Дороги товарищей

ПЕСНЯ О ГЕРОЯХ

Друзья из Ленинской школы давали клятву.

Это была вторая клятва. Именно тогда Костик Павловский, бледный и растроганный, выкрикнул дрожащим голосом:

— Ребята! Ребята!.. Всегда… Навеки с вами!

Он поднял руку — в знак особой торжественности минуты. Он навсегда соединял себя с бывшими одноклассниками. Это, конечно, была важная минута. И великая клятва. На глазах Костика блеснули слезы.

Аркадия Юкова так и подмывало предложить Костику носовой платок. Жаль, что платка и на этот раз не оказалось у него в кармане!

— Чудо! — сказал Вадим Сторман, — Костик Павловский пустил слезу. Ваня, учти, это факт необыкновенный, а значит, — к добру! Отлично воевать будешь!

— Спасибо, — улыбнулся Лаврентьев.

— Я очень взволнован, ребята, — прошептал Костик.

— Стойте! — воскликнул Аркадий, недовольный тем, что центром всеобщего внимания явно не по праву стал Костик. — Теперь ты, Ваня, должен дать клятву!

— Какую же?

— Ты должен поклясться, что в первом же бою убьешь двух фашистов.

— Почему именно двух? Почему же не трех, не четырех? — удивился Ваня.

— Хоть десять, хоть десять! — закричал Аркадий. — Но двух — обязательно: за себя и за меня. Ну, клялись — И он требовательно схватил Ваню за руку.

— Даю слово, Аркадий!

— Молодец! Этот должок за мной не останется. Я ведь не из тех, кто слезами умывается.

— Мы тоже плакать не собираемся, — заметил Саша Никитин.

— Вань, пора, — несмело проговорила Наташа Завязальская.

— Ну что ты, пять-десять минут в моем распоряжении, — взглянув на часы, ответил Лаврентьев.

Наташа вздохнула. Ах, Ваня, Ваня, ах вы, мальчишки! Ничего-то, ничего вы не понимаете!..

Женька Румянцева, та поняла сразу. Она оттащила Соню в угол и грозно зашептала ей на ухо:

— Их немедленно, немедленно надо оставить вдвоем! Ты догадалась? Пусть они хоть поцелуются на прощание. Тебе ясно?

— Но как?.. — Соня растерянно пожала плечами.

— Придумаем. Ну, думай!

Женька была хитра на выдумки, но на этот раз затея ее провалилась. Оставить Ваню и Наташу вдвоем не удалось, потому что Аркадий неожиданно предложил:

— Запоем, ребята, на прощание песню! Какую-нибудь такую… зажигательную!

— Потом, потом! — закричала Женька, делая Аркадию какие-то непонятные знаки.

— Нет уж, потом будет поздно, — скупо улыбнулся Ваня. — Давайте сейчас, ребята. Лева, запевай! — Лаврентьев, как дирижер, поднял руки.

— «Дан приказ ему на запад»!..

— Нет, «Каховка, Каховка»!..

— «Смело, товарищи, в ногу»!..

— «Крепка броня и танки наши быстры»!.. — раздались голоса.

Гречинский, загадочно улыбаясь, молчал.

— Запевай же! — нетерпеливо крикнул ему Аркадий.

— Солист требует аплодисментов, — смиренно заметил Сторман. — Похлопаем, а? — Вадим занес над головой Гречинского кулак.

Гречинский небрежно отстранил Вадима и, взмахнув рукой, запел глуховатым баском:

Легко на сердце от песни веселой,
Она скучать не дает никогда…[62]

Все недоуменно переглянулись: так неожиданна была эта мирная, энергичная и веселая песня, песня всенародных праздников и весенних карнавалов. И только один Ваня Лаврентьев не удивился и не нахмурился. Он заговорщически подмигнул Гречинскому и подхватил песню звучным высоким голосом:

И любят песню деревни и села,
И любят песню большие города!

И тогда уже все, воодушевленные двумя веселыми певцами, заулыбались и грянули:

Нам песня строить и жить помогает,
Она, как друг, и зовет и ведет.
И тот, кто с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде не пропадет.

— Так это же боевая песня, братцы! — воскликнул Аркадий.

Шагай вперед, комсомольское племя,
Шути и пой, чтоб улыбки цвели,—

призывно продолжал Гречинский, в такт песни взмахивая кулаками, —

Мы покоряем пространство и время,
Мы — молодые хозяева земли.

Слова припева снова подхватили все. Теперь уже вокруг не было ни одного равнодушного лица. И Наташа Завязальская, и Женя Румянцева, и Соня, и даже Костик Павловский, даже Костик, лицо которого минуту назад выражало торжественную печаль, — все, все без исключений улыбались.

Гречинский, морща лоб, что-то бубнил себе под нос: он, должно быть, забыл слова.

— Давай, давай! — нетерпеливо крикнул Аркадий.

Мы все добудем, найдем и откроем —
И Южный полюс, и свод голубой, —

не дожидаясь Гречинского, повел песню Борис. Лицо его горело.

Тут вдруг шагнул вперед Аркадий, он заслонил собой Бориса и не пропел, а скорее всего выкрикнул две последние строчки куплета:

Когда страна быть прикажет героем,
У нас героем становится любой!

Эту песню не первый год пели в Ленинской школе. К ней давно уже привыкли. И, как часто это бывает, слова песни стали мало-помалу стариться, утрачивать свой первоначальный, брызжущий задором смысл. Но все на земле имеет свойство обновляться. Настанет момент — и песня звучит уже по-иному. Так случилось и сейчас: слова старой, знакомой песни вдруг приобрели особую злободневность.

Когда страна быть прикажет героем,
У нас героем становится любой,—

пропел Аркадий Юков, и все юноши и девушки поняли: к ним это имеет прямое отношение. А ведь раньше почти никто не вдумывался в смысл этих строчек. Поразительно обновилась песня! Она начала в эту минуту вторую жизнь, покорила и зажгла отвагой молодые, восприимчивые ко всему доброму и благородному сердца.

Сильнее всех был покорен песней Аркадий. Недаром он вырвался вперед и раньше других произнес две последние строчки[63]. Давно, давно уже Аркадий ждал приказа страны. «Родная страна! — можно было читать сейчас в его глазах. — Что же ты? Приказывай! Я жду, я в любое мгновение готов явиться на твой зов!»

Страна пока что молчала. Страна не звала Аркадия в красноармейский строй. У страны было много забот. И героев у нее пока что хватало. Каждый день радио и газеты разносили по всему свету их имена, Среди десятков героических фамилий не было фамилии Аркадия. И он, тоскуя и бранясь про себя, бродил по улицам Чесменска, клял свою грустную неприкаянную жизнь. Где его винтовка? Где пилотка с пятиконечной звездой?..

Ваня — счастливчик. Ваня первый из одноклассников уезжает на фронт. Вот он смотрит на свои часы, расправляет плечи, говорит:

— Мне пора, ребята! — И молодецки щелкает каблуками. Героический парень Ваня! Орел!

— Так смотри, и за меня, — торопливо напоминает ему Аркадий. — И пиши, обязательно пиши!..

— Внимание! Слушай мою команду! — раздается властный и веселый голос Саши Никитина. — В колонну по двое, в дверь, провожать Ваню — марш!

Аркадий Юков становится рядом с Ваней, но его сразу оттирают, около Ваниного плеча оказывается Наташа. Женя укоризненно глядит на Аркадия. Аркадий, ни о чем не догадываясь, преисполненный бравой отваги, пристраивается Ване в затылок. Борис Щукин, Гречинский, Соня, Шурочка, Женя — все становятся в строй. Сзади, рядом с Колей Шатило, переминается с ноги на ногу Костик Павловский. Он смущен, на лице его блуждает полуироническая улыбка, но делать нечего: ведь он торжественно поклялся в верности друзьям.

— Шагом марш! — скомандовал Саша. — Запевала, — песню!

— Ту же, ту же самую! — взмолился Аркадий.

Колонна вышла из ворот и с песней, так удивительно молодо и необычайно звучавшей в этот трудный день, с жизнерадостной песней отошедших в прошлое счастливых мирных дней двинулась по улице к центру города.

Люди на улице, уже привыкшие к другим — суровым — напевам, каждый день слушавшие боевые марши, в музыке которых звучали сталь и железо, сначала вздрагивали, услышав эту песню, но взглянув на лица поющих, увидев впереди колонны юношу в красноармейской форме с вещевым мешком за плечами, тотчас же соображали, в чем дело, глаза их светлели, на сердце становилось покойнее. Песня тоже заражала их бодростью.

А выпускники Ленинской школы, твердо печатая шаг, тем временем продолжали свой путь на вокзал, где Ваню ждал воинский эшелон и откуда чуть ли не на весь город разносились призывные, тревожно звучавшие паровозные гудки.

— Раз, два, три! Раз, два, три! — командовал Саша. — Подтянись! Не отставать!

«Подтянись» и «не отставать» относилось к Костику. Он то и дело путал ногу, семенил, отставал, в смущении озираясь по сторонам.

Коля Шатило, воодушевленный не менее Аркадия, время от времени утешал Костика:

— Смелее, смелее, Костик! Держи прямо голову. Ты думаешь, что идти в строю стыдно? Ты ошибаешься, даю тебе честное слово. Идти в строю так, как мы идем, почетно. Смотри, с каким уважением смотрят на нас люди! Ну, смелее, Костик!

И Костик, к своему удивлению, прислушивался к голосу Коли, догонял строй, немножко расправлял грудь. Странно, черт возьми! Месяц назад он и не замечал этого худенького, невзрачного одноклассника. Коля Шатило не существовал для него. А теперь вот этот самый Коля подбадривает Костика. Да, странные, странные перемены, странные времена!

Костик сейчас с особенной злостью ненавидел фашистов. Но это была какая-то совершенно личная ненависть. Так ненавидят вора, проникшего в заветный сундук, соперника, отнявшего любимую женщину, соседа по квартире, мешающего жить. Фашисты нарушили покой и благоденствие семьи Павловских, покой Костика, незаурядного человека, прекрасно знающего себе цену. Все остальное, конечно, тоже важно, но главное — это! Ах, как ненавидел фашистов и вообще немцев Костик! Это ведь они заставили его бежать вприпрыжку за своими одноклассниками, бормотать вполголоса песню, выслушивать смешные наставления Коли Шатило. Глупейшее, преглупейшее, унижающее занятие!

— Смелее, смелее, Костик! Может быть, завтра — и нам в бой! — слышался рядом голос Коли.

Жизнь была ужасна.

«Ах, какая песня! Какая боевая, бесподобная, зажигающая песня! — думал в это время Аркадий Юков. — Да с этой песней прямо в бой можно, в атаку, в штыки!.. „У нас героем становится любой…“ Вот это верно: прикажет страна — и любой!.. И я, например. Прикажут — пойду на смерть. Да и все: Саша, Ваня, Борис Щукин. Не-ет, фашист! Не-ет, проклятый. Ты прешь? Города занимаешь? Людей пытаешь? Ты думаешь: всесильный, непобедимый. Посмо-отрим, посмо-отрим, гад! Мы еще встанем поперек твоей дороги. Нас — миллионы! У нас героем становится любой!»

— Раз, два, три! Раз, два, три! Р-равняйсь! Шире шаг! — командовал Саша.

Жизнь была прекрасна!

Рядом с Сашей, иногда забегая вперед, семенил мальчишка лет двенадцати. Босой, в обтрепанных брюках с дырками на коленях, рыженький, в веснушках, он преданно, умоляюще заглядывал Саше в лицо, без устали тянул:

— Дяденька-а! Возьмите и меня! Моего папку немцы убили. Вчера похоронную принесли. Возьмите, дяденька-а!.. Я не струшу. Я в разведку пойду. Возьмите, пожалуйста, дяденька-а!

Сначала Никитин не отвечал, только сурово сжимал губы да хмурил брови. Глупый мальчишка! Разве не ясно, что им самим, взрослым людям, еще далеко до фронта? Пока что не берут и их. Да, очень глупый, беспонятливый мальчишка! Только сердце тревожит. В разведку захотел!.. Не струсит! Да ведь каждый из них пошел бы сейчас в разведку. Эх, мальчишка, мальчишка!..