Дороги товарищей

СЫН И ОТЕЦ

Первые дни «службы» у немцев были для Аркадия Юкова самыми трудными.

Еще до встречи с Дорошем он знал, что к оккупантам пойдут в услужение все подонки общества, разбойники с большой дороги. Но он не представлял всей гнусности, низости, кровожадности этих людей.

Выйдя из полиции на свежий воздух, Аркадий вздохнул с облегчением. Вырвался наконец-то! Хоть еще денек погуляет на свободе. Но слишком слабым было это утешение. Теперь уж — назвался груздем, так полезай в кузов. Аркадий с содроганием вспомнил зловещее выражение лица Дороша. Если уж Дорош, начальник, — самый настоящий бандит, то каковы будут рядовые полицейские! А именно с ними, по всей вероятности, Аркадию придется общаться.

Немецкий шофер терпеливо ждал Юкова у подъезда. Он услужливо, хотя и с оттенком фамильярности, распахнул перед Аркадием дверцу:

— Прошу вас, господин. Пожалуйста, пожалуйста.

Впервые в жизни Аркадия назвали господином. Он усмехнулся, сел справа, от шофера и громко сказал по-русски:

— Трогай.

— Айн момент.

До дома Аркадий не доехал. Он решил сегодня же начать поиски и поэтому слез в центре города. Шофер вежливо попрощался с ним. Аркадий похлопал шофера по плечу и, сказав: бывай, старина! — огляделся.

Навстречу шли немецкие офицеры, свежеотлакированные, блестящие. Аркадию захотелось юркнуть в ближайший переулок, но он вспомнил, что в кармане у него лежит некий документик — символ принадлежности к разбойничьему вертепу. С этим документом (с особым документом, подчеркнул Шварц) Юков был почти неуязвим. Почти… Это означало, что только гестапо могло потребовать от Аркадия отчета.

Юков расправил плечи и, когда офицеры поравнялись с ним, любезно сказал:

— Гутен таг!

Офицеры покосились на него, пробормотали сквозь зубы какие-то приветствия (а может, ругательства) и, не остановившись, пошли дальше.

— Чтоб вас черти без аппетита сожрали, гром-труба! — пробормотал в свою очередь Аркадий.

Вблизи жили двое из отряда Никитина — Гречинский и Золотарев, и Аркадий решил навестить их. Мать Гречинского он застал дома и узнал от нее, что сын не вернулся из-под Валдайска. Квартира Золотаревых оказалась заколоченной. «Семен, зайди ко мне. Юков», — на всякий случай написал Аркадий на двери.

Приближался вечер. В шесть часов Юкову можно было пойти за советом к дяде Васе, сапожнику, живущему на Первомайской улице. По правилам конспирации, Юков мог наведываться к нему лишь в исключительных случаях. Теперешний случай был, несомненно, исключительным. Оккупанты угрожали существованию партизанского отряда Нечаева. Дядя Вася должен был немедленно предупредить кого следует.

Но до шести оставалось еще час с лишним, и Юков решил забежать домой и перекусить немножко.

Дома встретила его испуганная, заплаканная мать.

— Отец-то, — зашептала она, — на работу нанялся.

— На какую работу? — не понял Аркадий.

— На какую! Да на самую черную. Что люди-то скажут!

…3-златые горы
и р-реки полные вина-а[73] —

буйно орал отец разгульную песню.

Аркадий остановился возле порога. Знакомая картина: бутылка водки, мензурка с делениями. Отец — красный, потный, с засученными до локтей рукавами рубашки.

…И ты б владела-а мной одна, —

выводил он, размахивая рукой.

— Какой праздник? — спросил Аркадий.

— Праздник, Аркаша! — Афанасий стукнул кулаком по столу. — Приставили к ответственному делу, доверили… не то что прежняя власть, будь ей пусто! Садись, обмоем новую работенку.

— Работенка — какая?

— А вот ты садись, уважь отца… хоть и в автомобилях немецких ездишь и с самим бургомистром ручкуешься… а садись, я говорю! Поч-чет за моим столом от… ответственному сыну! Садись! Вот, — он налил стакан жидкости, — выпей. Ты теперь важное лицо… в новом порядке у немцев. А я т-тоже — лицо. Видал? — он стукнул кулаком в грудь. — Заставлю уважать.

— А все-таки, какая работа? — еще раз спросил Аркадий.

— В жандармерии… тьфу ты! В полиции служу. П-принят за первый сорт и наделен пол… полномочиями власти. Казнить и миловать, казнить и миловать! Хочу — казню, хочу — милую — вот какая мне выпала веселая п-планида!

Аркадий опустился на табуретку. Сдерживая ярость, в упор посмотрел на отца. Горький пьяница, дебошир, бездельник, уголовник. Ни совести, ни чести…

Отец?! Да, отец, родитель. Родной. Все знают. Но как чужд и ненавистен Аркадию! Особенно сейчас — развязный, пьяный от вина и подлого успеха, готовый на любую гадость. Ведь все сделает, что ему прикажут. Будет доносить, хватать, убивать. Пошел работать не за страх, а за совесть — добровольно. Кровавым гнездом предателей будут называть домишко Юковых. Семья полицейских! Семья предателей!

На какой же шаг решиться Аркадию?

— Ты что, не веришь? — спросил Афанасий. — Д-ду-маешь, какой я полицейский! Пью. А я пить не стану. Я тверезый служить буду. Мне надо бы… выслужиться! Что молчишь? През… презираешь отца? Д-давай выпьем — и все. Все! Начнем новую жизнь.

Ну что с ним говорить! Как с ним вообще жить под одной крышей! Может, поговорить с трезвым?..

Нет, нельзя. Аркадий не имел права, не мог доверять ему. Кто же предполагал, что так получится?

В комнату заглянула мать. Аркадий увидел ее умоляющие, испуганные глаза и встал.

— Вот что, — сказал он, беря со стола бутылку, — если ты выпьешь еще хоть один глоток, не бывать тебе полицейским! Я скажу — и все будет кончено.

— Не имеешь такого права.

— Имею. Бургомистра видел?

Отец испугался.

— Аркаша, рюмочку одну! Единственную, сынок! — стал униженно клянчить он.

«Тварь несчастная!» — подумал Аркадий.

— Доложу кому следует, понял?

— Ладно, ладно, ша, ша. Молчок! Ложусь.

— И не вздумай мамку тиранить.

Афанасий пробормотал что-то, тяжело поднялся и бухнулся на кровать.