Этайн, дочь Хранительницы

Фиск глянул на монаха разочарованно, с укором. Глянул — и удивился. На полных губах того по-прежнему сияла добрая улыбка, но вот взгляд стал каким-то другим — цепким, холодным.

«Как же так, отче?» — хотел было спросить Фиск — но вдруг ощутил, что язык больше не повинуется ему. Тут же удушливая, как в кузнечном горне, волна жара обрушилась на его лицо, а перед глазами замелькали белые мушки.

Пошатываясь, Фиск сделал шаг навстречу монаху, но оступился — опять на ровном месте — и на этот раз не смог уже удержаться на ногах. Падая, он попытался было ухватиться за стену, но не дотянулся до нее и, неловко взмахнув руками, повалился спиной на пожухлую осеннюю траву. Пузырек выпал из его ладони, со звоном ударился о камень, во все стороны брызнули осколки. И перед меркнущим взором Фиска сквозь ласковую улыбку монаха вдруг проступила жуткая ухмылка синеликой Хелл.

* * *

Бат. На следующий день после прибытия Эмлин в Уэстбери

— Идут! — закричал дозорный из воротной башни.

Стоявший возле городской стены Кудда вздрогнул. Обвел взглядом пустую улицу. Проворчал, обращаясь к стоявшему рядом Хэрду-лучнику:

— Ишь как все затаились. Хорохорились, хорохорились — а стоило к городу явиться уэльскому войску — как крысы попрятались!

И дотронулся до эфеса висевшего на поясе меча.

— Наши фирдманы не попрятались, мой шериф! — упрямо мотнул головой Хэрд. — Все на стенах. Встретят эту ведьму Вивиан как положено, будьте спокойны!

Кудда задумчиво кивнул. Встретят-то встретят — только вот какими силами? Десяток нортумбрийцев королевы — те себе на уме. Случись что — ударят в спину, не задумаются. А у него у самого сколько по-настоящему обученных воинов? Дюжина? Нет, еще меньше: Уинфрис отправлен с Леофлед на север, Уэмба — при пленниках. Вспомнил Санни, нахмурился. Вздохнул. Кутбурга, его любимица, была уже два года как замужем, старшие сыновья служили на нортумбрийской границе, а младший, Кинхельм, отправился в Африку с войском окончательно свихнувшегося короля. Получалось, из всех его детей одна лишь Саннива и осталась в родном доме. Ни с того ни с сего вспомнилась вдруг Санни в раннем детстве: как она, смешно коверкая слова, взахлеб рассказывала ему о своих девчоночьих радостях, как горько рыдала от звуков лиры зашедшего в поместье скопа(48)...

Прогнал так некстати пробудившиеся воспоминания. Все равно не жить теперь младшей дочери в родном доме! Возьмет верх королева — будет ждать Санниву монастырская келья в Кокхамме на дальней окраине Мерсии. Ну, а если победят валлийцы — так и от поместья камня на камне не останется...

От раздумий Кудду отвлек голос Хэрда:

— Мой шериф, вот!

Повернулся. Тот протягивал желтоватый листок:

— Прилетело с камнем — валлийцы запустили из баллисты.

Кудду взял листок в руку, поднес к глазам. Медленно, шевеля губами, принялся разбирать знаки. С удивлением поймал себя на благодарности сумасбродному Пеаде: заставил выучить грамоту — вот оно и пригодилось. Буквы между тем складывались в саксонские слова: «Мы не хотим ненужного кровопролития, поэтому предлагаем...»

Поморщился. Сразу понятно, кто там у валлийцев всем заправляет! Надень на бабу штаны, научи ее махать мечом — все равно она бабой останется, что бы там про эту Вивиан ни говорили. А что баба понимает в истинной воинской доблести?!

Дочитывать не стал. Скомкал листок, бросил на мостовую. Брезгливо передернул плечом. Гордо вымолвил, не спуская взгляда с Хэрда:

— Мы будем сражаться. И, клянусь Вотаном, дорого отдадим свои жизни!

И увидел, как Хэрд выпрямился и широко улыбнулся в ответ.

* * *

В Мерсии Себальду не нравилось. Не нравилось с того самого дня, как, сопровождая леди Альхфлед, он очутился в этой стране. Дело было не в здешней природе: местность вокруг Тамуэрта мало чем отличалась от окрестностей родного Эоворуика. И не в вольно разгуливавших по улицам городов и деревень бриттах: нортумбрийскому гезиту не раз доводилось бывать и в недавно присоединенном соседнем Регеде, и в далеких Алт Клуите и Гвинеде, так что он научился судить о людях не по языку и не по обычаям. А повидав тамошнюю жизнь, Себальд давно пришел для себя к выводу, что самое правильное — это когда англ живет, как подобает англу, камбриец — как подобает камбрийцу, а ирландец — как подобает ирландцу. Оттого, должно быть, и завелось у него немало добрых знакомых и среди северных бриттов, и даже среди скоттов Дал Риады. Единственно, кого Себальд не переносил на дух — так это раскрашенных и увешанных блестящими побрякушками северных дикарей-пиктов, в плену у которых он однажды побывал, — впрочем, в здешние края пикты особо не наведывались.

А вот Мерсия не желала жить по привычным, заповеданным предками обычаям. Большинство мерсийцев были такими же англами, как и жители родной Себальду Дейры, разве что чуть иначе произносили слова — но это не мешало им пыжиться, корчить из себя римлян, и первым дурной пример в следовании чужим обычаям подавал сам король. Всё это не просто раздражало — выбешивало Себальда уже который год.

Однако хоть и не лежала у Себальда душа к здешним порядкам, на родину он не просился. Держала клятва, данная королю Освиу на святых мощах: беречь его дочь как зеницу ока. А клятвы он держать умел — и неважно, что прежнего короля Берникии и Дейры уже восемь лет как не было в живых. К тому же когда речь шла о принцессе Альхфлед, никакие клятвы Себальду и не требовались.

Себальд помнил принцессу еще ребенком — и всегда ее жалел и ею восхищался. В детстве и юности на долю Альхфлед выпали нелегкие испытания. Едва девочке исполнилось десять лет, вдруг ни с того ни с того умерла ее мать, королева Ринмельт, дочь последнего регедского короля Ройда ап Рина. Вскоре после похорон, даже не дождавшись окончания положенного траура, Освиу женился вновь. Из маленького, уютного, больше похожего на деревню, чем на город, берникийского Бамбурга Альхфлед увезли на родину мачехи, в огромный каменный Эоворуик, поселили в мрачном холодном дворце. А на новом месте и мачеха, и родной отец стали относиться к ней как к прислуге, да еще и вечно попрекали ее, наполовину бриттку по крови, низким происхождением.

Другая бы на ее месте, должно быть, так и зачахла серой мышкой в дальней комнате дворца или в монастырской келье — но Альхфлед не сломалась. Где посильной помощью, где добрым словом, где просто обаянием молодости принцесса расположила к себе сначала дворцовых слуг, потом кэрлов, а потом и рыцарей королевской дружины — и понемногу обзавелась верными сторонниками. Себальда же, тогда тоже совсем молодого, она привечала особо. Нет, разумеется, ничего предосудительного между дочерью короля и простым кэрлом, тогда еще никаким не гезитом, не случилось и случиться не могло. Их отношения скорее походили на странную дружбу, в которой не было и речи о равенстве, но в которой каждый из них нуждался — во всяком случае, Себальд убеждал себя именно в этом.

Когда после сорвавшегося брака Альхфлед с мерсийским принцем Пеадой Освиу отправил ее в монастырь на остров Линдисфарн, Себальд искренне сочувствовал несчастной принцессе и желал ей благополучной судьбы, пусть даже и в монастырских стенах, — например, сделаться со временем приорессой или аббатиссой. Но ни той, ни другой Альхфлед не стала. Более того, пострига она так и не приняла. Ходили слухи, что в дело вмешался сам Деусдедит, тогдашний архиепископ Кентерберийский, узнавший, что принцессу насильно принуждают стать монахиней.

Однако из виду ее Себальд потерял надолго. Долетали слухи, будто бы Альхфлед увезли то ли в Рим, то ли в Константинополь, будто бы руки ее безуспешно просил то ли король лангобардов, то ли базилевс ромеев — но это были именно что слухи, не заслуживавшие особого доверия. Потом Себальд узнал, что принцесса стала герцогиней Баварии — и это уже было несомненной правдой: о новой правительнице, твердой рукой насаждавшей римское исповедание христианства и решительно изгонявшей из страны последователей нечестивого Ария, со странной смесью почтения и опаски рассказывал монах-ирландец, нашедший у него временный приют по дороге в Дал Риаду.

А спустя двадцать лет овдовевшая Альхфлед внезапно вернулась в Эоворуик в сопровождении двух римских и трех греческих священников — и показалась Себальду ничуть не постаревшей, даже еще более прекрасной, чем прежде. Теперь и отношение отца к ней вроде бы переменилось: Освиу встретил дочь на удивление радушно. Тем неожиданнее для Себальда оказалось состоявшееся вскоре бракосочетание между Альхфлед и недавно похоронившим жену Пеадой, к тому времени уже королем Мерсии.

Зато на этот раз разлучаться со своей принцессой Себальду не пришлось. Сам ли так решил Освиу, подсказал ли ему мысль кто-то другой — об этом Себальд так и не узнал, а только накануне отъезда Альхфлед в Тамуэрт состоялся у него разговор с королем, закончившийся той самой клятвой…

И вот сейчас Себальд оказался в осажденном Бате, а королева Альхфлед — в какой-то захолустной деревушке, затерянной среди поросших дубами холмов: местный шериф решил укрыть ее от врагов подальше от торных дорог и больших селений. С шерифом, разумеется, пришлось согласиться — не потому, что это решение было лучшим из возможных, просто он знал здешние места и здешних жителей. И все-таки на душе Себальда скребли кошки. Троих рыцарей Альхфлед оставила при себе, и это немного утешало: случись что — хотя бы какая-то защита у нее бы нашлась. Но остальные семеро эоворуикских воинов, ни разу не бывавшие прежде в этих краях, и сам он в их числе, отправились оборонять незнакомый город. Это было вопреки клятве, но так решила сама королева — а ослушаться ее воли оказалось для Себальда выше сил.

* * *

Кого Себальд никак не ожидал повстречать в осажденном городе на южной окраине Мерсии — так это ненавистных пиктов! Однако повстречал. Четверо северных дикарей в клетчатых плащах, воровато озираясь, крались по узкому проулку возле соборной площади.

Взмах рукой — и двое дейрцев, без слов поняв приказ, бесшумно растворились между домами, заходя нежданным пришельцам с тыла.

А сам Себальд, выждав немного, шагнул пиктам навстречу:

— Именем королевы, стоять!

Конечно, следовало крикнуть «Именем короля!» Однако вырвалось вот так — словно какой-то злокозненный пак нашептал ему изменить положенную формулу. И эта ошибка решила многое. Один из пиктов — чернобородый, с мелкими синими завитками на щеках — тут же выхватил из ножен широкий вороненый меч, принял боевую стойку. На мгновение Себальд даже опешил. Ох, не прост оказался дикарь: абы у кого меч не оказался бы, а уж такой — тем более!

Однако растерянность прошла тут же: зря, что ли, Себальд считался отменным воином? Миг — и верный Лихтинг сверкнул лезвием в его руке. Остальные дейрцы тоже не подвели: сразу три копья нацелились на пиктов. Окажись те ближе — полегли бы тут же.

Но до пиктов было слишком далеко. А ввязываться в бой чернобородый не стал, предпочел отступить. И все четверо метнулись к собору.

* * *

Испокон веков храмы служили убежищами для преследуемых. Так было у греков. Так было у римлян в языческие времена. Так осталось и во времена христианские. И поэтому происходившее сейчас в соборе Бата было чудовищным кощунством. Но нортумбрийские воины, ворвавшиеся в собор вслед за четверкой пиктов, верили в Святую Троицу больше на словах, на деле же они и не думали отрекаться от Вотана, Тонара и Тиу. И ни римским, ни христианским обычаям следовать не собирались.