Игры в бисер

3. Стратегия

Но и старые, давно испытанные на прочность книги предполагают разное обращение. Мы перечитываем классику, чтобы совершить очередной обряд инициации. Карл Густав Юнг предупреждал, что если мы не замечаем, как новый этап жизни сменяет предыдущий, то можно умереть в сорок и еще сорок гнить до похорон.

Критически важные книги служат мерой и золотым эталоном, позволяющим сравнивать себя с собой. Открыв прочитанное в двадцать, через тридцать или в моем случае аж пятьдесят лет мы фиксируем изменения, произошедшие с нами и классиками. Эта тривиальная мысль перестает быть такой изношенной, когда дело доходит до фундаментальных книг. В нашей культуре эти три кита – “Война и мир”, “Братья Карамазовы” и самый тощий – “Евгений Онегин”.

Каждый из этих шедевров впечатан в сознание, причем со всеми погрешностями. Собственно, они-то и отличают чужие книги от наших, которые стали такими только потому, что они прочитаны нами. Как писал Пруст, “Между слогами, составляющими имя, прочитанное когда-то в книге, живет порыв ветра или солнечный луч, если тогда действительно дул ветер или светило солнце”.

Мало этого, в голове каждого хранятся не целые книги, а инвалиды, лишившиеся в борьбе со временем органов и конечностей. Всякая библиотека творит забвением, она полна книг, которые мы помним частично.

“Может быть, – писал Борхес, – самое главное как раз то, что вспоминаешь неточно, как раз то, что вспоминается безотчетно”.

Интересно было бы напечатать хрестоматийные книги с наших слов, пересказанных так, как нам диктует избирательная память, а потом сравнить с оригиналом и удивиться ему.

В этом соль проекта, который разрешает нам читать заново, удивляясь всему, что пряталось или забылось.

Так случилось со мной, когда для дежурной заметки мне понадобилось описание платья Наташи Ростовой на ее первом балу. Найдя нужный абзац, я обчитал то, что было раньше, позже и вообще. Листая книгу взад и вперед, я обнаружил новую “Войну и мир”, даже две. Одну писал Толстой, а другую поправлял его наставник, тоже Толстой, который боялся, что без него мы, как деревенские школьники, не поймем, какова роль личности в истории, и не справимся с заданием на дом.

Лично я вынес из перечитанного, что автор был щедр на персонажей и доверял им эстафету повествования, не позволяя утратить темп или уронить палочку. Зато Набоков, перечитывая эпопею, опустил и войну, и мир, чтобы оставить от четырех томов “тщательную отделку лунного света, <…> тени, выдвинутые вперед, к свету, словно ящик из комода”.

Заново открыв “Войну и мир”, я испытал уколы счастья и прилив гордости за словесность, которая способна конкурировать с действительностью, успешно подменяя ее. С читателями Толстого это бывает. Как говорил тот же Довлатов, “Самое большое несчастье моей жизни – гибель Анны Карениной!”

Другое дело – “Карамазовы”. Когда бы мы про них ни читали, они заражают свою жертву лихорадкой. В тринадцать лет я не ложился спать, пока не закончил главу “Мальчики”, читая с хрестоматийным фонариком под одеялом. Примерно так же, но уже не прячась, я читал ту же книгу в сорок, в шестьдесят, вчера. И каждый раз я поражаюсь новым персонажам, которые ведут себя не так, как раньше.

Ну почему, скажите мне, страшный папаша Карамазов любит Алешу, который служит антитезой отцу, сохраняя при этом фамильные черты?

Узнав, кто убийца и что с ним будет, нам проще отпустить вожжи романа и погрузиться в его потроха. Важно, что нельзя вернуться обратно таким, каким входил в книгу, сколько бы раз мы ее ни перечитывали.

“Онегина” мне повезло взять с собой туда, где он писался. В Михайловском я таскал миниатюрное издание в кармане, то и дело доставая, чтобы сравнить с пейзажем. Впервые я увидел в книге не стихи, а роман, да еще и написанный первым “деревенщиком”. Вывернувшийся от бельканто пушкинских отступлений и избавившийся от личины лишнего человека, Онегин выделялся метафизическими причудами и мистическими опытами. Сельская природа вела его к чуть ли не буддийскому просветлению, судьба казалась неполной и таинственной, конца не было вовсе, и я решил перечитывать роман раз в декаду, чтобы познакомиться со всеми Онегиными, скрывавшимися от предыдущих прочтений.