Том 4. Стиховедение

2

Новаторство молодого Блока в том и заключалось, что он сосредоточил внимание именно на этой разновидности тонического стиха — с минимальным колебанием междуиктовых интервалов в 1–2 слога. Понятие «блоковский стих» (если отвлечься от неспецифически-стиховедческих его характеристик: интонации, евфонии и т. д.) обычно вызывает у современного читателя поэзии представление о размере типа

Вхожу я в темные храмы,
Совершаю бедный обряд.
Там жду я Прекрасной Дамы
В мерцаньи красных лампад… —

т. е. именно о стихе с колебанием 1–2-сложных интервалов (за которым в последние десятилетия закрепился термин «дольник»). Блок выделил его из расплывчатой массы чисто-тонического стиха и приучил к нему ухо современного читателя. За полосою открытий и изобретений в любой области обычно следует полоса отбора и систематизации: выясняется, какие из нововведений заслуживают ввода в широкое употребление, а какие могут быть оставлены на периферии как экзотическая редкость. В области метрики и рифмы русского стиха начала XX века этот отбор начал Блок.

Удача его главного дела — обособления стиха с междуиктовым интервалом в 1–2 слога — объяснялась тем, что этот стих мог опереться на традицию, хоть и слабую, в классической русской поэзии. Предшественники Блока старались оторваться от традиции, противопоставить себя ей, — Блок, наоборот, искал связи с традицией и нашел ее. Это была традиция переводов и подражаний немецкой (в меньшей степени английской) романтической поэзии: «На ту знакомую гору / Сто раз я в день прихожу…» Жуковского, «Когда мавр пришел в наш родимый дом, / Оскверняючи церкви порог…» Лермонтова, «Во сне я милую видел, / Во взоре забота, испуг…» Фета (из Гейне), «Они меня истерзали / И сделали смерти бледней…» любимого Блоком Аполлона Григорьева (тоже из Гейне). Сознательность своего обращения к этой традиции Блок как бы сам подтвердил, вписавшись в этот ряд переводчиков Гейне и поместив в «Ночных часах» цикл переводов из Гейне среди своих оригинальных стихов.

Однако ритм этого цикла переводов («Опять на родине») и ритм собственных ранних дольников Блока различен: в переводах преобладают (как и в немецком подлиннике) 1-сложные интервалы, в ранних дольниках — 2-сложные[306]. В четверостишии перевода —

Красавица рыбачка,
Оставь челнок на песке;
Посиди со мной, поболтаем,
Рука в моей руке… —

две строки из четырех звучат ямбом, тогда как во всех оригинальных дольниках Блока аналогичные ритмы встречаются ничтожно редко. Иными словами, разрабатывая «блоковский дольник» «Стихов о Прекрасной Даме», Блок ориентировался не на немецкий ритм, а на его уже существующее русское преломление; а разрабатывая «гейневский дольник» «Ночных часов», Блок ориентировался не на ритм русских переводов, а на ритм немецкого подлинника.

Именно опора на существующую (хотя и слабую) русскую традицию переводного размера сделала блоковский дольник из экспериментального жизнеспособным: читатель почувствовал эту преемственность и принял новый размер как особую разновидность стиха, отличную от остальной чистой тоники. А то, что эта традиция складывалась из переводов (Гейне), и притом сделанных не рядовыми, а редкими, выдающимися поэтами (Фет и Григорьев, а не Майков и Михайлов), придавало блоковскому размеру семантический ореол романтической экзотичности и элитарности.

Разумеется, Блок не оставил без внимания и более расшатанные — с более длинными междуиктовыми интервалами — ритмы тонического стиха. Но когда они вторгаются в стихотворение, написанное стихом с 1–2-сложными интервалами, то всегда выглядят не случайностью, а намеренным интонационным курсивом:

Потемнели, поблекли залы,
Почернела решетка окна.
У дверей шептались вассалы:
— Королева, королева больна.

А когда стихотворение целиком пишется тоническим стихом с произвольным количеством слогов в междуиктовых интервалах, то не случайным, а тщательно продуманным оказывается композиционное положение стихотворения в сборнике.

Всего в книге «Стихи о Прекрасной Даме» 1905 года 28 стихотворений, написанных неклассическими размерами — чуть меньше трети. (У Брюсова в «Me eum esse» и «Tertia vigilia» — меньше пятой части: они попадались реже, были разнообразнее, и привычка читателя к ним не успевала сложиться.) Из этих 28 стихотворений 15 написаны характерным блоковским дольником с 1–2-сложными интервалами (однородность, помогающая привыкнуть к новому размеру) и 13 — более свободными ритмами. В первом, самом большом, разделе «Неподвижность» — 10 дольников и 2 более свободных стихотворения; во втором, «Перекрестки», — 3 дольника и 5 более свободных; в третьем, «Ущерб», — 1 дольник и 6 более свободных. Видно, как ритм расшатывается от начала к концу сборника, как бы аккомпанируя постепенному омрачению образов и мотивов; и читатель следует за этой тенденцией, постепенно привыкая к новизне форм: установка на возможность появления чисто-тонического стиха не теряется ни на минуту, как терялась она над книгами Брюсова.

Если присмотреться к строению каждого раздела, то можно заметить и более тонкие композиционные особенности. Раздел «Неподвижность» открывается тремя программными стихотворениями: вступление, «Отдых напрасен. Дорога крута…»; «Предчувствую Тебя. Года проходят мимо…»; «Вхожу я в темные храмы…» — таким образом, третье же стихотворение предупреждает читателя, что ему предстоит встретиться не только с классическими, но и с новыми размерами. (Можно сказать, что «Предчувствую Тебя…» отсылает читателя к первому эпиграфу раздела, из Соловьева, а «Вхожу я…» — ко второму, из Брюсова.) Далее больше половины раздела занимают стихотворения, написанные классическими размерами (среди них — лишь 3 дольниковых), а затем, перед концом — целой группой, почти без перерывов — серия дольников в обрамлении чистой тоники: «Отворяется дверь — там мерцанья…», «Не поймут бесскорбные люди…», «Потемнели, поблекли залы…», «Погружался я в море клевера…», «Я вырезал посох из дуба…», «Я — меч, заостренный с обеих сторон…», «Царица смотрела заставки…» Заканчивается «Неподвижность» вновь классическими размерами, среди которых — лишь два дольника: в цикле «Молитвы» — «До утра мы в комнатах спорим…» и «Спи. Да будет Твой сон спокоен…». Оба следующие раздела, «Перекрестки» и «Ущерб», начинаются, наоборот, сериями чисто-тонических стихотворений, почти без перерывов: в «Перекрестках» — «Обман», «День был нежно-серый…», «Все кричали у круглых столов…», «Здесь ночь мертва…» (дольник), «По городу бегал черный челове[че]к…», «Я был весь в пестрых лоскутьях…»; в «Ущербе» — «Я смотрел на слепое людское строение…», «Я бежал и спотыкался…» (полиметрия), «Темная, бледно-зеленая…», «Встала в сияньи…», «У берега зеленого…». Лишь после этого, в середине и второй половине каждого раздела возвращается классическая силлабо-тоника, изредка перемежаемая дольниками с 1–2-сложными интервалами, уже привычными читателю.

Напоминаем, что все сказанное относится к первому изданию «Стихов о Прекрасной Даме» с его тщательно продуманной композицией — как видим, не только тематической, но и метрической. При переработке для следующих изданий, когда «Стихи о Прекрасной Даме» сами стали частью трилогии «человеческого пути» Блока, художественная последовательность стихотворений была заменена хронологической и описанные ее особенности исчезли для современного читателя.

Почти все дольники «Стихов о Прекрасной Даме» — трехиктные; четырехиктных среди них только два («Я — меч…» и «Здесь ночь мертва…»). Именно трехиктный дольник с междуиктовыми интервалами в 1–2 слога — «Вхожу я в темные храмы…» — запомнился современникам и потомкам как «блоковский стих». Между тем для самого Блока это была лишь временная ступень в работе над тоническим стихом. Почти все стихотворения этого размера — 30 стихотворений — написаны им за два года, в 1902–1903 годах. После этого обращения Блока к трехиктному дольнику единичны — всего 9 стихотворений, не считая нескольких переводов. Правда, среди этих 9 стихотворений такие шедевры, как «Ты в поля отошла без возврата…», «Черный ворон в сумраке снежном…», «Я не предал белое знамя…». Столь же единичны и его позднейшие обращения к четырехиктному дольнику — всего 6 стихотворений; среди них «Она веселой невестой была…», «Вот Он — Христос — в цепях и розах…», «В густой траве пропадешь с головой…» и, пожалуй, самое знаменитое:

Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою…