Этайн, дочь Хранительницы

Но такие темы можно поднимать только в разговоре с глазу на глаз, а сейчас это невозможно никак. К тому же вскоре в дом заходит какой-то мужчина в рабочей одежде, о чем-то шепчется с Глэдис, и та, извинившись, уходит вместе с ним. «Ведьму зачем-то срочно вызвали на шахту», — догадывается сида. — «Что ж, придется отложить разговор с сестрой на потом».

А пока почтенный Ллиувеллин ап Перт рассказывает о том, какой он нужный человек в Лланхари, как до его приезда здесь даже нормальных колес не знали, не говоря уж о рессорах — здесь сида поволяет себе усомниться, но не рискует высказаться вслух. Оказывается, живет колесник в этой деревне всего несколько лет — переехал с семьей из Диведа по приглашению старого приятеля — кузнеца Пейлина. Так что не надо придавать значения тому, что дом Ллеу мал и скромен: всё еще впереди. Зато уже сейчас сам князь обеих Ронд на его колесах ездит… когда не верхом, а на колеснице, конечно.

Потом разговор естественным образом превращается в обсуждение нежданного приезда родственницы со товарищи. Похоже, история их появления в Лланхари произвела на Ллеу неизгладимое впечатление. Крутя ус, колесник пересказывает подробности ночного визита Тегуина:

— Ночь глухая, все спим — и вдруг в дверь кто-то колотится, да так сильно! Дай, малый наш, проснулся, ну и давай Тори трясти: мамка, просыпайся, гости к нам. А я так соображаю: ну какие гости у нас могут быть в такое время, разве что гоблин какой приблудился — ну, или сакс. Так про гоблинов больше россказней, чем всамделишних встреч — а к саксам у нас отношение особое. Ну, я и спрашиваю: кто там? — сперва по-нашему. А тот, на улице, все в дверь колотит да молчит. Спрашиваю то же по-саксонски — опять в ответ ни слова, а стук все пуще. Вот так горец ваш к нам и ломился — бог весть сколько. Было бы с собакой всё в порядке — я б точно ее спустил! Так что повезло ему, что у нас собака дней десять назад пропала — и до сих пор ни слуху ни духу. Потом он, наконец, про колесника спросил — слышу, вроде не сакс, а самый что ни на есть гвинедец — я их по выговору всегда узна́ю! Да и то как открывали-то: я впереди, а за мной сбоку Тори с самострелом наготове.

— С самострелом? — Танька впервые слышит незнакомое слово.

— Ну, с аркбаллистой, — поясняет Ллеу. — Слово больно уж заковыристое — так у нас их самострелами и называют. Мы с Пейлином их тут делать наловчились.

Эмлин с интересом смотрит на колесника.

— Вы настоящие-то аркбаллисты видели? Такую не то что в руках не удержишь — в дом не затащишь.

— Еще б не видеть, леди! Кто ж им колеса-то чинил во время заварухи у Дин Гира? Да и не только колеса, — Ллеу вновь гордо крутит ус. — Ллеу-колесник да Пейлин-кузнец! А домой вернулись — ручной самострел и придумали. Зря, что ли, в Лланхари такую сталь выделывают? Теперь никто лихой к нам и не суется — разве что совсем издалека приблудившийся или на голову больной.

Эмлин приподнимает бровь, хмыкает не то с сомнением, не то с интересом — а может, и с тем и с другим сразу.

— Уж если о на голову больных речь пошла — твоя собака не взбесилась ли часом? А то какая-то на дороге уже лежит — пристрелили, — спрашивает по-прежнему недовольный всем на свете Марх.

— Моя не белая, а рыжая была, — отзывается Ллеу. — А это, похоже, Клык Хэта-пастуха. То-то он пропал уже дней пять как, а до этого всё лежал, как будто на солнце перегрелся… Прямо как будто проклятье какое-то на деревню наложено: три собаки уже взбесились за две недели!

— Людей не покусали? — встревоженно спрашивает Танька.

— У нас — нет. А вот на ферме старого Инира ап Дэуи, что в миле от нас на юге, — там девчонку малую какой-то пес прихватил. Да вроде обошлось всё: отбили ее живой.

Эмлин мрачно качает головой.

— Нехорошая это штука, бешенство. Не то что малой царапины, просто слюны больного животного может хватить, чтобы заразиться. Так что за укушенной теперь присматривать надо.

— Так и присматривают, и другие меры принимают. Как эта беда с собаками началась — сразу молебен в нашей церкви устроили, да не один, — гордо отвечает Ллеу.

— Так этого же мало! — вмешивается Этайн. — Знаете, что в таких случаях у меня мама говорит? Что вера деятельной должна быть, вот! Что Господь не просто так людям руки даровал и разум, а чтобы, пользуясь ими, люди сами творцами становились! Вот так и с болезнями бороться надо — не полагаясь на одну лишь милость Божью, а прилагая знания свои и умения! Вот мы знаем, что напасть эта, бешенство, передается с укусами больных животных, — а кто что делает, чтобы новых жертв не было не только среди людей, но и среди тех же собак?

— Так ведь разве за всеми собаками уследишь? — грустно отвечает Ллеу. — Я, конечно, передам ваш совет старосте — только ведь против Божьей воли не пойдешь! Раз мы в чем-то провинились — он нас и карает: кого саксами, кого чумой, а нас вот — собаками бешеными…

— Да не станет Господь те законы нарушать, которые он сам и установил! Тогда же мир для людей совсем непредсказуемым станет и люди своего назначения в нем выполнять не смогут! — и вот ведь какая странная вещь: «цензор» совсем не противостоит речи юной сиды, хоть она и понимает, что сильно адаптирует для неподготовленного слушателя идею незыблемости законов природы, пользуясь идеями, почерпнутыми от мэтрессы Изангильды. — И есть в нашем мире такой закон: со времен Творения живое на Земле только от живого зарождается. А крошечные существа, которые в нас поселяются и вызывают заразные болезни, — они ведь тоже живые! Ну… хотя бы отчасти, — Танька вовремя вспоминает полупонятные ей упоминания о вирусах в «сидовском» справочнике. — Поэтому и бешенство само по себе нигде никогда не появится, его непременно кто-то зараженный принести должен. Не собака — так лисица. Или еж, или даже летучая мышь!

— Да, лисы в этом году к нам что-то зачастили, — соглашается Ллеу. — Я сам двух убил. Мех летний, конечно, никуда не годный — но хоть в курятник лазать больше не будут.

Эмлин вдруг напрягается, с опасением смотрит на колесника. Затем задает ему вопрос:

— Почтенный Ллиувеллин ап Перт, а при каких обстоятельствах вы этих лис убили?

— Так в капканы — обеих. Прямо у курятника. Лис и лисица. Видать, логово где-то поблизости у них было. А что такого-то?

— Да просто бешеные лисы часто на людей не бросаются, а, наоборот, как будто бы ручными становятся. Убить такую легко, но и заразиться тоже просто.

— Давно это случилось-то? — вмешивается в разговор Танька. — Больше двух недель прошло?

— Да уж больше двух месяцев как, — отвечает Ллеу, и сида облегченно вздыхает. А вот Эмлин по-прежнему встревожена.

— Вспомните: в домах у тех, у кого собаки взбесились, покусанных не осталось? Ни среди людей, ни среди живности? — спрашивает она спокойно, но настойчиво.

— Я ни о ком не слышал, чтобы его покусали. Но если вы хотите, можем пройти по деревне, поспрашивать. Правда, боюсь, не все будут вам рады и не все захотят разговаривать.

— Мы не пойдем! — решительно говорит Эмлин сразу за всех. — И, почтенный Ллиувеллин ап Перт, большая к вам просьба: хотя бы несколько дней не рассказывайте в деревне о нашем приезде. По крайней мере о том, что у вас гостила дочь Хранительницы Глентуи, — и, уловив недоумение в глазах Ллеу, продолжает:

— Дело в том, что леди Этайн уехала из Кер-Сиди втайне от своей матери.

Танька еле сдерживается от того, чтобы сморщить недовольную гримасу: хоть и не сама лжет, но все равно неприятно. С другой стороны, будет ли леди Эмлин говорить неправду просто так, для удовольствия? Зато как мастерски скрибонесса это делает! Чуточку опущенные глаза, вовремя сделанная пауза — и не поверить, пожалуй, невозможно. И это при том, что уж что-что, а искренность сиды улавливают куда лучше людей!

Перед отъездом Таньке все-таки удается пообщаться с Глэдис: двоюродная сестра приглашает ее к себе домой на чашечку кофе. Оказывается, живет она совсем одна в небольшом, но добротном, куда более основательном, чем у Ллеу-колесника, домике, расположенном почти в самом центре деревни. Внутри обстановка оказывается почти городской: две комнаты, нормальная мебель и даже камин. Кофе, впрочем, Глэдис варит на обычной «деревенской» жаровне.

Разговаривать с двоюродной сестрой оказывается на удивление легко. Очень быстро они переходят на ты, начинают называть друг друга просто по именам, безо всяких «леди». Тут же выясняется, что Глэдис верх Кейр прекрасно помнит не только Хранительницу, но и Ладди, и саму Таньку — конечно, совсем маленькой.

— Глаза у тебя такие же остались — громадные и зеленющие, — улыбается горная ведьма, рассматривая сиду. — А ростом ты, пожалуй, уже выше мамы — в отца пошла. В школе учишься?

— Нет, я раньше времени испытания прошла. Теперь уже в Университете, на естественном, — бодро отвечает Танька. Как же не похвастать-то своими успехами?

Глаза горной ведьмы прямо-таки загораются.

— На науках о Земле, в «единичке»? — радостно спрашивает она.

— Нет, в «двоечке», на науках о жизни, — честно отвечает сида — и, увидев разочарование на лице Глэдис, тут же добавляет: — У нас с «единичкой» много курсов общих, да и вообще мы дружим.

Глэдис вновь оживляется:

— А у нас, когда я в «единичке» училась, биологи как-то особняком держались. Вы молодцы, выходит.

— Так ты тоже наша, с естественного? — радуется сида.

— Я по программе горных инженеров училась — часть курсов с «естественниками», часть — на инженерном факультете. — прикрыв странно обведенные черным глаза, вспоминает горная ведьма. — А получив диплом, сразу же уехала в Ронду — угольные шахты налаживать.

Потом Глэдис буквально забрасывает Этайн вопросами — о жизни на факультете, о преподавателях, о нынешних студентах. Ну и отвечает на вопросы сиды — в основном рассказывает о себе. Оказывается, она не была в Кер-Сиди уже восемь лет, с самого выпуска. Отработала шесть лет инженером на угольных шахтах, пока не начались проблемы со здоровьем. Нет, не туберкулез — проверялась, делала «манту́». А черные «тени» и ободки вокруг глаз — это просто въевшаяся за годы работы угольная пыль.

Танька радостно кивает. Странное слово «манту» уже лет десять как вошло в быт не только Глентуи, но и Ронды, а теперь уже обживает Дивед и, по слухам, дошло до Мерсии. Способ проверки на чахотку с помощью убитой культуры туберкулезных палочек — гордость изобретшей его мэтрессы Брианы. А вот диковинное название подарила ему Хранительница. В тот день, когда мама узнала об этом изобретении, она так обрадовалась, что даже танцевала — с леди Брианой, с Ладди, с отцом, с маленькой Этайн. И рассказывала, как это здо́рово — научиться распознавать опасное заболевание вовремя, когда его еще можно вылечить. Правда, младшей сиде тогда больше всего запомнился рассказ о том, что еще долго будет не осуществить, — о просвечивании какими-то особыми лучами, под которыми можно осмотреть человека как бы изнутри.

Радость Таньки, однако, длится недолго — потому что выясняется: Глэдис все-таки сильно подорвала свое здоровье на шахтах Большой Ронды. И кашляет она хоть и не от чахотки, но и не от простуды, и не от сенной лихорадки. Оказывается, в легких у нее засела мельчайшая песчаная пыль — и это немногим лучше, чем туберкулез. А когда выясняется, что болезнь эта — обычное дело у шахтеров, так же как и больные суставы, Этайн делается совсем не по себе. «Надо рассказать про шахтерские проблемы маме, — решает она. — Странно: неужели до сих пор этого никто не сделал?»