Дороги товарищей

БУРГОМИСТР КОПЕЦКИЙ

Женя не слышала, когда он пришел. Она сидела за своим столиком, уткнувшись лицом в сжатые кулаки. В душе у нее была пустота, пустота.

Стук в дверь.

— Да, — прошептала Женя, оборачиваясь.

У матери — сияющее счастьем, торжествующее, пылающее, как костер, лицо.

— Женечка, а кто нам оказал честь!..

— Кто?

— Виктор Сигизмундович!

— Какой Виктор Сигизмундович?

— Да батюшки, глупая какая! — воскликнула Марья Ивановна, ужасно волнуясь и суетясь. — Выйди же, выйди, ну же, что ты сидишь, словно окаменела от счастья!

Почему счастье? Какое счастье? Что мать имела в виду? Женя не понимала.

А мать продолжала, распахивая платяной шкаф:

— Оденься… вот это надень… это платье. И причешись… Выйди во всем блеске… Шевелись же, тебе говорят!

— Да кто пришел, мама? В чем дело? — спросила Женя.

— Виктор Сигизмундович, я же тебе твержу целый час, бургомистр наш!

— А-а… — устало протянула Женя и отвернулась, не вставая со стула.

И тут Марья Ивановна рванулась к ней, сдавила ладонями ее голову и резко повернула лицом к себе. Женя даже и не подозревала, что мать может так.

— Делай, как сказано, т-тварь! — вполголоса приказала она.

«Скандалить? — подумала Женя. — Из-за чего? Я живу здесь последние часы».

— Хорошо, — прошептала она. — Я сделаю так, как вы приказываете.

— И скорее. Он уйти может. Не простой человек — городом управляет.

Городом управляет. Ах, сколько иронии выплеснула бы Женя два, три дня назад, весело издеваясь над этими словами. Но теперь все изменилось. Жене стало тошно от всего этого.

«Вот ты какая!» — подумала она, имея в виду мать.

Новое платье… туфли… Причесаться…

Она механически делала так, как было приказано. В зеркале отражалось, печальное, измученное лицо.

— Евгения! — открыв дверь, призывно позвала мать. Ласковым тоном и с угрозой во взгляде — оказывается, она и так умеет. Женя столько лет прожила с ней — и не знала.

Загадочные открытия все чаще и чаще выпадали на ее долю. И она теперь поняла — приятных открытий ждать не надо.

Женя повернулась к матери, и у той сразу же расцвело лицо. Мать пошире распахнула дверь и почтительно поглядела на кого-то.

Человек, на которого она глядела, привстав со стула, рассматривал фотографию отца, который держал на коленях маленькую, прехорошенькую, словно рисованный ангелочек, Женю.

— Узнаю, узнаю, — сказал этот человек и, садясь на место, встретился с почтительным, предлагающим нечто, взглядом Марьи Ивановны.

— О! — сказал он, поспешно вставая, и у него тоже расцвело лицо. — Евгения Львовна! Здравствуйте! Рад вас видеть! Как вы хороши!

Женя в первое же мгновение опознала его, Абрама Рачковского, почтальона из города Здвойска, человека, который перепутал Пушкина с Ломоносовым.

— Ну, здравствуйте же! — весело повторил пан Рачковский, взмахнув рукой, которая терпеливо и уверенно ждала руку Жени. — Вы удивлены, я думаю, Евгения Львовна, но таков уж наш век.

— Здравствуйте, пан Рачковский! — сказала Женя, ощущая пожатие вежливой руки.

— Копецкий! — поправила Женю Марья Ивановна, толкнув ее в бок.

— Рачковский, — повторила Женя и с вызовом поглядела на почтальона.

— Рачковский, Рачковский! — радушно сказал почтальон, теперешний чесменский бургомистр, и его маленькое, как у младенца, личико осветилось радостью, словно Женя напомнила ему о чем-то чрезвычайно приятном. — Евгения Львовна знает меня как пана Рачковского. Мы с Евгенией Львовной знакомы, это сюрприз для вас, уважаемая Марья Ивановна, и, не скрою, не скрою, расстались в Здвойске, как хорошие приятели. Ведь правда это, правда, Евгения Львовна?

И он, почтальон Рачковский, посмотрел на Женю в упор, причиняя ей почти физическую боль острым ласковым взглядом.

— Возможно… — прошептала Женя — Хотя и смело, по-моему.

Мать снова толкнула ее.

— Великолепно сказано! — воскликнул почтальон. — Вы молодец!

Он подошел к фотографии, которую рассматривал две минуты назад, и повторил с воодушевлением:

— Узнаю, да, узнаю! Я был моложе его… Да, значительно моложе, — подчеркнул он, — когда Лев Евдокимович работал инженером на фабрике моего отца. Но я отлично помню этого умного, обаятельного, чудесного человека. Он был в высшей степени идейным человеком, этого в человеке нельзя не ценить! Где он сейчас? Он пишет?

— Нет, он не пишет, — тихо сказала Женя.

— Жаль! Очень жаль! — с искренним сочувствием произнес почтальон и огорченно развел руками. — Война! Это ужасно для нас, мирных, сугубо гражданских людей!

— Зачем же вы затеяли эту войну? — спросила Женя.

— Евгения! — грозно напомнила мать.

— Я — маленький человек, — ласково сказал почтальон. — Разрешите присесть, Марья Ивановна.

Мать кинулась к стулу.

— О-о, не беспокойтесь, прошу вас! Сядемте, пожалуйста. Повторяю, что я — маленький человек. Войну начинают могущественные силы. Мы с вами не причастны к этому, благодарение богу.

— Но разрешите… — начала Женя и смутилась («У него спрашивать разрешения?!» — мелькнула у нее мысль). — Но ведь недаром же вам предложен такой пост? — прямо сказала она.

— Я не посмел отказаться, — ответил почтальон, разговаривая с Женей, как с равной. — Как же иначе? Мои убеждения, политические и этические, коренным образом расходятся с основами, узаконенными Советской властью. Я — убежденный противник этой власти. Я за прямоту. Мне было бы по меньшей мере обидно, если бы вы, — он подчеркнул это слово, — стали убеждать меня, что ненавидели Советскую власть.

— Я этого не сделаю, — сказала Женя.

— Правильно, правильно! — воскликнул почтальон и взглядом вежливо дал понять Марье Ивановне, что в ее предупредительных толчках нет никакой необходимости. — Вы заставляете меня уважать вас!

— Не очень понятно, — пожала плечами Женя.

— Я же не господин из гестапо, — с улыбкой сказал почтальон.

— Вот как? — удивилась Женя.

— Да. Хотя и среди них есть культурные, порядочные и в высшей степени воспитанные люди.

— Да-а? — протянула Женя, не скрывая иронии.

— Да, да, — уверенно заявил почтальон.

— Не они ли уничтожают евреев?

Почтальон вздохнул, как бы давая понять, что Женя, к сожалению, многого не понимает, и торжественно произнес:

— Спор между иудейским племенем и остальными племенами идет не одну тысячу лет, и разрешит его не человек, а бог!

— Но пока что этим делом занимаются люди, — усмехнулась Женя. — Люди с немецкими фамилиями.

— Вы многого не знаете, — с грустной снисходительностью заметил почтальон. — Люди с русскими фамилиями тоже не мало сделали в этом направлении.

— Ложь! — сказала Женя.

Почтальон с той же улыбкой поклонился.

— Преклоняю голову перед вашим святым неведением.

— Ах, она ужасно любит спорить! — с отчаянием воскликнула Марья Ивановна.

— Она естественно поступает, — вежливо прервал ее почтальон. Он вынул часы на золотой цепочке и привычно раскрыл их. — Бог мой! — со вздохом сказал он. — Не могу привыкнуть к распорядку службы. Осталось не более пяти минут свободного времени, а как хотелось бы просто поболтать!

Марья Ивановна умильно закивала.

— Я заехал не только с тем, чтобы повидаться с вами, Марья Ивановна, — продолжал почтальон, — и с вами, Евгения Львовна, но и по делу. Дело касается вас, Евгения Львовна. Завтра-послезавтра будет объявлено о регистрации молодежи. Умоляю вас, это секрет! Часть молодых людей и девушек будет отправлена в Германию. Поэтому, как друг вашей семьи, я настоятельно рекомендовал бы вам, девочка, устроиться на работу в мою канцелярию.

— Это как понять? — выдохнула Женя, протестуя и холодея от ужаса.

— Да понятно, все понятно, Виктор Сигизмундович! — проговорила Марья Ивановна и заплакала от радости.

Почтальон встал.

— Завтра я жду вас, Евгения Львовна. Понимаю, что вы сейчас готовы вскричать: нет! Но вы подумаете, взвесите и поймете, что во всех отношениях это лучший выход. В моей канцелярии с вами будут разговаривать как с человеком и честной девушкой. В другом месте отношения несколько иные.

Почтальон поклонился.

— До свиданья, Марья Ивановна! Рад буду заехать к вам в гости, — он поцеловал матери руку. — До завтра, Евгения Львовна! Не провожайте, не провожайте меня!

Но мать все-таки проводила бургомистра на улицу.

А Женя, еще не разобравшись, что же, собственно, произошло, глядела в окно и видела, как почтальон садился в легковую машину.

Мать вбежала цветущая, торжествующая.

— Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! — закричала она. — Немцы! Фашисты! Насильники! Ручки целуют! Кланяются!

— Он же шпионом был! — прошептала Женя, почти не слушая мать. — И та… эта Клара Казимировна шпионкой была. Я чувствую!

— Какое обхождение! Какое воспитание! Какой такт! — продолжала Марья Ивановна, тоже не слушая Женю. — Вот у кого учиться надо.

— Ни в управу, ни куда-либо я не пойду! — холодно сказала Женя.

Сжав кулаки, мать бросилась на Женю, схватила за волосы. Потом ярость ее перешла в истерику. Упав на пол, мать прижала ладонь к сердцу, стонала.

— Умираю… воды! Ты убьешь меня! На помощь!.. — шептала она, закатив глаза.

Перепуганная Женя бросилась к соседке. Вдвоем они подняли Марью Ивановну, уложили на кровать.

— Что с матерью делаешь, постыдись! — с суровой укоризной сказала соседка. — А еще комсомолка!

— Убьет она меня… убье-ет! — стонала Марья Ивановна.

Успокоилась она скоро — как только Женя сказала, что пойдет куда угодно.

Женя и в самом деле была готова идти хоть к черту на кулички, только бы не повторилась эта страшная, унизительная сцена. Спасти ее теперь мог один Саша. Еще была надежда, что он появится.

Но наступил вечер — Саши не было.

«Если завтра до десяти часов утра он не придет, — записала Женя в дневнике, — я вынуждена буду пойти в управу, и это будет изменой».

Саша не появился и утром.

В половине десятого Женя стала собираться.

Ровно в десять часов она вышла из дому.

В тот день, после второго разговора с «почтальоном», она столкнулась на лестнице с Аркадием Юковым. Он выходил оттуда, куда направлялась она. Женя проскользнула мимо Аркадия, словно боясь обжечься. Ей страшно не хотелось оглядываться, но она не выдержала, оглянулась. Аркадий внимательно, строго смотрел на нее. Жене почудилось, что в его взгляде — презрение.

Одна надежда еще поддерживала ее — Саша, приход Саши.

Надежда эта не оправдалась.

Саша пришел, но слишком поздно.