Дороги товарищей

ГНЕВ

Саша выбежал на улицу с твердым желанием никогда уж больше не возвращаться в этот дом. Все было кончено, отрезано, обрублено!..

«Умри, если любишь!»

Он швырнул пистолет на стол и выбежал вон.

Он ничего не видел и не слышал.

Впрочем, он видел каких-то людей, которые подозрительно покосились ему вслед. Промелькнула мимо него машина, и ему показалось, что офицер, сидящий в ней, тоже недобро посмотрел на него… но, может быть, это ему только показалось. В сущности, он ничего не видел и не слышал. Тени, силуэты, очертания окружали его.

Теперь все изменилось, и он сам уже не был прежним Никитиным.

«Умри, если любишь!»

Вообще весь мир изменился — стал чернее, тверже, грубее. Серое осеннее небо стало действительно серым. Грязная после дождя улица стала действительно грязной. И убийцы-оккупанты стали действительно убийцами и растлителями. Саша особенно остро ощутил это, потому что было ему всего девятнадцать лет.

Сначала он не думал, куда и зачем идет.

Он шел и шел, не останавливаясь, минуя одну улицу за другой, не обращая внимания на окружающих, не думая, что его могут остановить и спросить: кто он? Где живет? И почему у него такое настроение?

Со стороны его могли принять за безумного, но скорее всего он, с яростно сжатыми кулаками, с отчаянием во взгляде, казался подозрительным. Тем более, что шел он быстро, почти бежал.

«Умри, если любишь!»

Догонял, гнал Сашу собственный голос.

Гнев гнал Сашу.

Опомнился Никитин на краю города — и ужаснулся сначала. Пришел в ужас, как человек, который узнал, что только что благополучно перешел заминированное поле. Город, кишащий гитлеровскими оккупантами, разве не был он своеобразным заминированным полем, где смерть поджидала на каждом шагу? Саша понял это, когда опасность уже миновала.

Саше везло. Горькое, отчаянное везение!

На городской окраине, в том самом сосновом лесу, примыкающем к железнодорожной насыпи, где Саша ночевал неделю тому назад, он сел и, обдумав обстановку, пришел к выводу, что поступил правильно, бросив Жене пистолет и сказав: «Умри, если любишь!» Он не терпел, не принимал компромиссов. Она предала — так пусть решает, как поступать: жить или умереть.

Все было сделано. Город пока не интересовал его. Правда, оставалась еще Ласточка — Люба Радецкая.

Он говорил ей тогда, что придет кто-то другой и спросит: «Вы не знаете, улетели ласточки?» Это он выдумал на ходу, чтобы утешить девушку. Смысла в этих паролях, конечно же, не было. Тогда это походило на игру. Теперь события принимали серьезный оборот — Саша должен был вести Ласточку на бой и лишения.

Он не сказал никакого пароля. Он просто пожал ей, так и засветившейся от счастья, руку и просто, строго вымолвил:

— Ты хотела со мной… Собирайся, если можешь. Мы уйдем сейчас через пять минут.

Люба собиралась всего две минуты. Она давно была готова. Давно тайком расцеловала мать, давно попрощалась с семьей. Саша уважал таких людей, которые раз и навсегда, без лишних слов, выбирают свой путь. Он сам был такой же.

Люба взяла одежду, немного продуктов — сделала все так, как сказал ей Саша. И он понял, что Люба сгорит или утонет, если он прикажет. Сгорит, умрет, разобьется Люба Радецкая, Ласточка.

А Женька не выдержала даже недели ожидания'

— Ты знаешь, на что идешь? — спросил Саша.

— На что угодно.

— И голодать, и умереть в любую минуту…

— Неважно.

— И пытки в плену…

— Я знаю.

Напрасно он задавал ей эти вопросы. Ей? Почему ей? Он Жене задавал их. И Женя отвечала: «Не знаю», «Мне страшно», «Я не выдержу».

— Плохо это — на все соглашаться, — безжалостно сказал Саша. Как обидно было, что не Женька отвечала с такой самозабвенной готовностью!

Люба опустила глаза.

— Не на все — на доброе, — прошептала она.

Ах, милая, славная Ласточка! Разве ж Саша не понимает ее!

— Мы пойдем очень быстро, — смягчившись, сказал он, — до ночи нужно войти в наш лес.

Они уже выбрались из железнодорожного поселка и шли в кустах, над которыми возвышались только их головы. Слева виднелась кривая сосна на Барсучьей горе, справа был слышен рев моторов — невдалеке стартовали фашистские истребители. Они взмывали в небо один за другим, проносясь над головами Саши и Любы.

Саша шел впереди по тропе, рассказывая на ходу:

— Нас уже много на озере. Парней ты знаешь… — Он перечислил фамилии ребят. — Девушек тоже, — он назвал и девушек: — Шурочка, Соня, Людмила.

— А Женя? — вдруг спросила Ласточка.

Саша не ответил.

С оглушительным ревом, от которого леденела спина, несся на них самолет.

— А Женя? — через минуту повторила Ласточка.

— Жени нет, — отрезал Саша.

— Она уехала?..

— Замолчи! — крикнул Саша. И еще он добавил что-то, но очередной самолет, яростный, как гнев, заглушил его слова.

До леса они шли молча. Ласточка уже ни о чем не спрашивала. В лесу было грязно и скользко. Мокрые ветки хлестали по лицу. И Саша, и, тем более, Ласточка выбились из сил.

— Не дойдем, к черту! — наконец сказал Саша. — Я растер ногу. Отдохнем?

— Да…

— Здесь поблизости пустующая избушка лесника. Один раз я видел около нее немца. Но это было днем. Ночью они боятся показываться в лесу.

— Как хочешь, Саша.

Добравшись до избушки, они для предосторожности постояли возле минут пять, потом Саша вошел.

В помещении было тепло, сухо. Возле стенки были устроены нары, на которых вполне могли уместиться, не стесняя друг друга, два человека.

Саша и Ласточка поели хлеба и холодного мяса. Ласточка захватила даже соли — умница девушка!

— Ты чутко спишь? — спросил Саша.

— Очень.

— В случае чего, буди. Я прошлую ночь почти не спал. Выскакивать будем вот в это окно.

Это он сказал на всякий случай. Предосторожность в такое время была не лишней.

— Я могу не спать, — сказала Ласточка.

— Если сможешь. Я не смогу.

— Я не буду спать, — сказала Ласточка.