Том 4. Стиховедение

5

Так выглядит роль Блока на переломе развития русского стиха начала XX века в области метрики — в освоении чистой тоники и переходных к ней форм. Теперь следует посмотреть, какова была его роль в области рифмы — в освоении неточных рифмических созвучий. Подробнее об этом рассказано в статье «Рифма Блока»[312], но изложенные там подсчеты и результаты могут быть дополнены новыми любопытными подробностями.

Общая картина эволюции русской рифмы к настоящему времени в основном может считаться выясненной[313]. Народный стих (или рифмованная проза) пословиц, загадок, свадебных приговоров и проч. свободно пользовался неточной рифмой, обычно естественно возникавшей из языкового параллелизма: «Пришла беда — отворяй ворота», «Ложкой кормит, а стеблем глаз колет» и т. п. Литературный стих, сложившийся в XVIII веке, отверг неточную рифму, потребовав строго выдержанной точной: чтобы совпадали и ударный гласный, и заударные гласные, и все согласные. На протяжении XIX века постепенно требования снизились, и вошла в употребление приблизительная рифма — с несовпадающими заударными гласными. На рубеже XX века начался новый этап, и дозволенными стали неточные рифмы. Главный перелом произошел около 1913 года, деятельность символистов и акмеистов была лишь подготовкой этого, да и участвовали в ней не все: Бальмонт, Сологуб, Гиппиус, Вяч. Иванов, Волошин, даже А. Белый остались верны точным рифмам. Главными открывателями неточной рифмы были Брюсов и Блок. Как обычно, у Брюсова эксперименты с рифмой были сосредоточены в отдельных стихотворениях и циклах, у Блока — равномернее рассеяны по всем стихотворениям (хотя в некоторых циклах можно заметить сгущения неточных: в «Пузырях земли», в «Снежной маске»). Но существеннее то, что направления разработки неточной рифмы у Брюсова и Блока были неодинаковы.

Больше всего неточных рифм было среди дактилических: деревьями — виденьями, страуса — Яуза (Брюсов), безлиственной — таинственной, холодом — молотом (Блок). Но дактилические рифмы были вообще малоупотребительны, а неточности в них смягчались воспоминанием о неточных дактилических созвучиях народного стиха. Меньше всего неточных рифм было среди мужских: георгин — богинь, толпа — глаза (Брюсов), душа — дрожа, фонарь — тротуар (Блок). Мужские рифмы как бы оставались точками традиционной опоры в колеблющейся системе созвучий. Главным полем борьбы за неточность были женские рифмы. Неточность их могла достигаться несколькими способами, главными из которых были два. В женской рифме есть две согласные позиции: интервокальная (мелом — делом) и финальная (мелом—делом). Интервокальная обычно занята согласными звуками (случаи с нулем звука, пауз — хаос, — редки), финальная — согласными или нулем звука (горе — море). В зависимости от того, на какой позиции предпочитали поэты расшатывать точность созвучия, и различались два направления разработки неточной рифмы. Брюсов решительно сосредоточил свои усилия на интервокальной позиции: светит — трепет, Астарта — ярко. Поведение Блока было сложнее.

Прерывистая традиция употребления неточной женской рифмы была уже в русской поэзии: у Державина (породившего недолгую волну подражаний, которую остановили Жуковский и Пушкин) и у Кольцова с Никитиным. И в том, и в другом случае точкой расшатывания была интервокальная позиция: Державин рифмовал царевна — несравненна, вестфальской — астраханской, Кольцов — звезды — надежды, дремлет — колеблет, Никитин — кормилец — гостинец, тиранство — барство. Общим истоком их опытов была рифма народной поэзии, для которой грамматический параллелизм был важнее фонетического: «ложкой кормит, а стеблем глаз колет». На Кольцова и Никитина народное творчество влияло непосредственно, на Державина — по-видимому, через так называемые «солдатские песни» XVIII века («Вождем будет ему Марс, / Подседельником Пегас. / За его храбры дела / Закричим ему ура!»). Брюсов строит свои рифмы, конечно, уже без всякой оглядки на народное творчество, параллелизмов избегает, но сосредоточенность на интервокальной позиции у него — та же: пропорция интервокальных и финальных неточностей у него — 7:3. Бюста — чувства, мысли — числа, берсеркер — ветер, Висби — погибли, ветвью — вестью — вот характерные его рифмы 1890–1900‐х годов. (Поздних рифм Брюсова, 1920‐х годов, мы здесь не касаемся, они заслуживают особого разбора.)

Рифмы Блока рядом с этим обнаруживают одну любопытную и неожиданную особенность. У него мы находим не только интервокальные неточности (паперть — скатерть, ветер — вечер), но и — в гораздо большем количестве — финальные неточности, как правило усечение финальной согласной (Теодорих — море, ветер — на свете). Пропорции интервокальных и финальных неточностей меняются от периода к периоду. И тут оказывается: если рассчитывать эти пропорции по всей стихотворной продукции Блока или хотя бы по тем 760 стихотворениям, которые он отобрал для итогового трехтомника, то результаты будут одни; если рассчитывать их по тем стихам, которые он включал в свои очередные сборники («Стихи о Прекрасной Даме», «Нечаянная Радость», «Земля в снегу»…), то результаты будут другие. «Блок для себя» и «Блок для читателя» (по крайней мере, при первой встрече с читателем) не совпадают.

Если рассчитать пропорции неточных женских рифм по итоговому трехтомнику, то картина получится такая. В стихах I тома (и других стихах тех же лет) соотношение интервокальных и финальных неточностей — 3: 7; в стихах II тома — 6: 4; в стихах III тома — опять 3: 7. Это вполне совпадает с интуитивным читательским впечатлением: стихи I тома написаны традиционнее по форме, стихи II тома — более изощренно и изломанно, а в III томе Блок возвращается к классической простоте. Рифмы с финальными неточностями, попадающие на самую периферию строки, — ветер — на свете, люди — будет, глуби — любим — воспринимаются легче, кажутся менее нарушающими точность, чем рифмы с интервокальными неточностями, вторгающимися внутрь строки: фьорды—герольды, смерти — ветви, купол — слушал; поэтому мы не удивляемся, что рифмы второго, более резкого типа скапливаются во втором, самом бурном и трагическом томе Блока.

Однако если мы посмотрим на соотношение интервокальных и финальных неточностей в женских рифмах по текстам сборников, выпускавшихся Блоком до трехтомника и параллельно трехтомнику, то картина эта сильно изменится в одном месте — а именно в самом начале. В «Стихах о Прекрасной Даме» 1905 года всего 7 неточных рифм — и все они с интервокальными неточностями: на закате — платье, заставки — лампадки, позолоты — кроткой, книга — птица, загадки — заставки (эти 4 рифмы — из одного стихотворения); шапке — прятки, двери — колени (тоже из одного стихотворения). (Рифму безмолвно — волны мы не считаем, она еще в XIX веке считалась дозволенной, как бы условно-точной.) Таким образом, для первых читателей первой книги Блока пропорция резких интервокальных и мягких финальных неточностей была 10: 0, больше, чем даже у Брюсова; и лишь затем, книга за книгой, она постепенно смягчалась. В «Нечаянной Радости» она — 6: 4; в «Снежной ночи» — 4: 6 (причем большинство интервокальных резкостей падает на «Снежную маску»); в «Ночных часах», «Ямбах», «Соловьином саде» и «Седом утре» вместе взятых — 3: 7.

Спрашивается, почему молодой Блок, на самом деле предпочитая мягкие финальные неточности в женских рифмах, выступил перед читателем только с резкими интервокальными неточностями, да еще сконцентрированными в двух отдельных стихотворениях, как у Брюсова? Естественный ответ: вероятно, пример Брюсова, который только что «потряс» Блока своим «Urbi et orbi» и создал у Блока представление, что только такие рифмы могут иметь художественный эффект и использоваться в стихах. А остальные? Посмотрим, какие женские рифмы с финальными неточностями из ранних стихов остались за бортом сборника 1905 года: светом—рассвета, светом — ответа, напрасно — прекрасным, безответном — приветно, напоминаньем — призванья, необычны — непривычным, безбожно — ложным, осенний — тленья (все эти стихи вошли потом в «Ante lucem»). Мы видим: это неточные рифмы из таких слов, которые бы в другом падеже могли дать вполне точную рифму: светом — рассветом, напрасно — прекрасно, осенний — тлений и т. д. По всей видимости, Блок опасался, что они будут восприняты как слабость, как свидетельство неумения повернуть нужное слово таким образом, чтобы оно легло в точную рифму, — и поэтому старался скрыть их от глаз читателя.

Столь осторожный в своем первом сборнике, постепенно Блок, глядя на рифмические эксперименты других поэтов, становился смелей и чем дальше, тем больше давал себе волю в использовании финальных неточностей. При этом заметим, что все слова, образующие поздние неточные рифмы, у него уже другие: Теодорих — море, шепчет — крепче, знакомый — омут, стужа — ужас, на рассвете — заметил. Это уже не однородные слова, при легком изменении превращающиеся в обычные точные рифмы, — это слова, которые ни в какой форме не рифмовались бы по традиционным правилам, это — действительное обогащение фонда русских рифм. Блок сделал даже один осторожный шаг дальше — дважды применил такое же чередование финального согласного с нулем звука не в женской, а в мужской рифме, где это звучало гораздо резче: твое — поет (в стихотворении «И я опять затих у ног…»), плечо — ни о чем (в «Трех посланиях»).

И тут произошло неожиданное. Несмотря на то что за интервокально-неточной рифмой Брюсова стояла традиция и Державина, и народной рифмы, а за финально-неточной рифмой Блока — лишь подозрение в неумелости, именно усеченная рифма Блока имела быстрый успех у поэтов-современников. Может быть, тут сыграла роль другая давняя традиция классического стиха — дозволение усекать йот в конце женской рифмы (верно — безмерный, умрите — событий); теперь, как йот, стали усекаться и остальные согласные. Во всяком случае, блоковский тип рифмы подхватывают акмеисты, пользуясь ею еще чаще и свободнее, чем Блок: темень — племя, хуже — тужит, суше — игрушек, ключи — стучит (Гумилев), света — этот, учтивость — полулениво, пламя — память, лучи — приручить, губ — берегу (Ахматова). А затем за нее берется Маяковский: уже в «Облаке в штанах» рифм типа в Одессе — десять больше, чем всех иных типов неточной женской рифмы, а в «Войне и мире» рифм типа октября — обряд больше, чем даже всех точных мужских рифм. Г. Адамович недаром иронизировал, что будущие лингвисты могут сделать вывод, будто в начале XX века конечные согласные в русском языке сделались непроизносимыми. Совместное влияние акмеистов и Маяковского определило дальнейшую судьбу нечаянного открытия Блока: когда около 1925 года экспериментальный период русской поэзии кончился, то из всех испытанных типов неточной женской и мужской рифмы удержался, почти канонизировался именно этот: глаза — назад, окно — блокнот, махорки — Теркин, гимнастерки — Теркин. Он господствует среди неточных женских рифм русской поэзии до самых 1950‐х годов. Лишь затем начинается новая, еще не завершенная перестройка русской рифмовки, и поэты младших поколений возвращаются к интервокальным неточностям брюсовско-державинско-народного типа: подло — поздно, базы — бабы (Евтушенко), экраны — украли, тщетно — Ташкенту (Вознесенский), новость — ноготь, баланду — балладу (Высоцкий), Терек — бретелек, пальцах — пальмах (Бродский).