Игры в бисер

7. Недуг

Черт, как уверял Гоголь, немец, но обрусевший, о чем свидетельствует его разговор с Иваном Карамазовым. На первый взгляд именно таким он явился и Адриану Леверкюну.

Это все тот же бесспорно мелкий, но еще более обтрепанный бес: “Мужчина довольно хлипкий, <…> на ухо нахлобучена кепка, с другой стороны из-под нее выбиваются у виска рыжеватые волосы, <…> клетчатая куртка со слишком короткими рукавами, отвратительные штаны в обтяжку и желтые стоптанные башмаки…” Примерно так выглядел актер Леонид Куравлев в роли Шуры Балаганова.

Хотя Томас Манн, несомненно, оглядывался на Достоевского, его черт говорит на родном языке, признаваясь: “Иногда я только по-немецки и понимаю”. К тому же в процессе длинной беседы он трижды меняет облик, потому что у настоящего дьявола, того, что Данте вморозил в озеро Коцит, три лица, пародирующие троицу.

Черт из “Доктора Фаустуса” претерпевает внешнюю эволюцию в зависимости от темы беседы. Сперва он – “проститутка в штанах” — опускается до уровня человека и мимикрирует под него. В разгар интеллектуального диалога дьявол принимает обличие “интеллигентика в очках, пописывающего в газетах средней руки об искусстве, о музыке”. И наконец, когда дело доходит до торговли, черт выглядит адвокатом с усиками, “раздвоенной бородкой” и “маленькими острыми зубами”. Только завершив сделку, дьявол с облегчением возвращает себе первоначальный глумливый образ, словно показывая свое истинное, а на самом деле заимствованное у того же Достоевского лицо.

Этот черт тоже не может сказать ничего про Бога, который находится по другую сторону познания, в трансцендентном пространстве, откуда дьявол и свалился к нам, на землю, чтобы жить и пакостить в меру наших и своих сил.

Но если Ивану черт служит в качестве его же подсознания, то Леверкюну он прислан болезнью. “Предосудительная, деликатная, тайная” (попросту говоря, сифилис), она “заставляет человека искать защиты в духовной области – в книгах, в идеях”.

Старая, любимая, опробованная на себе мысль Манна, который и мою любимую “Лотту в Веймаре” написал, страдая от жутких болей, назначает недуг источником творчества и расплатой за него. В рамках этого диагноза явление черта – квинтэссенция болезни, которая, как сам черт и говорит Адриану, “позволяет тебе меня воспринимать”.

Психоз одалживает алиби сверхъестественному, но не отменяет и не девальвирует центрального эпизода романа – и всей немецкой трагедии.