Петр I. Материалы для биографии. Том 3, 1699–1700

Между тем на посольском корабле у посланников с приставом шли свои разговоры. Когда пристав явился на посольский корабль, он был встречен выговором за неявку вчера (20 августа): «…посланники ему выговаривали, для чего он вчерашнего дня к ним не бывал; а ему было должно к ним, посланником, ездить почасту… и чтоб он, конечно, с ними ехал на корабле царского величества или на своем немедленно». Пристав отвечал, что вчерашняя его неявка произошла «без хитрости, а впредь готов он к ним, хотя по вся дни, приезжать». Затем посланники передали ему роспись всем находившимся на их корабле морякам, пехотным чинам и посольскому составу. Всего находилось на корабле «Крепость» 138 человек экипажа и 72 человека посольского состава, следовательно, 210 человек. Пристав выразил неудовольствие росписью, в которой значился не только посольский состав, но моряки и солдаты, потребовал ее переписки, говорил: «…для чего де в росписи, какову они, посланники, ему, приставу, дали, капитан и солдаты, и матросы написаны, они-де люди не посольские, но служилые, и соединять их с посольскими людьми не доведется, и чтоб они, посланники, велели тое роспись переписать н написать только одних посольских людей». Это была, конечно, пустая придирка, объясняемая желанием турок цепляться за каждый предлог, чтобы задержать отплытие посольского корабля в Константинополь. Посланники сказали, что той росписи переписывать им не для чего; «капитан и солдаты в той росписи написаны для того, чтобы ведомо было, сколько человек и каких чинов люди с ними, посланники, на его, великого государя, корабле». Пристав говорил также с посланниками о курсе, которого следует держаться на пути в Константинополь, «чтоб, идучи от Керчи, заехать им, посланникам, с ним, приставом, на кораблях для пресной воды и всяких живностей в крымские городы: в Кафу (Феодосию) и в Балаклаву». Посланники дали категорически отрицательный ответ: «В те городы заезжать им не для чего, вода пресная и живность у них, посланников, есть, только в том будет им напрасное медление, а, вышед из гирла, пойдут они Черным морем по компасу, не занимая тех городов, настоящим путем».

Вечером 21 августа с царского, адмиральского и вице-адмиральского кораблей были «пусканы ракеты не по большому»[183].

Ни 22, ни 23 августа пристав на посольском корабле опять не появлялся, так что посланники принуждены были 23-го отправить за ним дворянина Гура Украинцева с подьячим и толмачом. Пристав с посланными, однако, не поехал, отговариваясь непогодою, которая действительно в тот день была «зело велика». Тогда посланники отправили к нему и к обоим пашам вновь того же дворянина Гура Украинцева и велели говорить, что ветер с севера для их похода самый благоприятный и чтобы пристав немедленно переезжал к ним на корабль. Если с ними на корабле ехать не хочет, пусть едет на своем корабле, а к ним бы прислал вожей (лоцманов); если же и на особом своем корабле с ними не поедет и вожей к ним не пришлет, то они, с помощью Божией, пойдут в Черное море к Царьграду одни, только не было бы ему за это от султана какого гнева. Если паши и пристав имеют опасение от царского каравана, то пусть отправят с посланниками для провожания один из своих кораблей, а остальные пусть остаются под Керчью. Царский караван стоит только за противной погодой; как только погода переменится, пойдет от Керчи к Таганрогу. Паши и пристав Гуру Украинцеву сказали, что от царского каравана «никакого опасения не имеют» и сами видят, что он стоит «за противным ветром». А хотя погода с севера для их, посланничьего, путешествия и благополучная, только вельми великая, и такою великою погодою в Черное море выйти отнюдь невозможно, потому что на некотором расстоянии от Керчи на их пути лежит в воде камень, обойти его негде, пройти же надо, зная то место, чтобы корабля не повредить. Если посланники, не послушав их, все же в такую неспособную погоду пойдут и если что над кораблем их и над ними самими учинится, на них бы не пенять и пусть дадут им в том «письмо», т. е. письменное удостоверение о том, что они об опасности пути были предупреждены. Этот подводный камень был также только одним из средств задерживать посланников. Украинцев приказал капитану Памбургу послать штурмана осмотреть камень. Штурман Христиан Отто, вернувшись, сказал, «что в том месте на пути, которым им итти… никакого камня в воде нет, а вышел из горы мыс и лежит в воде невидимо и обойтить тот мыс мочно»[184].

Капычи-баша все же приехал в этот день к посланникам. Так как весь запас средств для задержания их до подводного камня включительно был без успеха исчерпан, он начал опять повторять свои аргументы сначала, опять стал говорить, чтобы они, посланники, ехали сухим путем, что по Черному морю с последних чисел августа «на кораблях не ходят и ходить страшно» и, очевидно, для вящего убеждения посланников ехать сухим путем показывал им роспись станам по сухому пути от Керчи до Царьграда: росписано всего 25 станов, от стана до стана по 3, по 4 и по 6 часов езды. Посланники резко возразили, что отъезд их по желанию пашей и пристава был отсрочен на три или четыре дня, те дни давно уже истекли, «и то стала их неправда». О сухом пути ему и говорить было не для чего, потому что то уже отложено; чтоб он объявил им самую правду, едет ли он с ними на их корабле и, если не едет, пришлет ли вожей. Тогда пристав, уступая, сказал, что, «конечно, он и с рухлядью своею, как погода утихнет, к ним, посланникам, на корабль будет, и никакого б сумнительства в том они, посланники, не имели; а в провожатых с ними пойдут только четыре их корабля, а каторги останутся для запасов»[185].

Обо всех этих переговорах, грозивших вследствие повторения одних и тех же аргументов затянуться, доводилось, конечно, до сведения Петра, и, надо думать, от него рано утром 24 августа на посольский корабль был послан Ф. М. Апраксин с энергичным приказанием, чтобы посол просился ехать, так как данные туркам три дня отсрочки для починки кораблей уже прошли; чтобы пристав ехал с послом на русском корабле, а если не поедет, послу его не ждать и отправиться одному[186]. Русская эскадра собиралась на следующий день покинуть керченские воды, и это был последний приказ Петра I Украинцеву[187].

25 августа пристав привез к посланникам вожа — грека, «ка-финского (феодосийского) жителя Георгия, прозванием Бабу», и пригласил их подойти с кораблем к керченской пристани; впереди корабля для указывания пути пойдут две турецкие галеры. Действительно, вскоре к «Крепости» подошли две галеры и стали перед ней. Остальной турецкий флот также снялся с якорей и двинулся к Керчи. Когда он проходил мимо посольского корабля, произведены были взаимные пушечные салюты; с адмиральской галеры Гасан-паши раздавалась музыка: «били по литаврам и по накрам, и играла их музыка». В полдень «Крепость» двинулась за двумя турецкими галерами, но к пристани не подошла, а остановилась все же на значительном расстоянии от Керчи[188]. В письме к царю 26 августа Украинцев описывает это продвижение своего корабля к Керчи с такими подробностями: «По видении пресветлого лица твоего и по целовании самодержавной руки твоея августа в 25 день пустился я, раб твой, на корабле к Керчи» — из этих слов можно заключить, что 25-го он побывал на царском корабле и простился с Петром. «А по обеим сторонам корабля плыли у меня две галеры на гребле (т. е. на веслах) и парусами зело близко: едва веслами до корабля моего не дотыкались; и кричал вож беспрестанно, чтоб править корабль иногда направо, а иногда налево, а иногда впрямь; да и с галер ему кричали ж, меряя воду в море, коль глубоко. А дознаваюсь я, раб твой, что чинили то нарочно и вели, выбирая самыми мелкими местами, будто есть в море мели и пески. А капитан Пампурх в том месте моря мерял же, а по нашей мере глубины не во многом месте было 11 или пол 11 (т. е. 10½) футов; а в ином месте, чаю я, что гораздо было глубже. Галеры, государь, турские все стали близко ко Керчи; а я стал не дошед до Керчи с милю немецкую»[189]. Возможно, что это стремление заманить русский корабль к самой керченской пристани входило также в систему способов, которыми турки пытались задержать посольский корабль у Керчи. Украинцев, как видим, на эту уловку не поддался.

По отплытии посольского корабля к Керчи тронулась в обратный путь провожавшая его эскадра[190]. В кругу Петра движение посольского корабля к Керчи считалось отплытием его в Константинополь; так, по крайней мере, казалось составителю «Записки о Керченском походе», который говорит об этом движении так: «Две (турецкие) каторги пристали к посольскому кораблю, и посольский корабль, подняв все парусы и выстреля из пушек, пошел в Царь-город». Точно так же и в «Юрнале» отмечено под 25 августа: «В полдни корабль пошел в путь»[191]. Такой взгляд соответствовал и решительному приказу Петра, полученному от него Украинцевым 24 августа через Апраксина, — плыть во что бы то ни стало; а раз посольский корабль отплыл в Константинополь, провожавшая его эскадра, считая свое дело законченным, могла двинуться в обратный путь.

Перед отъездом Ф. А. Головин сделал визит керченскому и ка-финскому губернатору Муртозе-паше. Муртоза со своим родным братом и со свитою человек в 50 приехал верхом на берег «и, взъехав на гору, стал против нашего каравана и просил желательно чрез наших людей, дабы адмирал, приехав на берег, с ним виделся». Головин согласился «и с валентеры и со служительми на берегу был»[192]. Под этим термином «валентеры» следует подразумевать Петра, вероятно, с Меншиковым, может быть, и с кем-либо другим из того отряда «валентеров», который ездил за границу с Великим посольством в 1697 г. Припомним, что в «Статейном списке» этого посольства Петр обозначается иногда под этим названием. Таким образом, находясь в свите Головина, он принял участие в визите губернатору, подобно тому как в составе той же свиты он побывал у турецкого адмирала. Муртоза принял Головина «зело любезно и, посидев он, адмирал, у него при некоторых разговорах с полчаса и простяся с ним, поехал к себе на корабль». По возвращении с этого визита с адмиральского корабля дан был сигнал к отплытию. В половине второго пополудни, по отметке «Юрнала», корабли подняли якоря и при пушечных выстрелах направились к Таганрогу. Тотчас же по отплытии русской эскадры турки сняли свои шатры и палатки, раскинутые у них на берегу, против которого стояла эскадра. «А покамест тот царского величества караван от Керчи не отошел, — замечает „Статейный список“, — то у них, турков, с самого приезду розставлены были в розных местах многие караулы, да и сам кафинский и керченский Муртоза-паша со всеми начальными людьми жил в тех наметах в день и по ночам без отъезду, а сераскерь Гасан-паша (адмирал) жил на каторгах»[193].

Посольский корабль стоял под Керчью между турецкими кораблями, один из которых бросил якорь в полутора верстах от него с той стороны, где стоял русский флот, а три других стояли со стороны Керчи ближе к берегу. Когда «Крепость» стала на якорь, вновь приезжал пристав с замечаниями, что Украинцев напрасно стал так далеко от Керчи. Посланник отвечал, что ему ненадобно заезжать с пути в сторону: лучше стоять в том месте, «откуда в путь итти способно». Но выйти в море в этот день ему не удалось за переменою ветра, и он заночевал на месте стоянки; «а с вечера мало, а с полуночи и побольше повеял нам ветер, способный норд-ост». Петр отплыл из Керчи в полной уверенности, что пропуск посольского корабля в Константинополь — дело решенное. Однако турки все еще не теряли надежды его задержать. Рано утром на следующий день, 26 августа, Украинцев отправил к приставу дворянина, чтобы пристав приезжал к нему на корабль немедленно: «…а ветр дал нам Бог способный и иттить время приспело». Пристав ответил, что этот ветер противный и «иттить никакими мерами невозможно и сам он себе и мне, — передает Украинцев его слова, — убийцею быть не хочет, а капитан будто у меня человек молодой и непостоянный, ходу Черного моря не знает». В заключение этого разговора пристав возвестил, что на посольский корабль сегодня в полдень будет адмирал Гасан-паша, а с ним корабельные и галерные начальные люди.