Петр I. Материалы для биографии. Том 3, 1699–1700

XXXVI. Приготовления к Северной войне

Кораблестроение, однако, в 1700 г. не стояло на первом плане для Петра в Воронеже. Он продолжает его, желая закончить начатое; но он ежеминутно готов его бросить и вернуться в Москву при первом же благоприятном известии о мире с Турцией. Петра в этот приезд его в Воронеж всего более занимают стоявшие перед ним вопросы внешней политики, и для них он готов оторваться от кораблестроения. Он прибыл в Воронеж с твердым решением, как только получит весть о заключении мира с турками, немедленно же начать войну со Швецией. Он уже заручился для нападения на Швецию двумя союзами: с Августом II и с Данией и теперь думает о третьем союзе — с курфюрстом Бранденбургским. Для осуществления замысла против шведов в Москве в это время усиленно работали над организацией вооруженной силы, готовили регулярную армию, которую надо было двинуть на Швецию. Дипломатические и военные подготовительные меры к будущей и недалекой войне занимают Петра весной 1700 г. в Воронеже. По свидетельству очевидца, датского посла Гейнса, передававшего свои наблюдения в Копенгаген, Петр не мог оставаться спокойным, когда речь заходила о предстоящей войне, он весь воодушевлялся, ликовал при мысли о реванше за оскорбление в Риге, в которое, заметим от себя, он, по-видимому, теперь и сам горячо уверовал, и смело смотрел в будущее[578]. Воронежские корабли, азовская крепость, Таганрогская гавань, южное море не овладевали всецело его вниманием. Его взор пристально устремлен теперь к северу. Это то настроение, которое чувствуется в одном из писем к Петру Ф. А. Головина, где идет речь о приготовлениях к будущей войне и где он пишет: «Дай, дай Боже, конец благополучен, с полудня мочно б искать к северу прибытка»[579].

Осенью 1699 г. бдительность шведов усыпляли, торжественно принимая в Москве Великое шведское посольство и подтверждая с ним Кардисский договор и другие позднейшие соглашения. Политика усыпления продолжалась и весной 1700 г. Уже после отъезда Петра в Воронеж в Москву прибыл, возвращаясь из Персии, ездивший туда шведский посланник Фабрициус. Он был любезно принят в Москве и предупредительно отправлен на родину. На вопрос Ф. А. Головина: «Посланника свейского отпускать ли, кой из Персиды? Мню, что не для чего его задерживать и ранее выслать пристойно» — Петр ответил из Воронежа: «Немедленно отпустити зарань»[580]. В Швецию назначалось к отправлению Великое ответное посольство для того же дела, для которого приезжало и шведское посольство в Москву, — для подтверждения Кардисского и последующих договоров. В состав этого посольства были назначены виднейшие сановники: боярин князь Я. Ф. Долгорукий, окольничий князь Ф. И. Шаховской и думный дьяк Любим Домнин. Так как на сборы этого торжественного посольства должно было уйти значительное время, то решено было предварительно «для обвещения» о назначении великих послов отправить в Швецию ближнего стольника князя Андрея Хилкова, который должен был оставаться в Стокгольме в качестве постоянного уполномоченного резидента. Отправление князя Хилкова совершилось очень быстро. Указ о его назначении состоялся в Воронеже 17 апреля, а 21 апреля этот указ был объявлен ему в Москве дьяком Посольского приказа «на ученье солдатского строю», которое производилось стольникам на Старом Денежном дворе, так что князь Хилков, очевидно, был застигнут этим объявлением врасплох. 9 мая он уже выехал из Москвы в путь, везя грамоту королю Карлу XII, датированную 24 апреля[581]. Раз в Швецию отправлялось Великое посольство для подтверждения старого мирного договора, раз туда ехал постоянный резидент, шведы могли быть совершенно спокойны. Они совершенно спокойны и были. До чего продолжала удаваться Петру его дипломатическая игра, начатая приемом шведского посольства в Москве, видно из того блаженного неведения, в котором пребывал относительно намерений царя шведский резидент в Москве Томас Книппер, который всю весну 1701 г. самым дружественным образом переписывался с Ф. А. Головиным. В письмах к нему он благодарил боярина за уведомление о назначении Великого посольства и, выразив радость, что послом назначен князь Я. Ф. Долгорукий, человек «изрядный, разумный и прежде сего бывший в таком же чину у высоких потентатов с похвалой», сообщал полученные им вести о действиях саксонских войск против Риги и обещал немедленно представить царю корабельные чертежи, как только их получит[582].

А между тем усиленным темпом идут остающиеся незаметными для шведских глаз военные приготовления и передвижения войск, очень занимающие Петра в Воронеже и составляющие один из главнейших предметов его переписки. Новгород и Псков намечаются как базы для предстоящих военных операций, и Петр предписывает Ф. А. Головину послать в эти города грамоты о готовности к войне, причем скрыть, против какого неприятеля будет война, обмануть на время новгородского и псковского воевод, написать, будто пришла весть из Константинополя от Украинцева, что турки не склонны к миру и будет с ними война[583]. К псковскому воеводе И. И. Головину Федор Алексеевич Головин, кроме официальной грамоты, должен написать еще от себя по родству, побуждая его быть рачительным в военном деле, особенно относительно артиллерии: «Такъже къ Iвану отпиши отъ себя, бутто для сьросьтва остерегая ево, чьтобъ наiпаче осмотрелъ i упъравълялъ воiнское дѣло [а паче пушьки], для того что вѣдаешь, какъ то надобно»[584]. «Полки сводить начали… — доносит ему Головин, — и когда сведены будут, куды, мой государь, их изволишь послати на становища, чтоб о сем немедленно восприятии ответ. И к Олонцу посылать ли их?»[585] — «Полки, — пишет ему Петр 2 марта, — буде чаешь лутче, постаѳь по городамъ къ той (шведской) съторонѣ». В том же письме к Ф. А. Головину от 2 марта Петр вскрывает возникший и созревавший у него план будущих военных действий. Царь предписывает ему послать Василия Корч-мина, офицера, получившего за границей инженерное образование, сначала в Нарву, будто для покупки пушек, а затем под каким-либо предлогом в Орешек, на самом же деле для того, чтобы высмотреть эти шведские крепости и их окрестности. Корчмин кажется ему человеком подходящим, способным выполнить поручение и сохранить тайну. Надо позаботиться, чтобы о посылке ничего не узнал Книппер, иначе догадается, раз посылают ученого инженера. «Пришьло мънѣ на мысль, — пишет Петр, — съказывалъ мънѣ Брантъ, чьто есть в Ругодевѣ пушьки продажныя карабельныя въ 12, въ 18 i въ 6 ѳунтоѳъ ядромъ, i съ нимъ говорилъ, чьтобъ купить. I нынѣ для тѣхъ пушекъ пошьли ты Карчьмина, чьтобъ он iхъ пробовалъ i купилъ нѣсъколко; а межъ тѣмъ накажи ему, чьтобъ присмотрелъ города и мѣсъта къругомъ; такъже, естли возможъно ему дѣла сыскать, чьтобъ побывалъ i в Орѣшекъ; а буде въ него нельзя, хоть возле ево. А мѣсъто тутъ зело нужно: протокъ iзъ Ладоского озера въ море [посмотри въ картахъ], i зело нужъно ради задержанiя выручъки; а детина, кажетца, не глупъ i секъретъ можетъ сънесть. Зело нужно, чьтобъ Къниперъ тово не вѣдалъ, потому чьто он знаетъ, чьто он ученъ»[586].

Нарва открывала дорогу к желанному морю. Орешек важен в двух отношениях: во-первых, от него идет проток из Ладожского озера к морю — недаром Петр впоследствии и назовет его ключом к морю; во-вторых, овладение этим укрепленным пунктом воспрепятствует шведам посылать войска на выручку Риги через Финляндию, о чем хлопотал Август II, стараясь направить военные силы Петра на Ингерманландию и Карелию. Таким образом, у Петра уже ранней весной 1700 г. намечены те два пункта — Нарва и Орешек (Нотебург), которые подвергнутся первым русским ударам в начале Северной войны. Перед ним в Воронеже развернута карта северных пограничных местностей; план действий уже намечен, и он только ждет условленного момента, чтобы начать движение. По договору с Августом II он должен был начать военные действия против шведов не позже апреля 1700 г., когда он надеялся на благополучный исход мирных переговоров с Турцией. 11 апреля он шлет А. М. Головину приказание сказать полкам о готовности к службе, и этот приказ был объявлен полкам 16 апреля — накануне решения отправить посольство в Швецию[587].

Однако надежды на заключение мира к апрелю были тщетны, несмотря на новые шаги, сделанные навстречу туркам. Еще в конце 1699 г. в Константинополь был отправлен сержант Преображенского полка Жерлов с инструкциями Украинцеву об уступках, на которые Петр готов был идти, лишь бы добиться заключения мира. Царь соглашался на разорение днепровских крепостей, из-за которых не состоялось заключение мира на Карловицком конгрессе, причем разорение должно было произойти через 6 или 7 лет после заключения мира; если же турки станут требовать немедленного разорения, Украинцеву предписывалось согласиться и на это, так чтобы ни та ни другая сторона не имели крепостей на нижнем течении Днепра[588]. В феврале 1700 г., перед самым отъездом царя в Воронеж, Украинцеву посланы были новые инструкции с дальнейшими уступками. Сохранилось собственноручное письмо или, вернее, проект письма Петра к Украинцеву с обозначением этих уступок: царь соглашается передать городки туркам, притом без разорения. Разорена должна быть только русская «прибавочная работа», т. е. те последние дополнения и усовершенствования в крепостных постройках, которые были сделаны русскими после овладения крепостями. Сооружения же, возведенные в свое время турками, а отчасти и нами, могут быть отданы в неприкосновенном виде. «Емельян Игнатьевичь, здравствуй, — писал ему Петр, — понеже претъ симъ послали мы сътатьi зъ Жерловымъ, мъню, удоволсьтвуютъ твое дѣло. Аднакожъ нынѣ зело нужнейшее дѣло намъ явилось къ ползе нѣкоторой, i того для еще нѣкоторою уступки положили сътатью; сила же сему, чътобъ наша прибавачьная работа была разарена i о томъ розареньи i ты не упоминайся. Но естли тебя сътанутъ съпрашивать о разаренье, чьтобъ не быть: i ты съкажи, чъто отдадутъ цело, не токъмо iхъ, но i своей работы, разве чьто прибавочьное разорятъ. А болше, какъ можно, о семъ разореньi гълухо говори;

а тверди, чьто не толко iхъ, i свою работу отдаютъ. Толко конечьно учини миръ: зело, зело нужно. О протчѣмъ писалъ Ѳедоръ Алексеевич»[589]. Это письмо, однако, отправлено не было, как это видно из пометы на нем, сделанной рукой Ф. А. Головина: «Письмо, которое изволил великий государь писать к Емельяну Украинцеву, надобно изодрать»[590]. Оно все же интересно как свидетельство о том, в какой мере Петр готов был идти на уступки. Было отправлено другое письмо через находившегося тогда в Москве гетмана И. С. Мазепу, который должен был переслать его Украинцеву со своим человеком[591]. Гетманский канцелярист Иван Черныш выехал с этим письмом из Москвы 20 февраля и прибыл в Константинополь 22 апреля. Украинцев, уведомляя 28 апреля о получении, описывает это письмо так: Иван Черныш «привез твою великого государя милостивую грамоту или писание с приписанием руки твоея государские», т. е. только с собственноручной подписью или какой-то припиской Петра. Совпадало ли содержание этого отправленного в Константинополь письма с неотправленным собственноручным или отличалось от него, и если отличалось, то в какой мере, неизвестно. Думать надо, что если оба письма и не были совсем тождественными, то, во всяком случае, в отправленном письме речь шла о тех же уступках, что и в собственноручном проекте[592]. Однако время шло, а от Украинцева или не приходило вестей, или пришли реляции, не содержавшие ответа на главный вопрос о мире. «Зело жаль, — пишет Ф. А. Головин Петру из Москвы 25 февраля, — что ведомости нет от Емильяна». — «Отъ Емельяна вѣдамость есьть, — отвечает ему Петр, — только ни с чемъ; а ждать какъ по Жерлове будетъ», т. е. следует ждать, какие будут известия в ответ на инструкции, отправленные с Жерловым. Видимо, Петр находится в нетерпеливом ожидании вестей и, только что приехавши в Воронеж, готов тотчас же по получении известия о мире лететь в Москву. «По нынешним вестям не изволишь ли сам быть?» — спрашивает его Головин в тех же докладных статьях, посланных в Воронеж. «По разсухе немедь-ленно буду, а зимою дѣлать уже нечево; а съверхъ того посмотрю iзъ будущихъ почътъ: естли зело будетъ съчаслива, тотчасъ буду»[593].