Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

XLV. Путь от Томашова до Москвы

Король назначил сопровождать царя через свои владения саксонского генерала Карловича и познанского подчашего Булгаковского, которые ехали с ним до Москвы. Расставшись с Августом, царь из Томашова направился в Замостье, куда прибыл в тот же день, 4 августа, перед вечером и остановился у известной уже нам княгини-вдовы Замойской, добродетели которой патер Вота сравнил с добродетелями римской матроны и у которой незадолго перед тем гостил, как припомним, король. В честь царя гостеприимной хозяйкой был подан ужин, отличавшийся большим оживлением, судя по замечанию «Юрнала»: «Перед вечером приехали в город Замосья (Zamosçe) и стали у господыни и кушали, и веселились довольно и ночевали»[623]. На другой день, 5 августа, княгиня угощала царя обедом, который, если, может быть, и не был столь многолюдным и шумным, как обед, данный ею в честь короля, то все же, вероятно, являл и русским гостям великолепие и роскошь польских вельмож. За этим обедом видел царя и беседовал с ним остановившийся тогда случайно проездом во Львов у княгини Замойской апостолический нунций в Польше архиепископ Риминийский монсеньор Давиа, который решил воспользоваться этой встречей, чтобы выхлопотать у царя разрешение на проезд через Московское государство католическим миссионерам, направлявшимся в Китай, в чем и успел, получив согласие на свою просьбу. В депеше в Рим кардиналу Спаде от 9/19 августа он так описывает эту встречу и разговор с царем: «Прибыв в среду (3/13 августа) поздно вечером в крепость Замостье, я принужден дурной погодой не менее, чем продолжительностью пути, остановиться на два дня и был приглашен вдовой-княгиней этого места на обед в пятницу. В четверг вечером, как я узнал, внезапно прибыл царь Московский, который, проведя четыре дня с его величеством королем Польским, возвращался более кратким путем в свои государства.

По прибытии этого государя я попытался отказаться от принятого уже приглашения княгини Замойской, чтобы не соперничать с министрами государя, который, в особенности будучи польщен вниманием, оказанным ему королем как в Вене, так и в Польше, считает себя первым монархом мира и не имеет должного уважения к авторитету Святого престола. Но так как княгиня не желала позволить мне взять назад мое слово, а царь обещал обращаться со мной с таким уважением (как он сказал), какое имеют все католики латиняне к их главе и какое он сам выказывал к святейшеству нашего господина, я решил ухватиться за случай, посланный мне, казалось, от Бога, чтобы выхлопотать некоторые преимущества миссионерам, которые, отправляясь на Восток, нашли бы через Московию гораздо более краткий путь, чем путь, каким они ездят через Турцию и через океан. Итак, около полудня я отправился во дворец княгини и получил доступ в присутствие царя, не будучи нисколько задержан во внешних покоях и сделав ему стоя комплимент по-латыни, который был переведен некиим Лефортом, его первым послом, я воспользовался удобством стола, чтобы лучше удостовериться в успехе моей просьбы о милости, которой я искал. Места были распределены так, что я занимал первое место по царе, за мной его первый посол Лефорт, затем второй и другие московские князья с постоянным резидентом при этом дворе и еще разные поляки. Я стал сообразно с обстоятельствами представлять Лефорту о желании, какое я имел, просить царя о позволении свободного проезда через его государства всем миссионерам, которые, будучи отправлены из Рима в пределы Персии и Китая, проезжали бы в Москву с паспортом польского короля и со свидетельствами апостолического нунция, находящегося при этом дворе. Лефорт, женевец и ревностный кальвинист, учинил мне затруднение, прикрытое покровом политических соображений, говоря, что его величество, его покровитель, никогда не позволит французам какого бы то ни было состояния въезжать в Московию и еще того гораздо менее даст позволение иезуитам и что, находясь вне своих государств, он не может принять какого-либо достойного решения по такому важному делу. Я предусматривал малую помощь, на которую я мог рассчитывать со стороны кальвиниста в делах, касающихся нашей святой религии, хотя и предложенных возможно лучшим способом, оборвал всякий разговор об этом предмете и беседовал с ним о безразличных вещах. Когда затем стол был окончен, я отвлек княгиню в сторону, излагая ей мое желание и прося ее помочь мне передать мои настояния второму послу, московиту по рождению и русскому схизматику по религии. Он в высшей степени был доволен, что я ему сообщил о подобном желании, и посоветовал мне представить вместе с княгиней ходатайство царю, обещая помочь моим желаниям с величайшим усердием. И когда поэтому царю было сделано представление, он пожелал выслушать своих соотечественников, и, так как они все были согласны, будучи предупреждены в мою пользу вторым послом, он объявил, несмотря на все препятствия со стороны Лефорта, что не только разрешает персидским и китайским миссионерам свободный проезд, но и велит провозить их на казенный счет и кормить их от одной границы до другой в своих обширнейших государствах, только бы они не были французской нации и являлись бы в те страны с паспортами от Польши, которые удостоверяли бы о распоряжениях Рима. Сколько я ни старался устранить эту оговорку об исключении французов, невозможно было этого добиться, и я думаю, что подобное видоизменение сделано как уступка до некоторой степени тому жару, с которым Лефорт противился моим просьбам. Поэтому, благодаря царя за его заявление, я просил его дать мне какое-либо письменное свидетельство, чтобы с течением времени его позволение не было взято под сомнение. Он мне ответил, что его слово значит больше, чем десять тысяч записок, что, несмотря, однако, на то, тотчас по прибытии в Москву он прикажет изготовить императорскую грамоту и переслать мне сюда, для чего он пожелал записать мое имя; я на это не мог ему возражать, чтобы не дать ему подозрения, что я не доверяю его верности или его могуществу»[624]. В польском обществе ходили тогда слухи о некоторых подробностях этого свидания царя с монсеньором Давиа. Царь будто бы выразил желание получить в подарок изумрудный крест, который Давиа носил на шее на золотой цепочке, и поэтому нунций снял его с себя и возложил на шею царю. Царь был очень доволен, постоянно посматривал на крест и целовал его, выражая в такой форме радость по поводу подарка, и ответил со своей стороны, подарив нунцию большой восточный топаз, считающийся редкостью. Это известие, полученное по вестям из Львова, сообщал в Рим чрезвычайный апостолический нунций в Польше Паулуччи[625]. Такое же известие с некоторыми незначительными вариантами находим в письмах упоминавшегося уже выше канцлера и епископа Вармийского Андрея-Хризостома Залусского. Петр, приняв от нунция в подарок крест с цепочкой, подарил ему кусок смарагда громадной величины, но необделанный[626]. Но Паулуччи сообщал известие не со слов Давиа и не по его письму, а по вестям и слухам и передавал его не в депеше или в письме за своей подписью, а в foglio d’avvisi, т. е. хронике разных известий, еженедельно сообщавшихся в Рим. Тот же источник, т. е. молва и слухи, лежит в основе сообщения Залусского. Сам Давиа о таком обмене подарками не говорит ни слова, а надо думать, что он не упустил бы случая упомянуть об этих знаках благосклонности Петра, если бы они действительно были оказаны. С другой стороны, рассказ о подарке Петром необделанного драгоценного камня слишком уже часто повторяется, чтобы ему каждый раз верить. Такой камень он дарит и курфюрсту Бранденбургскому, и английскому королю.

Замок гостеприимной княгини Замойской Петр покинул 5 августа перед вечером в сопровождении шумной и веселой свиты княгининых гостей, провожавших его на расстоянии версты. «Здесь (в Замостье) кушали, — читаем в „Юрнале“. — Пред вечером отсель поехали и, отъехав с версту, с провожатыми простясь и веселясь, поехали в ночь». Рано утром 6 августа, без остановки для ночлега, прибыли в местечко Выславице, где останавливались на три часа. Дальнейший путь лежал на город Холм, когда-то, во времена Даниила Галицкого, славный, а в казацкие войны в середине XVII в. совершенно разоренный и не успевший сколько-нибудь значительно оправиться за полстолетия ко времени проезда Петра. Миновав Холм, царь к вечеру прибыл в корчму Ловче, где была сделана остановка на час. Отсюда двинулись в ночь; дорога, по замечанию «Юрнала», пошла отсюда «великим лесом», столь густым и обширным еще и до наших дней в этой части мазовецкого Полесья. Ночлег после переезда за сутки 80 верст был в деревне Осове (Orzechov)[627]. Петр двигался с такой быстротой, что посланный вслед за ним нунцием Давиа иезуит Запольский с тем, чтобы взять все-таки от царя письменное удостоверение о позволении католикам-миссионерам проезжать через Московское государство, не мог уже догнать его[628].

Двинувшись утром 7 августа из деревни Осовы и отъехав 14 верст, прибыли в городок Влодаву (Wlodawa) на реке Западный Буг, где стояли часа три под сильным дождем. Когда Петр со спутниками, пустившись в дальнейший путь, отъехали от Влодавы с полмили (31/2 версты), его встретил и пригласил к себе в свой замок, мимо которого проходила дорога, брестский подкоморный Людвиг Леонард Пац, сын витебского воеводы. Царь принял приглашение и заехал к нему с обоими послами, отпустив свиту с колясками вперед до местечка Славатице (Slawatyce), в трех милях от замка Паца. Только к вечеру он в карете Паца приехал в Славатице и, соединившись со свитой, продолжал путь до местечка Коденя (Koden), где расположился на ночлег. Из Коденя выехали 8 августа рано утром. В 9 часов утра прибыли в Тересполь под Брест-Литовском, где кушали, а затем царь с обоими послами, опять отпустив свиту вперед, принял приглашение супруги коронного гетмана графа Синявского, предложившей ему обед[629]. Здесь, в замке графини Синявской, произошел эпизод, о котором рассказывает в своей депеше в Рим от 30 августа/9 сентября из Львова апостолический нунций в Польше Давиа. Среди гостей графини находился русский униатский митрополит Киевский Залевский, который, сочтя нужным обратиться к царю с приветственной речью, неосторожно выразился о православных, назвав их схизматиками. Петр вспылил и просил хозяйку дома немедленно удалить прелата, предупредив ее, что в противном случае он не отвечает за свои руки. «Я не желал бы, — пишет нунций, — чтобы чрезмерное рвение монсиньора Залевского, русского униатского митрополита, заглушило в самом начале семена доброго понимания, которое я старался внушить московскому царю, когда мне пришлось встретить его и обедать с ним в Замостье. Писали из Бреста Литовского, что, когда туда прибыл этот государь, названный митрополит отправился к нему, застал его за столом и, примешав в свою приветственную речь разные декламации против заблуждения схизмы, вызвал негодование царя, который ему ответил, что он не терпит подобных выходок от себе равных и если он уважает добрых католиков, то ненавидит нескромных, как он, и что подобных ему он в Московии бил кнутом или вешал, когда они осмеливались говорить ему грубости, которые он произнес. Не довольствуясь таким суровым ответом, царь попросил несколько спустя хозяйку, виленскую кастеляншу, удалить митрополита из дома, почему прелат должен был уйти, чтобы избежать бóльших неприятностей, так как царь открыто заявил, что он не будет в состоянии удерживать свои руки, если перед ним будет появляться субъект, от которого он почитает себя оскорбленным. Это столкновение, которое, без сомнения, будет раздуваться Лефортом, открытым врагом католиков, внушает мне опасение, что изменится доброе расположение, оставленное мной в этом государе…»[630]