Петр I. Материалы для биографии. Том 3, 1699–1700

По совершении размена документов Е. И. Украинцев обратился к великому визирю с речью, о торжественности стиля которой может свидетельствовать уже самое вступительное обращение: «Ясневелеможный, высокий, первый везирь и великий правитель высокого сего Оттоманского государства, силою поволенною и преимуществом императорским достойно лепотствованиями преукрашенный!» Смысл же речи был такой. Воздав благодарение Царю Небесному за то, что склонил государей к заключению мира, Украинцев приносил поздравление визирю, «мудрым правительством» которого это заключение совершилось. Он, визирь, высоким благоразумием своим усмотрел, что всякая долгая и великая война кончится миром. Мир лучше бесчисленных побед. Кто презирает мир, желая славы, тот губит и мир и славу. Лучше и полезнее надежный мир, чем ненадежная победа; как сказал некто от премудрых: мир в твоих руках, а победа в руках Божиих. Еще раз в заключение поздравив визиря, Украинцев пожелал ему и всей фамилии его «векопомной славы во премногие лета». Визирь сказал в ответ: «Поистине-де всегда мир лутче больших побед, занеже мир сотворяется чрез миротворителей, а победа дается от рук Божественных, кому соизволит». Приветствие посланников «он принимает в любовь и взаимно их благоприветствует добрым сердцем, желая, дабы обще подданные обоих государств, приняв себе за радость, утешались и веселились тем постановленным святым покоем и тишиною». Затем Украинцев выразил пожелание, так как теперь «милосердием Божиим земные дела между обоими государствами окончились, то чтобы восприяли свое окончание и духовные дела», и от имени царя обратился к визирю с просьбой содействовать передаче Гроба Господня в руки султановых подданных, греков. В подкрепление этого ходатайства посланники представили визирю письмо на греческом языке — обширную докладную записку, заключающую в себе историю вопроса и изложение оснований, по которым Гроб Господень и святые места должны были поступить в руки греков, ту самую, какую посланники представляли уже туркам на конференции[1144]. Выслушав ходатайство и приняв письмо, визирь говорил, что велит письмо перевести и, обдумав его, даст ответ.

Посланники сообщили визирю об усердной службе состоявшего при них пристава, капычи-баши Магмет-аги, и заведовавшего у них на дворе караулом чурбачея и просили для них наград, для пристава — повышения чином, назначения его из визирских в султанские капычи-баши, а для чурбачея прибавки жалованья денежного и кормового. Визирь ответил, что их капычи-баша пожалован в султанские капычи-баши только что, чтобы они не подосадовали, если ему придется подождать соответствующего новому званию жалованья, пока освободится оклад. Теперь пока свободных окладов нет. Будет награжден и чурбачей. «А потом подносили посланником кагве и шербет и окуривали благовонием и надели на них, посланников, и на дворян, и на иных чиновных людей, всего на 22 человека[1145] кафтаны золотные. А потом посланники, поклонясь везирю, пошли».

Торжественность момента и сознание важности оконченного дела, видимо, взволновали посланников, вызвали потребность оглянуться на трудность прошлой работы и выразить овладевшие ими чувства. «И, отошед немного, — продолжает „Статейный список“, — говорили посланники думным людем, что, когда они, думные люди, с ними, посланники, были в розные времена на многих конференциях, и тогда происходили междо ими в делех государственных некоторые противности и досады. И надобно им междо собою учинить в том прощение. И думные люди говорили, что в таких великих делех, хотя кому что и досадно случилось, досадовать не надобно. И ежели что от них, думных людей, им, посланникам, сотворилось противное или досадное, и в том взаимного просят себе от них прощения. И, друг друга объяв и прием прощение, пошли к своим местам. Провожали посланников из палаты в сени чауш-баша да Александр Маврокордато, а сын его, Александров, до других сеней. А мирные договорные и разменные статьи, каковы приняли посланники у великого везиря, велели для всенародного объявления везирскими палатами и крыльцом до лошади на руках нести и везирским двором и дорогою до посольского двора явно везти подьячему Лаврентию Протопопову»[1146].

Сейчас же после аудиенции у визиря, на которой состоялось заключение мира, посланникам пришлось улаживать происшедший на ней казус. По турецким обычаям при аудиенциях посольств у султана и у великого визиря на самих послов и на лиц их свиты надевались жалуемые им кафтаны. Перед аудиенцией 3 июля турки затребовали список лиц, которые будут с посланниками на аудиенции, и такой список был им представлен. Всего русских, считая и посланников, при заключении мира присутствовало 34 человека, а кафтанов было пожаловано всего 20. 14 кафтанов было недодано. На другой же день, 4 июля, посланники сделали об этом двукратное представление Александру Маврокордато и говорили о том же его сыну Николаю, заявляя, что в том они «оскорбляются», потому что другим посольствам дается кафтанов на 60, на 50 и на 40 человек. Они, посланники, говорят «не для какого себе пожитку», но для чести царского имени и для сравнения в том с цесарским и французским послами. От недодачи кафтанов и между посольскими дворянами произошла ссора: «Те, которым даны, везирскою любовью хвалятся, а которым не даны, те печалятся»[1147]. Маврокордато при первом напоминании обещал доложить великому визирю, но смотрел на дело пессимистически: «Разве-де дастся еще в прибавку к прежнему на 6 или на 8 человек; а чтобы на всех на 14 человек, и тем обнадежить он не смеет»[1148]. Однако в конце концов состоялся указ о выдаче кафтанов всем 34 человекам, которые были на аудиенции[1149].

Итак, дело, ради которого русское посольство проживало в Константинополе десять месяцев, было окончено. Мир или, точнее, перемирие было заключено на 30 лет. В эти летние месяцы, когда заканчивались в Константинополе переговоры, Петр в Москве, по свидетельству наблюдавших его в то время иностранных дипломатов Лангена и Гейнса, сгорал от нетерпения получить известия о мире[1150]. Украинцеву желание царя как можно скорее помириться с Турцией даже на невыгодных условиях было, конечно, известно; еще в февральском письме к нему царь писал: «Толко конечьно учини миръ: зело, зело нужно», уполномочивая его идти на большие уступки туркам, только бы поскорее добиться мира[1151]. Медленность, с какою двигались переговоры, продолжавшиеся 9 месяцев и занявшие 23 конференции, с продолжительными между ними антрактами, в значительной степени зависела от турок, намеренно тянувших дело. Посланники постоянно в течение переговоров упрекали турок в промедлении и жаловались, «что пребывают в немалом сетовании, что сие дело до сего времени бесплодно продолжается, понеже самодержец дожидается повседневно», высказывая опасение монаршеского гнева и опалы за промедление[1152]. Украинцев справедливо жаловался на турецкую «проволоку» в письме в Голландию к Матвееву от 7 июня: «Мы здесь в настоящем деле великую имеем проволоку, понеже двор здешней в таких делех по обыкновению своему зело осторожно немедленно поступает»[1153]. Турки, со своей стороны, обвиняли посланников и говорили: «В мирном деле такая великая проволока… от кого чинится, изволили б они, посланники, сами рассудить? О чем… договорено бы быти могло в три дни, то продолжено с лишком полгода!»[1154] Но надо сказать, что упрек уполномоченных имел некоторое основание, так как Украинцев, зная о нетерпении царя, тем не менее не спешил с делом. Он хотел, очевидно, заключить договор по всем правилам московского дипломатического искусства. Он стремился всеми силами к достижению реальных и существенных выгод для России: долго и упорно стоял за днепровские городки, эти форпосты против Крыма; уступил их только по специальному приказу из Москвы и уступил все же на условии, от которого уже отказался Петр, именно отдал их в разоренном виде, тогда как Петр готов был отдать их, не разрушая, и в крайнем случае только с уничтожением работы, сделанной русскими;

твердо отстоял азовские городки; много положил энергии на отмену дачи крымскому хану — всем этим, конечно, замедлялись переговоры. Но он энергично добивался не только этих существенных и реальных выгод. Как старый дипломат московской школы, действовавший всецело в рамках веками сложившейся традиции, он с таким же упорством отстаивал и всякого рода мелочи, был придирчив к незначительным выражениям, подозрительно опасаясь какого-либо обмана с турецкой стороны, если эти выражения будут не тождественны в текстах или неясны, долго препирался о разного рода формальностях и внешних обрядах и спорами о них, конечно, затягивал дело. В особенности по-старинному и совершенно по-московски он был ревнив к именованиям и титулам московского государя и в спорах о них прибегал к аргументам, которые выдвигались московской дипломатией времени Ивана Грозного, старался написать титул московского государя с «повышением» и с «прибавкою», в чем и успел. От всех этих мелочей легко отказался бы дипломат новой формации, из тех, которых стал выдвигать и которых стал посылать за границу Петр, и сам всегда готовый пожертвовать формальностями и мелочами ради существа дела. Украинцев же, видимо, имея в виду привезти в Москву безупречно выработанный текст договора, невольно затягивал переговоры, в то время, когда Петр с таким нетерпением ожидал заключения мира с Турцией.

Когда договор был, наконец, заключен, надлежало, конечно, как можно скорее отправить курьера в Москву с желанным известием. Вопреки всем ожиданиям Украинцев и с этим не торопился. Еще до заключения договора, 30 июня, посланники уведомили турок, что гонцами в Москву с известием о мире пошлют трех лиц: стольника Гура Родионова Украинцева, сержанта Никиту Жерлова, отпущенного из Москвы 20 декабря 1699 г. и приехавшего в Царьград 31 января[1155], и сотника Ивана Чернышенка, отпущенного из Москвы гонцом 2 февраля и приехавшего 12 апреля. С этими тремя гонцами отправлялись привезенный Жерловым толмач Михайло Волошенин и 10 человек прислуги[1156]. Маврокордато через племянника спрашивал посланников, «вскоре ль они, посланники, отпустят гонца своего?», и при этом замечал: «А надобно-де им того гонца отпустить наскоро, чтоб царскому величеству о том было известно по их, посланничью, доношению, а не по иному чьему объявлению». Маврокордато предполагал, что посланники отпустят гонца тотчас же в самый день заключения мира, и готов был отдать соответствующие распоряжения и предпринять надлежащие шаги. «И если им, посланником, — передавал Дмитрий Меце-вит, — тот отпуск потребен будет того дня, которого они будут у великого везиря, то господин Александр так и учинит». Посланники, однако, ответили, что «того дня, которого они, посланники, будут у великого везиря и договорами разменяются, тех гонцов… отпустить им невозможно, понеже те гонцы после той их, посланничьей, у везиря бытности станут готовиться в путь свой. А отпустят они после того своего у везиря бытия и по разменении с ним договоров спустя три дня»[1157].

Действительно, гонцы были отпущены в Москву только 7 июля. С ними отправлены были копии договора и обширная записка, заключающая в себе обзор всего хода дела, как бы конспективное изложение переговоров на всех 23 конференциях. В заключении записки Украинцев сообщал, что с иностранными послами они, посланники, не видались и никакой помощи от них не имели. Послы даже и не обнаруживали желания с ними видеться. В частности, послы английский и голландский, как слышно было от верных и знающих людей, во всем держат турецкую сторону и более хотят добра туркам, нежели московскому государю. «Живут здесь давно в чести и богатстве, — прибавлял Украинцев, — и торговля их исстари премногая и пребогатая». Английский и голландский послы поддерживали турок и противодействовали русским, конечно, не только из-за богатой и давно налаженной торговли с Турцией: московской конкуренции в этом отношении эти торговые страны опасаться не могли. Противодействовать заключению мира России с Турцией побуждали Англию и Голландию отношения, складывавшиеся в то время на севере, стремление предотвратить войну против Швеции, так существенно нарушавшую английские и голландские торговые интересы: с руками связанными в Константинополе Россия против Швеции действовать не могла. В особых письмах к Ф. А. Головину Украинцев писал о своей неудаче в переговорах о плавании русских кораблей с торговыми целями по Черному морю и сообщал об интригах против России также и со стороны польского посла.