Дороги товарищей

И Аркадий побежал со сцены.

— Подожди! — крикнула Женя. — Аркадий, почему ты не сказал обо мне? Говори, Аркадий! Ты не виноват! Товарищи!.. Ребята… Ребята, это я виновата. Это из-за меня…

— Да что ты, Женька? Зачем? Разве они поймут?! — с горечью воскликнул Аркадий.

— Это кто они? — спросил Яков Павлович. — Мы?

— Да нет, я не имел вас в виду, — пробормотал Аркадий.

— Комсомольцы? Так?

— Да нет…

— Конечно, нет! — громко поддержал Аркадия Борис Щукин. — Н-не имел он и нас в виду! Не б-бойся, Аркадий, мы не д-дадим тебя в обиду!

— Не дрейфь, Аркадий!

— Говори, Аркаша!

— Здесь тебе не жирондисты[40] какие-нибудь, Робеспьер!

— Здесь советские комсомольцы!

— Правильно! — Саша Никитин вскочил из-за стола и бросил на бумагу карандаш. — Товарищ Лаврентьев готов каждого из нас исключить из комсомола просто… просто… просто из-за нечищенных ногтей! Он объявляет вотум недоверия даже из-за пустяка! Если ему дать волю, в комсомоле через неделю останется только он!

— Да, да! — взмахнув кулаком, перебил Сашу Лаврентьев. — И за нечищенные ногти нужно объявлять взыскание! Комсомолец — пример во всем! Комсомолец — это чистота, белоснежность, безупречность! Сейчас, когда половина земного шара охвачена войной, когда…

— Охрипнешь, Лаврентьев, потише, — заметил Яков Павлович.

— Да, — спохватился Ваня, — мы нарушаем дисциплину.

— Объяви себе выговор!

— Замечание с последним предупреждением!

— Домашний арест!

Ваня снова помахал колокольчиком.

— Прекратите шум. Собрание считаю продолженным. Юков, ты будешь говорить?

— Нет.

— Вопросы к Юкову будут?

— Дайте мне! Я скажу! — вскочила Женя.

— Румянцева, мы еще не перешли к прениям.

— Я дополню Юкова. Срочное дополнение!

— Дополнишь в прениях.

— Не нарушай порядка, Лаврентьев. У Румянцевой дополнение по существу вопроса, — заметил Саша.

— Для дополнения ответа Юкова слово имеет комсомолка Румянцева.

— Не надо, — махнул рукой Аркадий, — я сам скажу. Сиди, Женька.

Он вернулся на трибуну.

— Я дополню, если так, — начал он, медленно окинув зал угрюмым взглядом. — Вы думаете, я ударил этого Кисиля просто так, за здорово живешь? Нет. Этот Кисиль к Женьке приставал… ну, к комсомолке Румянцевой приставал. Понимаете? Она ко мне со слезами на глазах оросилась. Ну, я возмутился. Как так? Пристает? Я хотел по-хорошему. Подошел и говорю, что если ты к Женьке… к комсомолке Румянцевой не перестанешь приставать, то… Ясно? А он мне какие-то дикие стишки стал читать. Овидия или Горация. Из древнего мира. А потом говорит… — Аркадий снова обвел зал медленным взглядом. — Вы знаете, что отец у меня в тюрьме? — глухо спросил он. — За воровство. Если не знаете, так знайте! Но я и отец — разные вещи. Понятно? — выкрикнул он. — И если кто мне скажет, если кто мне скажет!..

Саша стукнул по столу кулаком:

— Пусть только попробуют!

— А Кисиль сказал. Ну я его и… не сдержался, в общем. Не мог. Очень уж обидно. Вот и все. Я ходил, искал его… хотел извиниться. Да ведь его не найдешь скоро. Он, вы знаете, сумасшедший, что ли.

— Все? — спросил Ваня.

— Подожди! Вообще-то все, только еще одно слово. Ты, Лаврентьев, говорил о комсомольском билете… что я его позорю. Может, и так. Но комсомольский билет для меня — как жизнь! Я его не отдам. Я за него даже на колени стану! На колени, понятно? Точка!

— Ну что ж, это объяснение уже более удовлетворительное, — после некоторого молчания проговорил Ваня. — Вопросы будут, товарищи комсомольцы? Юков, ты можешь сесть и отвечать с места.

— У меня вопрос к товарищу председателю, — поднялся Сергей Иванович. — К вам.

— Пожалуйста.

— Вы хоть раз на рыбалку с Юковым ходили?

Ваня недоуменно пожал плечами, посмотрел на Якова Павловича, на Аркадия.

— Н-нет, — выдавил он. — А что?

— Жаль! — сказал Сергей Иванович. — Впрочем, не обязательно на рыбалку. По душам поговорить с человеком можно и в классе. И даже на комсомольском собрании. Я, по правде сказать, не очень часто бываю на комсомольских собраниях. Это уж моя вина, признаю. И вот сейчас… вот теперь, — он посмотрел на часы и виновато усмехнулся, — через полчаса я должен быть в одном месте, поэтому, ребята, если вы мне позволите, я скажу несколько слов… может быть, нарушив регламент собрания. Думается, это не страшно, потому что комсомольские собрания нужно бы проводить проще, душевнее. Как вы думаете?

— Правильно! — грянул ответ. — Говорите! Просим, товарищ Нечаев!

— Слово имеет секретарь городского комитета Всесоюзной Коммунистической партии большевиков Сергей Иванович Нечаев! — торжественно провозгласил Ваня.

Покачивая головой и усмехаясь, Сергей Иванович поднялся на трибуну, посмотрел на Ваню, потер левой рукой подбородок.

— Голос у вас какой… парадный, а! Ну, это неплохо, только торжественность ни к чему. Не надо, ребята, лишней торжественности, не учитесь. Проще надо все, проще и спокойнее. Дела мы делаем великие, небывалые дела. Но трещать о них ежечасно и ежесекундно не надо: они сами, эти дела-то, за себя говорят. Я к вам пришел, как старший товарищ, коммунист. Моя партийная должность здесь, к слову сказать, ни при чем. А почему я к вам пришел?

Сергей Иванович помолчал, словно раздумывая, как бы высказать попроще и подушевнее причину неожиданного появления его на собрании.

— Мне — пятый десяток, вам по пятнадцать-восемнадцать лет. Самое большое через пятнадцать, ну, через двадцать лет вы возьмете в свои руки управление нашим великим и необыкновенным государством. Вы — наша смена, и каждый из вас — будущий борец за коммунизм, — а это не красивые слова. Это — в прямом смысле, ибо вам придется много и долго, долго, я подчеркиваю, бороться! Зло на земле еще не уничтожено, зло гнездится и у нас в нашей стране, и, конечно, за рубежом. И оно, это зло, попытается дать нам бой. Когда? Не скажу. Не знаю. Может, скоро. Да. Так кто встанет в первые ряды борцов со злом? — Сергей Иванович протянул руку в зал и отрывисто крикнул: — Вы!

— В любую минуту! — раздался чей-то голос.

— Вы, — продолжал Сергей Иванович. — Мы, коммунисты, в этом уверены. И каждый из вас нам дорог. Мы не хотим потерять ни одного из вас.

— Как это понимать — потерять? — после секунды молчания спросил он. — Бывает так, что мы, заработавшись, устав от работы, — это ведь дело человеческое, ребята, понимаете, — как-то немножко черствеем душой и проходим мимо хороших людей, попавших в беду. Иногда мы думаем: да он и не стоит, этот человек, не стоит того, чтобы за него бороться! Ложь! Никому не верьте, никогда не говорите этого, молодые друзья! Мы не коммунисты, мы не комсомольцы, если будем проповедовать такую теорию! Бороться нужно за каждого товарища!

Весь зал дружно захлопал в ладоши.

— Я рад, что вы такого же мнения, ребята. Бывает так: мы считаем, что человек — плохой, а он — хороший, очень хороший, но с недостатками, с промахами. Промахи надо поправлять, на недостатки указывать, но зачем же гнать его из своих рядов? Это глупо, бесхозяйственно, мягко выражаясь. Если мы таких людей погоним, завтра же в наших рядах образуются изрядные бреши. А врагу только этого и надо! Мы невольно выплеснем воду на мельницу врага. Мы живем в суровое, грозное время.

На эти слова Саша Никитин скептически улыбнулся. Нет, он не считал, что живет в суровое или тем более в грозное время!

«Слишком спокойное, слишком!» — подумал он.

— До вчерашнего дня я Аркадия Юкова не знал, — продолжал Сергей Иванович. — Правда, я читал о нем в газете. А вчера встретил его, разговорился. Он мне все рассказал. Больше чем вам, гораздо больше. Не та, видно, была обстановка. Открою секрет: на речке это было, на рыбалке. Он — заядлый рыбак, так что я недаром спросил Ваню Лаврентьева, вашего, как вы его называете, Робеспьера о рыбалке.

Комсомольцы заулыбались, по рядам прошел шум. Ваня покраснел и опустил голову. Аркадий Юков тоже сидел с опущенной головой.

— Это неплохо, неплохо. Робеспьер — фамилия знатная. Я и сам бы непрочь носить такую фамилию, да характер, видно, не тот, не подходит, видно, она для меня. Да и стар я, это уж для молодежи. И пусть ваш председатель не обижается. Пусть он гордится.

— Это, ребята… это свинство, — забормотал Ваня. — Я не давал вам повода для такого прозвища, я…

— Ну, я, видно, ляпнул не к месту, — смутился Сергей Иванович, — видно, он сам еще не знает…

— Знает, знает! — одобрительно загудел зал.

— Мы уклонились, ребята. Я задам вам вопрос: кто бывал у Юкова?

— Я бывал, — сказал Саша Никитин.

— Я, — поднялся из глубины зала Лев Гречинский.

— Я была, — встала Женя.

— Я тоже, — подняла руку Соня.

И еще несколько человек сообщили, что они бывали у Аркадия.

— Так. Хорошо. Ну, вот хотя бы ты, Саша, — обратился Сергей Иванович к Никитину, — знаешь, какой хлеб ест Аркадий?

— Хлеб? — Саша подумал, что секретарь горкома шутит, и засмеялся. — Обыкновенный, по-моему, из ржи.

— А я бы сказал, что необыкновенный, — строго заметил Сергей Иванович. — Это ты ешь обыкновенный. А Юков ест хлеб, заработанный им самим, потому что… ну, потому что он сказал, какое у него положение. Как он зарабатывает свой хлеб, я вам не скажу, неважно это, скажу одно: честным трудом. А вы этого не знаете. Не знаете, как живет ваш товарищ, ребята. Вот зачем я пришел сюда. Хотел сказать: будьте повнимательнее, подушевнее.

В зале было тихо, все сидели почти неподвижно. Ощущение неловкости, пришедшее после слов Нечаева, сковало всех.

— Вот и все, ребята, — сказал Сергей Иванович. Спасибо! До свиданья! Я думаю, вы теперь и сами разберетесь.

Он пожал руку Якову Павловичу и пошел к выходу.

Зал дружно аплодировал ему вслед.

Было решено: Аркадий обязан разыскать Кисиля и извиниться за хулиганский поступок. На такой формулировке настоял Ваня.

Взыскания Аркадию не объявили. Но Ваня записал: «В случае повторения подобных поступков комсомольская организация вдвойне…» и т. д.

Выбрали комиссию в составе пяти человек — для проверки условий жизни Юкова. Председателем ее назначили Ваню.

— Дабы он впредь знал, как его комсомольцы живут, — назидательно заметил Лев Гречинский.

После собрания к Аркадию подошел Костик Павловский, взял под руку и отвел в сторонку.

— Какой человек, какой человек товарищ Нечаев! — воскликнул он. — Да за таким — и в огонь, и в воду, правда, Аркадий?

— Хоть сейчас!

— А ты… ну, знаешь, я приятно удивлен! Это — от чистого сердца, как другу. Сначала я был введен в заблуждение Ваней… Он у нас трибун, — Костик скептически усмехнулся. — А ты, оказывается… ну, как бы сказать… как сказать это поточнее… ты… ну-у… рыцарь.

Костик не нашел, должно быть, нужного выражения и в конце концов пустил в ход то слово, которое, по его мнению, — Аркадий это понял, — никак не подходило к Юкову. Рыцарь, в представлении Костика, было что-то наиблагороднейшее и почти святое. Поступить, как рыцарь, мог только наидостойнейший человек.

Поэтому Костик с неясной улыбкой, — ее опять-таки разгадал Аркадий, — продолжал:

— Хотя, конечно, в наше время это слово как-то вышло из употребления и звучит почти смешно, не правда ли? Вернее, сказать, ты поступил, я имею в виду Женечку, как порядочный человек.