Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

XLI. Известие о бунте стрельцов и решение ехать в Москву. Посольская аудиенция у цесаря

Но Петру уехать в Венецию не удалось. Пока он был с прощальным визитом в Фаворите и заезжал в последний раз в арсенал и манеж, в посольстве получена была пришедшая из Москвы почта с известиями о новом стрелецком бунте. «Июля в 15 день, — эпически спокойно отмечает это событие „Статейный список“, — пришла с Москвы почта, отпущенная июня от 17 числа, на которой присланы писма о воровстве бунтовщиков стрелцов»[568]. Князь Ф. Ю. Ромодановский в обширном письме доносил государю, что 11 июня в Москву в Разрядный приказ явились четыре капитана из четырех стрелецких полков, переведенных из Азова в корпус князя М. Г. Ромодановского на литовскую границу, из которых беглецы являлись в Москву весной 1698 г., и объявили, что 6 июня в Торопецком уезде на реке Двине стрельцы этих четырех полков взбунтовались, сместили полковников, отобрали у них знамена, пушки, всякие полковые припасы, подъемных лошадей, денежную казну, денщиков и караульщиков и отказались повиноваться. Полковники уговаривали их идти, куда было приказано, но стрельцы слушать их не стали и заявили, что пойдут к Москве, а не в назначенные места, не объяснив, по каким причинам. Стрельцы сместили командиров и офицеров — «полковником, и подполковником, и капитаном от полков отказали» — и выбрали своих выборных — полковые комитеты, как бы мы теперь сказали, — по четыре человека из полка из своей братьи. И те стрельцы со знаменами и с пушками с Двины-реки пошли по московской дороге, уводя насильно под караулом своих товарищей, не примкнувших к бунту, а полковники и офицеры отправились, куда было предписано, послав их, четырех капитанов, в Москву с письменными донесениями, вполне подтверждавшими рассказ капитанов. Тотчас же по получении этих известий в Москве собралось заседание Боярской думы, которой были доложены показания стрелецких капитанов и присланные с ними письма полковников. Бояре приговорили: против бунтовщиков идти из Москвы с войском боярину и воеводе А. С. Шеину, а в войске у него быть московскому дворянству, отставным и недорослям московского чина и солдатским полкам. Во исполнение этого приговора 13 июня выступил из Москвы на реку Ходынку генерал П. И. Гордон. 16 июня он прибыл в Тушино. 16 же июня двинулся из Москвы сам боярин А. С. Шеин и направился к Воскресенскому монастырю. В состав посланных войск вошли бывшее налицо в Москве московское дворянство, а находящимся по деревням московским дворянам были отправлены грамоты с предписанием явиться тотчас же, далее дворовые и конюшенного чина люди, московские подьячие и, наконец, солдатские полки: Лефортов, Гордонов, Преображенский и Семеновский — всего 2300 человек солдат. Таковы были известия, сообщенные Ромодановским в письме. В последних строках письма он добавлял, что по полученному 17 июня известию стрельцы подошли к Волоку Ламскому в 90 верстах от Москвы[569].

Известие о новом стрелецком мятеже и о движении возмутившихся стрельцов на Москву поразило, видимо, мысль Петра, и потому решение его было молниеносным. Тотчас же, моментально, поездка в Венецию, для которой были уже сделаны все приготовления и оставалось только занести ногу в экипаж, была отменена, и было принято новое решение — ехать в Москву. Об этом решении Петр известил Ромодановского в коротком, но сильном письме от 16 июля, свидетельствующем о том страшном раздражении, в какое он приведен был полученным известием. «Min Her Kenih, — пишет царь. — Писмо твое, iюня 17 д. писанное, мънѣ отдано, въ которомъ пишешь ваша милость, что сѣмя Iвана Михайловича ростетъ, въ чемъ прошу быть васъ кърѣпъкихъ; а кроме сего ничемъ сей огнь угасить не мочь-но. Хотя зело намъ жаль нынѣшънего полезного дѣла, аднако сей ради причины будемъ къ вамъ такъ, какъ вы не чаете. Piter. Iзъ Вѣны, iюля въ 16 д. 1698»[570]. «Семя Ивана Михайловича» — под этими словами подразумевается стрелецкий бунт в мае 1682 г., душой которого был Иван Михайлович Милославский. По заключительным строкам письма видно, с каким сожалением Петр отказывается от поездки в Венецию, где должен был познакомиться с галерным флотом. Чем-то зловещим веет от его короткого письма; в нем чувствуется начало той грозы, которая разразится осенью 1698 г. по приезде в Москву.

Оставалось, раз было принято решение немедленно ехать домой, выяснить окончательно вопрос об официальной аудиенции посольства. Уезжать послам без аудиенции значило бы прервать или, по крайней мере, оставить в натянутом состоянии отношения с цесарским двором, что отразилось бы крайне неблагоприятно и невыгодно на положении России на будущем конгрессе с турками. Хотя переговоры о церемониале аудиенции были уже прерваны, но все же, как припомним, послы назначили Кёнигсакеру окончательный ответ на 16 июля. Спорить о подробностях этикета теперь было уже некогда, и 16-го послы дали знать Кёнигсакеру, что они просят назначить аудиенцию на 18 июля и согласны на все условия, поставленные цесарским двором, сделав только ту оговорку, что и цесарским послам в Москве будет оказываем соответствующий прием[571]. Цесарский двор согласился, объясняя такую уступчивость желанием царя взять послов с собой в Венецию и ничего не зная о полученных из Москвы известиях и о перемене решения[572]. К тому же подарки для цесаря, из-за которых замедлялась аудиенция, должны были быть к этому дню получены, и действительно, дворянин Владимир Борзов, везший подарки, прибыл в Вену 17 июля.

18 июля, в 10 часов утра, в посольство явился в качестве комиссара аудиенции пристав при послах барон Кёнигсакер в парадной золоченой, украшенной цесарскими гербами карете, за которой следовало 15 министерских карет с отрядом солдат и с 48 венскими гражданами, назначенными для перенесения подарков. У подъезда посольского дома его встретили посольские дворяне, а на крыльце сами послы с приглашением войти в посольские палаты. В апартаментах Лефорта Кёнигсакер увидел Петра и поклонился ему с глубоким почтением. «Петр ласково подал ему обе руки и, сказав послам, что оставляет их говорить взаимные приветствия, удалился. В комнате было четыре стула: первое место занял комиссар, ниже его сели послы. Кёнигсакер объявил, что он приехал за послами для торжественной аудиенции, если они готовы. Лефорт отвечал, что у них все готово и они ждут только его приказания для отъезда. Между тем посольские люди распределили подарки между гражданами, и послы отправились к Фаворите».

Шествие открывал небольшой отряд пехоты; за ним следовали посольские трубачи верхом без музыки; далее посольские дворяне; потом шли 48 граждан попарно с подарками[573]; после них ехал верхом на лошади придворной конюшни секретарь посольства с верющей грамотой; за ним шли посольские люди, казаки (?) и пажи (последние предпочли идти пешком, потому что приведенные для них верховые лошади, собранные у обывателей, были очень плохи); за пажами следовала придворная парадная карета в шесть лошадей с двумя лакеями, в ней сидели послы с бароном Кёнигсакером и переводчиком Стиллой; за ней ехала парадная карета посольская, пустая. Шествие заключал отряд пехоты.

Для сокращения пути от Гумпендорфа к Фаворите кортеж переправился через реку Вену вброд; солдаты, граждане, казаки, пажи перебрались по набросанным мосткам. Стоявший у дворцовых ворот караул отдал послам честь с барабанным боем; во двор въехала только одна посольская карета, прочие экипажи остановились на улице у ворот, и дворяне посольской свиты, в числе их и священник, шли через двор пешком. У подъезда никакой встречи не было; обер-гофмаршал граф Мансфельд принял послов на середине парадной лестницы и, по взаимном приветствии, спросил их о здоровье российского государя. Они отвечали, сняв шляпы, и между двух рядов императорской гвардии вступили в приемную камеру, где вторично приветствовал их обер-гофмейстер князь Дитрихштейн; здесь как они, так и дворяне, получившие позволение быть у руки императора, оставили свои шпаги. Во второй камере принял их обер-камергер граф Валдштейн и повел между гражданами, принесшими подарки, к аудиенц-зале. Перед входом в нее они становились и ждали несколько минут, чтобы обер-камергер доложил цесарю об их прибытии.

Вступив в залу с секретарем посольства, с переводчиком и с 20 дворянами своей свиты, они все вместе троекратно поклонились цесарю, который стоял перед троном под балдахином, на возвышении, покрытом турецкими коврами, подле небольшого стола, имея с правой стороны обер-гофмейстера, оберкамергера, обер-гофмаршала и тайных советников; слева — капитана драбантов (телохранителей) графа Филиппа Дитрих-штейна, государственного вице-канцлера графа Кауница, комиссара аудиенции барона Кёнигсакера, переводчика Стиллу и комиссара продовольствия гоф-камердинера Гасса.

Остановившись в трех или четырех шагах от чертожного места, Лефорт сказал обычную речь на русском языке, переведенную по-латыни переводчиком Стиллой, с полным исчислением царского и цесарского титулов. Император, слегка приподняв свою шляпу, спросил о здоровье российского государя по-немецки: «Wie gehts unsern lieben Brudern den Czar?» Головин отвечал, упомянув малый титул, что как они с Москвы поехали, его царское величество остался в желаемом здравье. После того Лефорт, взяв у секретаря посольства верющую грамоту, вместе с обоими товарищами взошел на возвышение и поднес ее цесарю. Леопольд принял грамоту и положил ее на стол, а послы возвратились на свои места. Вслед за тем вице-канцлер пригласил их к руке императора. Они снова взошли на чертожное место и один за другим, поцеловав руку, стали по-прежнему. После того второй посол Головин объявил, что они присланы для крепчайшего утверждения древней дружбы и любви между обоими государями и для совещания о делах общеполезных всему христианству; а третий посол присовокупил просьбу назначить ближних людей для выслушания посольских предложений. Как скоро они сказали свои речи, государственный вице-канцлер взошел на чертожное место, преклонил колено и, получив повеление цесаря, отвечал послам по-немецки, что император, любительно приемля предложения послов, прикажет их выслушать и свое решение объявит. Вместе с тем граф Кауниц возвестил, что император милостиво благоизволяет допустить дворян посольской свиты к своей руке.

По окончании сего обряда Возницын просил дозволения представить присланные от российского государя, равно подносимые от имени послов подарки императору и императрице. Они внесены были в аудиенц-залу венскими гражданами и переданы камер-фурьеру фон-дер-Стиле, который положил их на ковер пред Леопольдом. Подарки были следующие: императору — одна чернобурая лисица, 11 сороков соболей, 4 пары соболей, мех соболий, 4 меха горностаевых, косяк золотой парчи, 5 косяков камки персидской золотой, 20 косяков камки шелковой разноцветной, седло китайское со всем убором, ковер китайский; императрице — сорок соболей, 6 пар соболей, 2 косяка камки персидской серебряной, 10 косяков камки шелковой, 2 меха горностаевых. Посольские дары по 2 сорока соболей поднес переводчик Шафиров. Представив подарки, послы откланялись и прежним порядком возвратились со своим комиссаром на посольский двор, где между тем приготовлено было церемониальное угощение на императорском сервизе; накрыты были два стола: один на 18 человек для послов, цесарских сановников, секретарей, переводчиков и знатнейших дворян посольской свиты; другой для прочих дворян и пажей.