Дороги товарищей

ДВА ПРОЩАНИЯ

В тот же день вечером истребительный батальон возвратился из Белых Горок в Чесменск. Бойцам было объявлено, что завтра в десять часов утра они вновь должны собраться во дворе школы имени Ленина. Все уже знали, зачем этот сбор…

На другой день бойцам дали отпуск до вечера.

Саша Никитин вышел со школьного двора вместе с Аркадием Юковым. Аркадий был, как никогда, задумчив и степенен.

— Так, значит, ямки копать, — вздохнул он. Иронически добавил: — Приятное занятие!

— Что ж поделаешь. — Саша помолчал. — Ты почему не говоришь, зачем тебя в горком вызывали?

Саша вечером долго думал об этом странном вызове, но так ни к какому выводу и не пришел.

— Не вспоминай, Сашка! — горестно махнул рукой Аркадий. — Ошибка произошла. Есть, оказывается, какой-то мой однофамилец. А я-то думал!..

Саша поверил Аркадию. После характеристики, которую дал Юкову Павел Андреевич, Аркадию, конечно, и мечтать не стоит о каком-либо боевом задании.

— Ну, не унывай, Аркаша! — все-таки успокоил Саша друга.

— Тошно, Сашка!

— Я понимаю…

Сашу и Аркадия догнал Семен Золотарев, возбужденно заговорил:

— Как это вам нравится — под Валдайск? Учебные винтовки сменим на лопаты! Неужели ничего лучшего нельзя было придумать? Это черт знает что! Ведь есть мирное население, есть невоеннообязанные!..

— Ты, конечно, считаешь себя военным населением? — уколол его Саша. — Воином, активным штыком, так?

— Да уж, конечно, мое место не на оборонительных работах! Я не думаю, что и ты с охотой идешь.

— Приказ есть приказ, Семен.

— Это верно. И в то же время скверно.

Аркадий слушал их молча. Он все время о чем-то думал. Саша понимал его настроение.

— Смотрите, смотрите! — закричал Семен, указывая па другую сторону улицы. — Борька Щукин с отцом! И Шурочка, Шурочка с ними!

— Загорелись глаза, — шутливо подтолкнул Аркадия Саша.

— Борькин отец на фронт уезжает, — не обращая внимания на эту реплику, сказал Семен и побежал через улицу. — Здравствуйте, Сергей Васильевич! Здравствуй, Шурочка! Привет, Борис!

Одетый в новую красноармейскую форму, с рюкзаком за плечами, шагал Щукин-отец. Рядом с ним — взволнованный Борис и заплаканная Шурочка.

Саша и Аркадий последовали за Семеном. Сергей Васильевич Щукин остановился.

— А, здорово, молодцы-истребители! Как дела? — приветливо заговорил он.

— Как сажа бела, — невесело отозвался Юков. — Истребляем мы пока хлеб да кашу.

— А ты не спеши, Юков! — сказал Щукин. — Знай, что лучший солдат — это тот, который команду выполняет. Сказали тебе: жди — значит, надо ждать.

— Ах, папа, ты других учишь ждать, а сам на фронт торопишься, — сквозь слезы упрекнула отца Шурочка.

— Я — другое дело, дочка! Я — уже стреляный воробей, две войны прошел — германскую и гражданскую. Такие, как я, сейчас нужны на фронте. Туго нашему брату приходится. Было бы полегче — не пошел бы. А то ведь там что делается!.. Нет уж, ты лучше не плачь, Шурочка, без меня, видно, не обойдутся. У нас на заводе сразу десяток мастеров заявления в военкомат подали. Мы — рабочий класс, мальчишки, без нас ни в тылу, ни на фронте порядка не будет. Поможем, подскажем. Молотом Советскую власть подпирали, спиной своей, теперь штыком подопрем.

— Папа, ну все ясно! Как ты любишь политбеседы! — сказала Шурочка.

Сергей Васильевич резко обернулся к ней.

— Молчать!

Шурочка отшатнулась.

— Молчать, девчонка! — тише повторил Сергей Васильевич. — Я эти политбеседы с семнадцатого года провожу и до смерти проводить буду. Кому, как не мне, их проводить? Ты видишь эти лица? — Он ткнул пальцем в лицо Юкова. — Раскисли, расплакались! Борис тоже ноет. Немцы наступают, города забирают! Ну и что же? Не такое видывали. Москва со всех сторон была окружена, а выстояла. Сейчас мы посильнее будем, кулак у нас покрепче. Вот так, ребятки. Слезы не лить, не хныкать. Чтобы у вас глаза всегда были сухие и нервы крепкие. Слышишь, Борис?

— Слышу, папа.

— А ты слышишь, дочка?

— Слышу, папа.

— Вот так. Ну, и вы, орлы, тоже. Знайте, что пока жив рабочий класс, жива и Советская власть! Желаю вам счастья! До встречи!

— Всего хорошего, Сергей Васильевич!

— Возвращайтесь с победой!

— Ждите и нас на фронте!

Друзья долго провожали взглядом сильную широкоплечую фигуру Щукина.

— Вот это человек! — с восхищением сказал Аркадий. — Такой не дрогнет.

— Коммунист! Вот у кого нам учиться, — добавил Саша. — Он правду говорит: лучший солдат тот, который терпеливо ждет приказа. Понял, Аркадий?

Саше хотелось приободрить, успокоить Юкова, но Аркадий и без этого уже глядел веселее: разговор с Сергеем Васильевичем подействовал на него благотворно, как приятное долгожданное известие.

В тот день Аркадий и Саша прощались с Соней и Женей.

Впрочем, короткий разговор около грузовика, который через пять минут должен был увезти Никитина и Юкова в Валдайск, трудно было назвать прощанием. Никаких особых прощальных слов сказано не было, только Саша расхрабрился и в самую последнюю минуту чмокнул Женю в щеку.

Аркадий попрощался с Соней строже. Он пожал ей руку и, сгорая от нестерпимого желания проделать то же самое, что проделал Саша, — так и не решился! — сказал:

— Увидимся еще! Не унывай, ладно?

И как-то боком, боком, коротко вздыхая, ни на кого не глядя, подвинулся к кузову и полез, тяжело забрасывая ногу.

Соня махнула ему рукой. Грузовик тронулся, исчез за поворотом, а Соня все махала, глядя в ту сторону необычайно большими, расширившимися от горестного удивления глазами.

— Уехали, Соня! — сказала Женя.

Соня опустила руку, повторила:

— Уехали!

Женя обняла подругу и зашептала:

— Давай поклянемся, что мы никогда, никогда не забудем Сашу и Аркадия.

Соня, должно быть, только и ждала этого.

— Клянусь, что бы ни случилось с Аркадием, — горячим шепотом отозвалась она, — где бы он ни был, что бы ни случилось с ним, я не забуду его никогда!

— Я люблю Сашу, как свою жизнь! Я хочу быть самым близким, самым верным его другом! Клянусь всем сердцем! — в свою очередь проговорила Женя.

Но сказав это, она вдруг смутилась, быстро оглянулась по сторонам и, заливаясь густой краской, спросила:

— А это не смешно?

— Странная ты, Женька! — осуждающе проговорила Соня. — Разве ты любишь Сашу? Не любишь ты его, хочешь обижайся, хочешь нет! Ветреная ты.

— Сонечка, не осуждай меня! — взмолилась Женя. — Уж такая я. Не люблю, если смешно.

— Смешно то, что ты говоришь. Понимаешь ли ты, что такое любовь?

— Конечно, понимаю.

— Скажи, ну?

— Это… Это… такое чувство… Да что ты меня экзаменуешь? — обиделась Женя. — Люблю я Сашу. Нравится он мне.

— Себя ты любишь, больше никого.

— Ты все гадости сказала?

— Не нравится?

Женя надула губы, отвернулась. Соне стало жалко подружку.

— Не обижайся, — мягко сказала она. — Видно, такой уродилась ты.

— Видно, — покорно, со вздохом согласилась Женя.

Ну разве можно было на эту вертушку по-настоящему обижаться?

Глава третья