Игры в бисер

7. Харон

Единственная бесспорная форма загробного существования для Бродского – стихи, “часть речи”. И об этом он написал уже совсем незадолго до смерти, в 1995 году, в коротком и очень приземленном, даже грубом стихотворении “Aere perenius” (“Меди нетленнее”. Это, конечно, цитата из Горация: “Exegi monumentum aere perennius”). Тут у Бродского есть строка, которая напрямую полемизирует с представлением о загробной жизни с церковной точки зрения. Бродский пишет про перо поэта:

от него в веках борозда длинней,чем у вас с вечной жизнью с кадилом в ней.

Только стихи остаются после поэта. При этом, вспоминает Соломон Волков, сам Бродский говорил, что если после него читателям достанутся “крысиные хвостики”, как от античного поэта Архилоха, то и этого будет довольно.

Все, кто беседовал с Бродским, знают, что он ничего не говорил случайного. Архилох – поэт VII века до нашей эры, греческая архаика. От него до нас дошло 120 отрывков, всего 350 строк, и это обидно, потому что античные критики сравнивали его с Гомером и Гесиодом. Древние об Архилохе отзывались так: яд его речи происходит от “желчи собаки и жала осы”, весь он “кровь и нервы”. Это можно сказать про самого Бродского, который часто повторял слова Акутагавы: “У меня нет принципов, у меня есть только нервы”.

Писать о смерти Бродский начал слишком рано и ненавидел, когда его просили прочесть знаменитое среди многих поклонников стихотворение “На Васильевский остров я приду умирать”. Другое стихотворение о смерти – “На смерть друга”. Оно посвящено Сергею Чудакову, слухи о кончине которого оказались ложными, но Бродский в стихах ничего не изменил.

Сергей Чудаков был этаким “русским Вийоном”, и стихотворение Бродского – пеан богеме. Поскольку она составляла его ленинградский круг, Бродский говорил и о себе. Несколько строк из этих стихов так нравились Довлатову, что о степени его участия в застолье можно было судить по тому, читает ли он этот отрывок или еще нет.

Тщетно драхму во рту твоем ищет угрюмый Харон,тщетно некто трубит наверху в свою дудкупротяжно.Посылаю тебе безымянный прощальный поклонс берегов неизвестно каких. Да тебе и неважно.

Драхма в стихах – произвол Бродского. Греки клали в рот покойника обол, в шесть раз дешевле драхмы, но та ему нравилась больше по звуку.

Бродский всегда был готов к смерти, зная, что у него больное сердце: “Век скоро кончится, но раньше кончусь я”. Его стихи раскрывают тему смерти непривычно и под американским влиянием.

Русская поэзия подразумевает экспрессивное высказывание лирического Я, будь то Маяковский или Пастернак. Но американские поэты, включая Фроста, умели писать не о себе, а о мире без себя. По словам Бродского, это стихи о “пейзаже, способном обойтись без меня”.

Говорят, что все поэты пишут о жизни и смерти, но Бродский, кажется, первым написал о смерти больше, чем о жизни.