Игры в бисер

8. Народ

На одной филологической конференции мой старый приятель и коллега высказал экстравагантную гипотезу.

– Зощенко, – предположил он, – использовал свой комический сказ для того, чтобы быть понятным тому простому народу, для которого он писал.

– По-моему, – возразил я, – это все равно что утверждать, будто Чехов писал “Каштанку” для дворняжек.

Но на самом деле в этой параллели больше смысла, чем кажется, ибо в определенном смысле Каштанка – аллегория того народа, о котором говорил мой товарищ.

Каштанка представляет и заменяет народ, который в определенном смысле тоже наш меньший брат. В качестве литературного персонажа он вроде собаки с умными глазами: все понимает, а сказать не может. Поэтому за него, как в той же анималистической прозе, всегда говорят другие. В политическом уравнении народ выполняет функцию икса, значение которого известно лишь тому, кто им пользуется.

Точно, что не мне. Я не мог понять, что такое народ, и всегда его страшился, не в силах к нему при-мкнуть. Ведь народ – никогда не “Я”, народ – все-гда “Мы” или “Они”. Это ширма анонимности, и за нею легко прятаться.

В самом слове “народ” я слышу упрек мне и сострадание ему. “Я” всегда меньше и хуже народа, ибо он содержит в себе критерий правоты, хотя и неизвестно какой. Этого не знает никто, но в первую очередь сам народ. Как все мы, он может увидеть себя только в зеркале, но обязательно в кривом. Степень искажения зависит от того, кто держит зеркало. На народ никогда не смотрят прямо, только сверху или снизу – в зависимости от того, жалеем ли мы его или себя.

Ему можно молиться, его можно пихать, можно его наставлять, проклинать, сменить, придумать, его можно слышать, видеть, ненавидеть, и зависеть и терпеть… Тут годится любой глагол, ведь народу нечего ответить – он всегда будет таким, каким его представляют те, кто о нем говорит.

В таком народе столько душ, сколько мы согласны сосчитать. Эта мистическая цифра никогда не совпадает с размером населения, как и с числом носителей языка, этноса, расы. Одни включают в народ патриотов, другие – умных, третьи – честных, четвертые – без разбору, даже соотечественников за рубежом. В совокупности он неисчислим и един, как муравейник или пасека, где, по слову старых почвенников, народ ведет свою “роевую жизнь”.

Все это на несколько ступеней отделяет народ от Каштанки, но все еще оставляет его в мире животных. И это позволяет испытывать к народу тот спектр эмоций, что вызывают невинные, не созревшие до морали наши меньшие братья – младшие дети природы.