Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

XLII. Отъезд Петра из Вены

От младших чинов посольства содержание полученных из Москвы 15 июля известий и решение об отъезде в Москву держались в тайне; ничего не знал о них, по крайней мере, племянник первого посла — секретарь посольства Петр Лефорт. 19 июля поутру он уселся писать письмо к отцу в Женеву и собирался рассказать в нем о событиях последних дней; вдруг он должен был письмо прервать, сделав на нем отметку: «Вторник (19/29 июля), 10 часов утра. Его царское величество отдал мне сегодня утром приказание приготовиться в полдень ехать в Москву по почте. Письма, полученные нами вчера (?), не позволяют нам оставаться здесь долее. Г. генерал, его царское величество и я выезжаем отсюда в 1 час пополудни, оставив здесь все наши дела»[577].

В эти последние дни своего пребывания в Вене Петр отдает целый ряд распоряжений перед отъездом. Первый и второй послы должны были ехать с ним в Москву; третий оставлялся в Вене, получив полномочия продолжать переговоры с цесарским двором и затем быть представителем России на предстоящем конгрессе с турками. При этом П. Б. Возницын был возведен из думных дьяков в не существовавшее до тех пор в Московском государстве звание думного советника. Этот более пышный титул давался Возницыну для поднятия его значения при предстоящих переговорах с цесарскими министрами, с которыми он, нося этот титул, мог держать себя более на равной ноге[578].

Возницын получил от царя приказание отписать в Венецию к доктору П. В. Посникову, чтобы тот позаботился о выехавших с ним в Венецию волонтерах, войдя для этого в сношения с венецианским сенатом. «Благодетель мой, Петр Васильевич, здравствуй! — обращался к нему Возницын в письме и, сообщая об отъезде государя и первых двух послов, передавал царское распоряжение. — А к тебе приказал отписать, чтоб ты устроил о тех людех, которые с тобой поехали, пристойное место, где кому учиться прежней своей науке удобнее, дабы им совершенным в своем художестве быть, а хотя б поговорил о повольности и о всякой к ним склонности у сенату». Далее Возницын передает в письме распоряжения государя, чтобы волонтеру Анисиму Моляру и повару Осипу Зюзину возвратиться из Венеции, о чем к ним, впрочем, писано и самим государем. Для облегчения сношений волонтеров с итальянцами Петр распорядился послать в Венецию бывалого там дворянина Григория Островского, которому вручены были также и деньги для них — 100 золотых, причем им велено отписать, чтобы жили «не проторно», а как деньги израсходуют, писали бы к нему, Возницыну. К нему же волонтеры должны будут отписать и об окончании ими наук и о получении свидетельств. В заключительных строках письма Возницын передавал Посникову предписание царя, которым доктору повелевалось добыть ряд сведений — «проведать накрепко и взять на писме или записать подлинно самому» — по интересовавшим царя вопросам, выяснить которые он сам намеревался в Венеции: «…на кораблях турских и венецийских, и на каторгах, и на бригантинах, поскольку на котором судне пушек бывает и людей, и о всем состоянии того морского каравана»[579]. Как не узнать Петра в этих распоряжениях, передаваемых через Возницына? Он объят тревогой по поводу московских происшествий, и эта тревога вызвала у него быстрое решение, опрокинувшее все прежние его планы. Однако поднявшийся в душе при получении московских известий вихрь чувств не заглушил его любознательности, и его с прежней силой продолжают занимать вопросы о том, сколько пушек носят венецианские и турецкие суда разных типов, какова бывает численность их экипажа и т. п. Его мысль хладнокровно, отчетливо и ясно продолжает работать, доходя до самых мелких деталей занимавших его в то время предметов, до обозначения того, кому из отправленных в Венецию волонтеров там оставаться и кому из них вернуться и как соблюдать там бережливость в расходах. Царь сам пишет письмо к своему повару с приказом вернуться из Венеции. Здесь все та же присущая Петру черта характера: доводить свои распоряжения до последних мелочей и деталей и самому отдавать их непосредственно, — черта, не покидающая его, несмотря ни на какое душевное волнение, которым он охвачен.

Посольство занято было распределением подарков высшим чинам цесарского двора и лицам, состоявшим при послах; записи об этих подарках соболями и материями занесены в «Расходную книгу» под 19 июля. Собольи меха сороками и парами получили: канцлер граф Кинский — сорок в 180 рублей и пару в 40 рублей; вице-канцлер, состоявший лично при Петре, граф Чернини — сорок в 280 рублей, пять пар в разную цену, изорбаф серебряный и шесть косяков камки. Венскому коменданту графу Штарембергу, который еще 26 июня прислал в подарок Петру неаполитанскую лошадь[580], пожаловано было пять пар соболей. Получили далее подарки состоявший при послах барон Кёнигсакер, приезжавший к посольству в Прагу для переговоров барон Барати, комиссар, приносивший посольству деньги на содержание (Гасс), как и сам цесарский подскарбий (министр финансов), отпускавший эти деньги, граф Кёнигсек, дом которого посольство занимало, и его управляющий («прикащик двора»), цесарские переводчики, капитан, командовавший караулом, стоявшим на часах при посольском дворе, поручик цесарской артиллерии, который, вероятно, показывал Петру, везде особенно интересовавшемуся этим родом оружия, венский арсенал[581].

Перед отъездом в тот же день, 19 июля, Петр должен был принять еще ответный визит римского короля. Король Иосиф подъехал к посольскому дому так же инкогнито, как и император, — с задней стороны через пивоварню графа Кёнигсека. Царь принял его в той же комнате, где принимал и Леопольда; свидание продолжалось не более пяти минут, и затем Иосиф возвратился в Фавориту. Почтовые лошади были уже готовы; почтарь подрядился довезти царя и его свиту от Вены до Ольмюца за 46 золотых 20 алтын[582]. В половине четвертого пополудни[583] в пяти колясках Петр со свитой выехал из Вены к неописанному изумлению венского двора[584]; его сопровождали Лефорт и Головин, четверо волонтеров, в числе которых Александр Меншиков, дворяне Петр Лефорт, Адам Вейде, Нефед Срезнев, переводчик Петр Шафиров, лекарь Алферий Пендерс и трое посольских служителей. «И того ж числа по обеде, — читаем в „Статейном списке“, — первой и второй великие и полномочные послы из Вены на почте поехали к Москве, а с ними валентеров начальной (царь), да знатных особ четыре человека, да из дворян Петр Лефорт, Адам Вейд, Нефед Срезнев, переводчик Петр Шафиров, лекарь Алферей Пендерс, да людей посольских три человека; а достальным дворяном и людем своим со всею посольскою рухлядью приказали ехать по себе с дворянином с Ульяном Синявиным. А при третьем великом и полномочном после указал великий государь остаться его государевым людем, кто ему надобен»[585].

«С прошлой почтой я писал вашему преосвященству, — доносил в Рим апостолический нунций в Вене Санта-Кроче, — что царь московский был готов отправиться в Венецию, а теперь должен известить вас о перемене его намерения и о состоявшемся в прошлый четверг[586] (?) его отъезде в Москву. Причина этого внезапного изменения заключается в полученной из Москвы депеше с известием, что во время его продолжительного отсутствия из владений произошли возмущения, и цесарский переводчик московского языка сказал мне, что он слышал от одного из послов, что возмущение произошло от могущественнейшего духовенства вследствие молвы, будто генерал Шереметев уже присоединился к римской церкви и что царь склонен сделать то же самое. Потому он счел благоразумным тотчас же уехать, надеясь укротить всякое волнение своим появлением в Москве. Царь сделал это с таким неудовольствием, что я не могу выразить этого достаточно, так как он в высшей степени желал видеть Венецию. Здешнему послу светлейшей республики он велел сказать, что чувствительнейше благодарит ее светлость за сделанные приготовления; что он отправляется в Москву, чтобы устроить текущие дела, но что немного времени пройдет от прибытия его в Москву до возвращения в эти страны, что он твердо решил видеть Италию и в особенности Венецию. Но каждый видит, — прибавляет от себя нунций, — как трудно осуществить на деле это его желание, тем более теперь, когда его отсутствие вызвало упомянутый мятеж»[587].

Венецианский посол был, конечно, разочарован отменой поездки царя и не переставал некоторое время надеяться, что она только отложена и все еще, может быть, состоится. Мы его оставили 15/25 июля в тот момент, когда он спешил отправить письмо дожу с известием, что царь в тот же день выезжает в Венецию. Однако Петр 15-го не выехал. «Как вчерашний день, так и сегодня предполагалось, — пишет Рудзини на другой день, 16 июля, — что с часу на час должен последовать отъезд царя, к осуществлению которого были уже сделаны все последние распоряжения; но я уведомился, что до этой минуты еще продолжается его пребывание, и так как до меня дошел слух о некоторых причинах дальнейшего промедления, то я обратился за более точными сведениями к графу Чернини. Он из самого дома царя присылает мне прилагаемую записку, в которой ваши превосходительства увидят, что причина приостановки (путешествия) приписывается прибытию из Москвы писем и известий, которые неизвестно каковы; приостановка может продлиться еще несколько дней и может оказать влияние на изменение пути, заменив путешествие в Италию возвращением в свое государство. Однако пока до меня не дойдет прямо какого-либо известия, следует полагать, что мысль о поездке в Венецию не оставлена, но на некоторое время отложена…» Граф Чернини, записку которого посол приложил к своему письму, сообщал ему следующее: «В ответ на записку вашего превосходительства уведомляю вас, что царь еще не уехал и не поедет ранее трех или четырех дней. Причина точно мне неизвестна, но так как эта перемена произошла после получения вчерашних писем, то я делаю вывод, что перемена вытекает из какого-то известия, полученного из Москвы. Поедет ли царь затем в Венецию или в Москву, еще не решено, но по признакам, которые я замечаю, мне кажется, что путешествие в Венецию на этот раз не состоится. Если буду иметь боле подробные известия, не оставлю сообщить о них вашему превосходительству»[588]. Наконец выяснилось, что царь в Венецию не поедет, и со следующей почтой от 23 июля/2 августа Рудзини сообщал своему правительству, что к нему являлся присланный по приказанию царя третьим московским послом дворянин уведомить о царском отъезде в Москву. Царь, говорил дворянин, уехал с большим сожалением, так как он рассчитывал в Венеции в широкой степени удовлетворить свою любознательность, и эта его любознательность так велика, что он думает возвратиться сюда в другой раз с той же целью, как только исчезнут те причины, которые теперь требуют его присутствия без промедления. Его величество испытывает чувство большого удовольствия как по поводу готовности и дружбы, которые посол выказал от имени светлейшей республики, так и по поводу его старания пойти навстречу желаниям царя. На вопрос Рудзини о причинах внезапной перемены решения дворянин сказал, что получены были известия, что в Москве распространился слух о смерти царя в чужих краях и о том, что многие казаки стали отказывать в повиновении своим генералам[589]. Чувства симпатии и благодарности со стороны Петра к венецианскому послу, а в его лице также и к светлейшей республике выразились, между прочим, в пожалованных ему подарках: ему было пожаловано сорок соболей в 180 рублей и пара в 40 рублей — по размерам такая же награда, которой удостоился канцлер граф Кинский[590].