Дороги товарищей

ДВА РАЗГОВОРА

Аркадий не сказал тогда худощавому, что он любит Соню, посчитав это обстоятельство делом сугубо личным. Он не подумал о том, что любовь обязывает его отчитываться перед Соней. И вот теперь, вернувшись из Валдайска, он понял, что минута отчета приближается. Аркадию нужно было что-то сказать Соне, как-то объяснить причину возвращения в Чесменск. Но как?

Напрашивался грустный вывод: избежать встречи с Соней и тем самым оттянуть на неопределенный срок объяснение с ней. «Может быть, немцы и не придут в Чесменск», — теплилась в сердце Аркадия надежда.

Вот почему Аркадий в конце концов обрадовался, не застав Соню дома. «К счастью, обошлось», — думал он. Но это было невеселое счастье, счастье-горечь, счастье-тревога, счастье-сожаление… впрочем, какое уж это счастье!

И все же Аркадий чувствовал облегчение. Разговаривать с Соней, глядеть ей в глаза было бы страшнее, чем вот так, с изнывающим от тоски сердцем, решительно шагать домой, делать вид, что все, в основном, прекрасно в мире, а если и не хватает чего-то, так это незначительный пустяк.

Аркадию предстояло два-три дня пошляться по своему поселку («помозолить глаза кое-кому из населения», — сказал худощавый), а затем явиться в определенное место за получением последних («а возможно, и не последних») инструкций. Затем уж, если инструкции будут последними, Аркадий предоставлялся самому себе.

Аркадий шел и думал сейчас о том ответственном дне, когда ему будет предоставлена полная свобода действий.

Он так задумался, что не заметил старушку, перебегавшую улицу. А старушка сразу заметила его, остановилась, всплеснула руками (в одной был зажат стакан со сметаной) и вскрикнула сдавленным от радости голосом:

— Сынок!

Аркадий вздрогнул. Торопливым, сбивающимся шагом он подошел к матери, обнял ее, прижался к простоволосой голове.

— Насовсем? — прошептала мать.

— Вроде бы…

— А у нас гости.

«Отец!» — мелькнуло у Аркадия, и лицо его тотчас же помрачнело.

— Пойдем, пойдем, — заторопилась мать, — увидишь.

«Значит, не отец», — успокоился Аркадий.

— Сметаны у соседки купила, угощать буду… и ты как раз, вот радость-то! — шептала мать, преданно заглядывая сыну в лицо.

Аркадий улыбался, глядел на этот мизерный стаканчик сметаны. «Птице раз клюнуть!»

— Так кто же у нас, что ты скрываешь? — нетерпеливо спросил Аркадий.

Мать, не отвечая, побежала в дом.

— Аркаша приехал! — крикнула, отворив дверь в горницу, мать, и в тот же миг Аркадий увидел, что со стула вскочила и заслонила собой маленькое оконце Соня Компаниец. Он остановился на пороге, чувствуя, как непосильная радость прихлынула к сердцу, сдавила его, покатилась дальше, оглушая мозг, увлажнила глаза…

— Соня! — сказал Аркадий укоризненно и нежно. Все решения, принятые полчаса назад, потеряли смысл, перестали существовать.

Соня глядела на Аркадия и молчала. Внимательные, настороженные и озаренные светом нежданной радости глаза ее звали и в то же время, как бы спохватившись, предупреждали:

«Иди ко мне! Нет, нет, подожди, я должна убедиться, такой ли ты!..»

— Мама, ты выйди, — грубовато и неуклюже сказал Аркадий, махнув рукой на окно, и, не слушая предостерегающего взгляда Сони, обнял девушку, стал безостановочно целовать ее лицо.

Соня, обмякнув в руках Аркадия, с облегченным вздохом прижалась к нему. Он приподнял ее голову. По щекам Сони текли слезы. Аркадий припал своей шершавой щекой к ее щеке, мокрой и нежной, зашептал:

— Я к тебе заходил… тебя не было дома… не думал…

Около двери, отвернувшись, уткнув лицо в передник, счастливо всхлипывала мать.

— Похудела… синяки под глазами.

— И ты… у тебя синяки… отпусти меня… Ведь мама твоя…

Аркадий, зажмурив глаза, нащупал губами ее рот (он был и соленый и сладкий, как земляника).

Соня вырвалась.

Мать, отбежав от двери, бестолково заметалась по горнице, все повторяла:

— Сметанки-то, сметанки-то мало!..

Аркадий одной рукой взял со стола стакан сметаны, другой поймал Соню, обхватил девушку за шею, сказал:

— Не выпьешь сразу — вылью за воротник.

Соня изо всех сил сжала губы, замотала головой.

— Пей — вылью! — радостно крикнул Аркадий, наклоняя стакан.

И Соня, стараясь вырваться (не удалось!), выпила, со слезами вместе, эту густую ароматную сметану.

Мать схватила банку, выскочила на улицу.

— Сейчас еще придется, — сказал Аркадий.

Минуты две они стояли молча, слушая, как бьются их сердца.

— Какие новости, Соня? — наконец спросил Аркадий.

— Новости?

Соня взглянула на Аркадия, и тихая радость, сиявшая на ее лице, стала гаснуть.

Отец Сони ушел в армию. Военный вихрь, бушевавший в стране, забросил его в финские болота, в край тысячи озер, и там затерялся его след. Соня осталась одна. Аркадий стал для нее единственным родным человеком на свете. И теперь он, рядом с ней.

Но тот ли это, прежний ли Аркадий рядом с ней? Как спросить, узнать?

— Какие же новости, — вздохнула Соня. — Война… вот и все новости. А ты? Как ты? Как чувствуешь себя?

Она не смогла задать вопроса о том, правда ли, что Аркадий скверно вел себя под Валдайском. Она спросила его о здоровье.

— Так, ничего, — отвел глаза Аркадий. — Ты, ты как?

— Хорошо. А ты?

— Устаешь? Питаешься плохо?

— Питаюсь нормально. А ты?

Соня спрашивала настойчиво, повелительно: «А ты?» В этом вопросе были и надежда и отчаяние.

«Ты, ты, Аркадий, как ты служишь общему делу, за которое гибнут сейчас тысячи людей?» — слышалось Аркадию в этом настойчивом вопросе.

— Расскажи о себе. Как ты? — спрашивала Соня.

И Аркадий снова отвел глаза.

— Аркадий! — тихо, но требовательно сказала Соня. — Ты мне сейчас расскажешь все!

«Не могу, Соня», — подумал Аркадий, а вслух сказал:

— О чем ты? Все в порядке. Вот я вернулся. Там неразбериха, понимаешь… пустяки какие-то… На фронт проситься буду.

Он говорил, и сердце у него холодело: он видел глаза Сони, большие, немигающие глаза, которые не обманешь.

— Значит, правду о тебе говорили?.. — медленно выговорила Соня, а глаза сказали эти же слова резче, обиднее.

Аркадий понял: это его последняя встреча с Соней!

«Последняя, последняя, последняя!» — неслись в голове Аркадия черные одинаковые слова. Тяжелые, свинцовые, они как бы вдавливались в сердце, пронизывали его и неслись дальше.

— Уйди, Соня! — глухо сказал он. — И не приходи ко мне больше.

Сонины глаза дрогнули, потеплели.

— Ты все можешь — прогнать меня, уйти, скрыться, — сказала Соня. — Только прошу — не отводи взгляда. Дай я посмотрю на тебя…

Аркадий повернул к ней свое лицо.

— Вот так. А глаза у тебя прежние. И не думай, что я такая уж дурочка. Давай посидим и посмотрим друг на дружку. Ты хочешь?

В голосе ее уже не было требовательных ноток. Аркадию даже показалось, что в голосе — ликование.

— А что ты хочешь? Зачем?.. — пробормотал Аркадий.

— Не всегда можно говорить языком… словами. Поговорим глазами, — с улыбкой, осветившей лицо девушки, сказала Соня, села на стул и устремила на Аркадия внимательный нежный взгляд.

Аркадий, словно загипнотизированный, стоял и смотрел на Соню.

Он чувствовал: она спрашивает. Он знал, о чем она его спрашивает. Он отвечал.

Молчаливый разговор этот запомнился Аркадию на всю жизнь.

«Ты — честный, Аркадий?»

«Да, я честный, Соня!»

«Ты остался прежним, ведь правда?»

«Да, да, прежним».

«Ты ведешь, себя правильно, ведь правда?»

«Да, кажется, правильно».

«Тебе нужно, нужно так?»

«Да, да, Соня, нужно так!»

«Ни мне, ни кому-либо ты не обязан говорить об этом?»

«Ты права, ни тебе, ни кому-либо».

«Мне понятно все, хотя я и не знаю, что тебе предстоит, и я спокойна».

«Спасибо, Соня, милая моя!»

«Я всегда с тобой, вечно, до смерти!»

«Спасибо, Соня, милая, бесценная, прекрасная моя Соня!»

— Я не такая дурочка, я понимаю, — повторила Соня, с ласковой хитрецой улыбаясь. — Я верю тебе, Аркадий. — Улыбка исчезла с лица девушки, в глазах мелькнула суровинка. — Но знай, если ты обманешь меня… нет, не только меня — других, всех нас, я первая прокляну тебя. — Она помолчала и еще раз проговорила — тверже, требовательнее: — Слышишь? Прокляну!

Аркадий вытер со лба пот, распахнул окно, сказал, глядя в мир и видя голубое небо и солнце:

— Я не обману тебя, Соня! Я скорее умру…

Ветер, летящий над миром, овеял Аркадия извечными запахами старой и родной земли.

Он глубоко вдохнул эти запахи и почувствовал, что никогда еще не был так счастлив, как сегодня.