Том 4. Стиховедение

10

Расшатывание точности послеударного созвучия, как известно, может компенсироваться различными способами:

а) использованием в пополнении или замене уже наличных в рифмующем слове звуков (воронье — заронен, копит—тропик, мошкой — намокший); частным случаем этого приема является так называемая рифма «с перестановкой» или «с перемещением» (тише — пишите) — об их широких возможностях охотно упоминали теоретики и составители литературных манифестов (со времен еще французского постсимволизма), но на практике они употреблялись мало — видимо, это рифмы больше «для глаза», чем «для слуха»;

б) совпадением пополнения с начальным звуком следующего стиха — так называемый «перенос рифмы» («Перехожу от казни к казни Широкой полосой огня; Ты только невозможным дразнишь, Зовешь неведомым меня…», Блок; «Один взойду на помост Росистым утром я, Пока спокоен дома Строгий судия…», Ф. Сологуб; «… сверху хозяин европеец, Завоеватель, бог, пилот, Тучи подмяв, под небом реет, Сам направляя птичий лет…», Н. Оцуп);

в) чаще всего — совпадением предрифменных опорных согласных («левизна рифмы», в терминологии Брюсова); по существу, именно распространение этого приема помогло неточной рифме стать из экспериментов Брюсова и Блока массовым и общеупотребительным средством в русской поэзии.

Подсчеты здесь затруднительны, потому что эти опорные согласные могут довольно далеко отодвигаться от своего предрифменного места, размывая границу между рифменным созвучием и общеэвфоническим созвучием стихов (классический пример: наши отходят на Ковно — нашинковано, Маяковский). Поэтому для начала мы учитывали здесь лишь самые бесспорные случаи: совпадение непрерывной последовательности предрифменных согласных фонем (так, в рифме посторонним — с троном учитывались три опорные согласные с, т, р, а в рифме грозе — газет только одна з’). В эту последовательность включались не только полностью тождественные фонемы (как в этих примерах), но и наиболее близкие из нетождественных (твердые — мягкие, глухие — звонкие, см. п. 9).

Таблица 5

Таблица 6

Показателем предударной рифменной опоры считалось частное от деления числа опорных согласных на число рифм: так, показатель 0,17 (0,21) означает, что на 100 рифм данного вида в рассматриваемом произведении приходится 17 полностью тождественных и 4 неполностью тождественных опорных согласных, всего 21. В таблице 5 для экономии места вместо 0,17, 1,02 печатается 17, 102 и т. д.

Подсчеты делались раздельно для следующих видов рифм: 1) точные женские, 2) точные мужские закрытые, 3) точные мужские открытые, 4) неточные мужские, 5) неточные женские с Т в интервокальной позиции (Т — П, Т — М), 6) неточные женские с П и М в интервокальной позиции (П — Т, П — П, П — М, М — Т, М — П, М — М), 7) точные и неточные дактилические. Для Маяковского рассматривались «Облако в штанах» и «Ленин», для Сельвинского — «Уляляевщина» (1924); для сравнения по точным рифмам был взят «Евгений Онегин» Пушкина, главы 2–3.

Женские и мужские рифмы подкреплены опорными согласными приблизительно в одинаковой степени (с разными отклонениями у разных поэтов), дактилические — в несколько меньшей: по-видимому, длинная послеударная часть позволяет обойтись более короткой предударной. Неточные рифмы почти всюду подкреплены опорными звуками больше, чем точные.

Разница показателей у Пушкина и поэтов ХХ века значительна: здесь в цифрах выражено то «полевение» рифмы, о котором говорил Брюсов. Интересна в этом отношении рифма самого Брюсова: в раннем его стихе («Urbi et orbi») показатели предударной опоры близки к пушкинским и даже ниже их (вместе с не полностью тождественными созвучиями: 16 для женских, 25 для мужских закрытых, 8 для мужских открытых), в позднем его стихе («Меа») — близки с показателем у поэтов-футуристов и даже выше их (в точных рифмах: 106 для женских, 116 для мужских закрытых, 72 для мужских открытых; в неточных рифмах: 175 для мужских, 112 для женских; в дактилических рифмах — 72). Можно сказать, что в известной статье «Левизна Пушкина в рифмах»[399] Брюсов вместо портрета Пушкина дал собственный портрет.

(Не нужно, однако, думать, что появление неточных рифм было причиной появления глубокого ряда опорных звуков. Сквозное обследование[400] убеждает, что после XIX века показатель предударной рифменной опоры резко повышается впервые у Анненского, Иванова, Кузмина — поэтов, неточными рифмами не пользовавшихся; к ним эта манера пришла из французской поэзии, где «богатая рифма» ценилась еще с романтических времен. Но, появившись независимо, культ опорных звуков в дальнейшем развитии, несомненно, был поддержан распространением неточных рифм, искавших компенсации своей неточности.)

Разница индивидуальных показателей поэтов ХХ века интерпретируется труднее. Можно заметить, что у Маяковского обычно выше показатели по женским рифмами, у Сельвинского по мужским (еще одно свидетельство, что именно мужские были для Сельвинского главной областью эксперимента); можно заметить, что у Маяковского в «Ленине» из трех видов мужских рифм максимальные показатели дает вид 2, минимальные — вид 3, а из трех видов женских рифм максимальные — вид 5, минимальные — вид 6, тогда как у Сельвинского в обоих случаях как раз наоборот.

Для Сельвинского, Пастернака и отчасти Асеева были отдельно подсчитаны показатели опоры для неточных рифм с элементом П и с элементом М.

В мужских рифмах заметное несоответствие М требует большей компенсации с помощью предударной опоры; может быть, можно сказать, что в мужских измененных рифмах (губам — Кубань) опорный согласный так же обязателен, как и в мужских пополненных рифмах. В самом деле: как могу — уйду в русской традиции, в отличие от немецкой и французской, не считается достаточной рифмой, так, соответственно, пополненная рифма могу — уйдут тоже неупотребительна; можно считать уникальную даже у Сельвинского рифму рук — шум аномалией. Эксперименты с открытыми мужскими без опорного согласного (типа рука — нога) были характерны в XVIII веке для раннего Ломоносова (до 1743 года, по немецкому образцу), в XIX веке для А. Тимофеева, в ХХ веке для С. Боброва и отчасти для имажинистов; они еще требуют исследования.