Дороги товарищей

ТРИНАДЦАТАЯ КОМНАТА

Целиком поглощенный невеселыми думами об отце, Саша вышел на крыльцо горкома, и здесь, в самых дверях, его чуть не сшиб с ног Аркадий Юков. Аркадий налетел так неожиданно, что Саша отшатнулся и пробормотал:

— Осторожнее… что ты… в чем дело?

— Саша! Ты не знаешь, что случилось, Сашка?!

Лицо Юкова светилось восторгом, старая кепка была лихо сдвинута на затылок.

— Ты куда это летишь? — опомнился Саша. — И что в самом деле случилось?

— Уф! Сердце прыгает… как волчок! — воскликнул Аркадий. — Ты знаешь… история! Вызывают меня в Чесменск, в суд, как сказал Фоменко. Вот, думаю, история, черт бы ее побрал! Прибегаю домой, а мать говорит: приходил незнакомый парень, приказал, чтобы срочно шел… это я чтобы срочно шел… в горком партии, в комнату тринадцать. Ну, я прямо — р-раз… И сюда… Зачем меня вызывают, ты не знаешь?

«Что за чудеса?» — подумал Саша.

— Ты что молчишь? — Аркадий подозрительно глянул на Сашу. — Говори прямо!

— Не знаю зачем. Может, спросить о чем-нибудь хотят… Не знаю даже, что и предполагать…

— Ладно, сейчас скажут. Я побежал. Где эта тринадцатая комната?

— Не имею представления.

— Всего, Саша, я спешу!

Махнув Никитину рукой, Юков вбежал в вестибюль и растерянно оглянулся по сторонам.

— Вам кого? — спросил его дежурный.

— Мне? Да сам не знаю… Вот вызвали… в эту самую… в тринадцатую комнату.

— В тринадцатую? — переспросил дежурный. — Минуточку. — Он хотел поднять телефонную трубку, но замешкался, глядя куда-то мимо Аркадия.

Юков обернулся и увидел, что по широкой, покрытой ковровой дорожкой лестнице в вестибюль спускается худощавый человек в военной форме без знаков различия в петлицах.

Этот человек подошел ближе, и взгляд его настороженных глаз остановился на лице Аркадия.

— Юков? — спросил он.

Сорвав с головы кепку, Аркадий утвердительно кивнул.

— Пойдемте, — спокойно сказал худощавый и, не оглядываясь, зашагал вверх по лестнице.

Держа свою кепчонку за козырек, Аркадий поднялся на второй этаж. Здесь стояла тишина, лишь изредка мягко хлопали обитые войлоком и дерматином двери.

«Человек, видать, серьезный, шутки шутить не любит, — размышлял Аркадий. — Не какой-нибудь рядовой милиционер…»

Юков крепко сжал губы, нахмурился, кепчонку незаметно сунул в карман, застегнул пуговицу на рубашке: расхлябанность и всякие там легкомысленные улыбки тут не к месту. Строгость…

А худощавый, подведя Юкова к одной из дверей, постучал пальнем по табличке с цифрой 13 и сказал, по-домашнему улыбаясь:

— Кабинет, надо признаться, попался мне неудачный. Зловещая цифра, не люблю я ее. Как вы думаете, Юков?

— По-моему… предрассудки, — пробормотал Аркадий, пораженный легкомысленной улыбкой и еще тем, что худощавый говорит с ним о каких-то пустяках.

— Нет, все-таки я думаю сменить комнату, — продолжал худощавый. — Народные поверья, они, Юков, влияют на психологию людей.

Он открыл дверь, и Аркадий, вновь озадаченный словами худощавого, вошел в небольшую светлую комнату. Письменный стол, на котором не было никаких бумаг, сейф, несколько стульев и диван с аккуратно свернутым солдатским одеялом составляли всю обстановку комнаты. На белой стене, сбоку, висела политическая карта Советского Союза. Ничего, ничегошеньки страшного. Разве что сейф заключал в себе нечто такое, которое можно отнести к разряду таинственного…

Хозяин кабинета коротким жестом предложил Аркадию сесть и, наблюдая за каждым движением Юкова, протянул коробку папирос «Казбек». Юков отказался.

— Бросил, — скупо объяснил он.

Худощавый понимающе кивнул головой и достал из сейфа толстую папку.

— Вы догадываетесь, Юков, зачем вас вызвали? — спросил он, открывая папку. Теперь он не улыбался, ни одной веселой искорки не промелькнуло в его глазах.

— На фронт? — почти шепотом выговорил Юков, так и подавшись вперед.

— Вы хотели бы?

— Хоть сейчас!

— А если не на фронт, а труднее?

— Я согласен и труднее! Только чтоб врага бить!

Аркадий хотел потрясти сжатыми кулаками, но понял, что подобные жесты вряд ли уместны.

Собеседник его несколько минут задумчиво перелистывал бумаги в папке. Аркадий с удивлением увидел свою фотографическую карточку, письменную работу по литературе, которую он писал в школе три месяца назад, знакомую вырезку из газеты под заголовком «Смелый поступок»…

Худощавый задумчиво произнес:

— Бить врагов в одном ряду, плечом к плечу с друзьями, конечно, трудное дело. Еще труднее жить среди врагов…

— Как то есть жить? — Аркадий даже отшатнулся — Я не понимаю…

— Очень просто — жить. Вот вы, например, могли бы жить среди немцев?

— Я? В каком смысле?

— Ну, в самом прямом, — мягко улыбнулся собеседник. — Жить с ними вместе, возможно, носить их форму, делать вид, что с ними заодно.

— О-о-о! — протестующе взвыл Аркадий. — Это не по мне! Я уже как-то прикидывал… с одним другом своим… это самое. Еще до войны.

— Что, испугались?

— Я? Испугался? — Юков вспыхнул. Он понял, что путного разговора с худощавым у него все равно не получится. — Ничего я не боюсь. Я в любой час жизнь за Родину отдам, только вы предлагаете неприемлемое какое-то… У меня душа просит — не жить с ними, а бить их! Сердце не примет жить с такими!

— Сердце! — воскликнул худощавый. Лицо его исказилось. — Сердце! — повторил он и, бросив на стол карандаш, вскочил. — В схватке с заклятыми врагами сердце и прочие лирические отступления в расчет не берутся! На карту поставлена судьба Родины! До Днепра, до Смоленска немцев пропустили! Полстраны под фашистским сапогом!..

Он словно споткнулся и замолчал. Потом спросил:

— Значит, вы отказываетесь?..

— Как это отказываюсь? — ответил Аркадий, чувствуя, что его поняли не так. — Нельзя так быстро… Вы не объяснили как следует… Я не подумал еще… Вы подождите выводы делать. Лучше толком объясните мне, в какое пекло и как лезть.

Лицо худощавого посветлело. Он встал, положил руку на плечо Аркадия.

— Я тебя понимаю, друг мой Аркадий, прекрасно понимаю, сам в твоем положении удивился бы, потому что уж больно неожиданную работу я тебе предложил. Ты потерпи немножко, я вот тут… — Он вышел из-за стола и принялся расхаживать по комнате, разводя и сводя перед грудью руки. — Физические упражнения помогают при нервном возбуждении и переутомлении, — пояснил он.

«Тяжелая должность, видать, у человека!» — мысленно посочувствовал Аркадий.

— Ну вот, все в порядке. — Худощавый снова поудобнее примостился за столом.

— Так о чем же мы говорили, а?

— Ясно о чем, — буркнул Аркадий. — Вы, давайте, не разводите со мной дипломатию. Все равно возьмусь, вы прекрасно это знаете, — Аркадий поглядел в окно, в свободную, поднебесную птичью даль и вздохнул: — Эх, Сашка, Сашка, ты словно в воду глядел!

— Какой Сашка? О чем вы? — насторожился худощавый.

— Так, дружок мой. Мечтал о такой работенке. Никитин, вы его должны знать. Ну — пишите: Аркадий Юков согласен. И давайте, что там и как.

— Твердо решили? Учтите, вы имеете полное право отказаться. И никто вам дурного слова не скажет. Дело в том, что работа… работа все-таки, а не работенка, которую вам предлагают, сопряжена с постоянным риском для жизни, — строго сказал худощавый.

— Какое же военное дело не сопряжено с риском для жизни! — сказал Аркадий. — Все понятно. Если это нужно, я готов. Не в бирюльки играем. Объясняйте, если доверяете. И прошу еще раз: все начистоту.

— Ну что ж, вы правы, — деловито проговорил худощавый. — Фамилии своей я вам не говорю. Работать со мной вам не придется. Тот, с кем придется дело иметь, станет известен только в том случае, если Чесменск окажется под угрозой оккупации.

…Поздним вечером собеседник Аркадия встал и настежь распахнул окно: разговор был окончен.

— Итак, до новой встречи, — сказал худощавый. — Помни, все, что ты здесь слышал, — большая тайна, государственная, народная тайна. А теперь пойдем со мной.

Они вместе прошли по коридору в самый конец здания. Худощавый открыл тяжелую дверь, и Аркадий еще из коридора увидел секретаря горкома Нечаева, поднявшего от бумаг голову. После прошлогоднего комсомольского собрания они ни разу не встречались и не разговаривали.

— Здравствуй, Аркаша! — поднялся он навстречу Юкову и дружески потряс Аркадию руку. — Как жизнь?

— Плохо, Сергей Иванович, — сказал Аркадий.

— Что так?

— Да ведь… — Аркадий кивнул в сторону карты.

— Что верно, то верно, не совсем удовлетворительно, но я не об этом спрашиваю. Как домашняя жизнь?

— А-а, это хорошо! Мамка болела, теперь выздоровела. Спасибо вам за прошлогоднюю помощь, Сергей Иванович!

— Ну, о чем разговор… Как отец? Что слышно?

— Да ну его к черту! Не хочется и говорить.

— Отец все-таки…

— Понятно, — насупился Аркадий.

— Мамаша-то проживет без тебя?..

— Она у меня простая, Сергей Иванович. Ей бифштексов не нужно. Хлеб да картошка.

Нечаев обнял Аркадия, секунду постоял так.

— Ну, давай-ка мы с тобой напрямик, без обиняков. Тебе доверяется очень опасное, очень трудное и очень важное дело. Твои друзья и товарищи с презрением отвернутся от тебя, будут считать тебя изменником и предателем. Ты будешь один среди врагов. Тебе на каждом шагу будет грозить смерть. И только одно всегда будет воодушевлять тебя и помогать — сознание того, что ты беззаветно служишь Родине. В твоем лице подпольные советские органы, а они непременно будут, если Чесменск окажется захваченным немцами, хотят видеть надежного человека в немецкой полиции, а возможно, и в гестапо — это зависит от твоей находчивости. Как вести себя, ты знаешь?

— Помаленьку, исподволь привыкну.

— Знай, что любовь народная — для человека великая награда. Народ вечно будет помнить своих сынов, боровшихся за его счастливое будущее. Запомни это, Аркадий.

— Я запомню, товарищ секретарь.

— И вот еще что… отец у тебя, как ты сам признаешь, неважный. Позволь, Аркаша, мне считать тебя своим сыном, а?

— Сергей Иванович! — растроганно воскликнул Аркадий. Ему стало жарко от волнения.

Нечаев шагнул к Аркадию, поцеловал его и снова прижал к себе.

— Я еще увижу тебя. Иди.

— Счастливо вам, Сергей Иванович.

— И тебе счастливо, Аркаша!

— Хороший парень! — сказал худощавый, когда Аркадий вышел в коридор.

Секретарь горкома ответил не сразу. А когда он заговорил, худощавый, который уже давненько знал Нечаева, понял, как тяжело у него на душе.

— Страшнее всего, Павел Андреевич, что именно самых хороших мы посылаем почти на верную смерть! — Сергей Иванович отвернулся к карте и добавил, чуть ли не выдавливая каждое слово: — Какие же сердца нам нужны!..