Петр I. Материалы для биографии. Том 3, 1699–1700

13 июля посланники побывали на Галате у послов цесарского, английского и венецианского. 14-го посетили муфтия и от него проехали к голландскому послу, жившему тогда на загородном дворе, на берегу пролива, неподалеку от муфтия. 16-го были у польского посла. Разговор с послами однообразно начинался с взаимных, украшенных в стиле эпохи комплиментов, изъявлений о давнем желании повидаться друг с другом, которое не могло, однако, осуществиться вследствие запрещения со стороны Порты. Послы поздравляли русских с заключением мира. Английскому и голландскому послам, которые имели от своих правительств указы о посредничестве в русско-турецких переговорах, посланники специально приносили благодарность за их готовность выступить посредниками. Хотя посредничество по нежеланию турок и не состоялось, однако посланники уже самое желание выступить посредниками считали себе за великую помощь. Принесет благодарность их правительствам и сам великий государь. В частности, граф Оттинген интересовался условиями мирного договора и просил посланников дать ему список с трактата. Под тем благовидным предлогом, что будет лучше, если цесаря об условиях мира уведомит сам государь посылкою своей грамоты через почту или с особым гонцом, посланники в выдаче графу Оттингену копии с договора отказали, сообщив только, что он состоит из 14 статей и заключен на 30 лет. Посол обиделся: «Знатно-де они, посланники, ничего подлинного ему, послу, сказать и списка с договоров дать не хотят по некакому сумнению; а скрываться было им от него, посла, в том и никакого сумнения иметь не довелося». Посланники уверяли, что они не сомневаются и не скрываются, так как знают, что цесарь великому государю «друг, союзник и всякого добра желатель», однако остались при своем взгляде на способ уведомления цесаря. Английский посол лорд Пэджет в разговоре задал, между прочим, посланникам вопрос о Константинополе: «Какова им здешняя государская резиденция кажется?» Посланники ответили, что «такой другой преславной на свете резиденции, кажется им, нет понеже междо двумя морями стоит», и при этом, желая сказать любезность послу, заметили: «А другая резиденция, чаять, подобна ей — королевского величества аглинского», с чем собеседник их согласился: «Правда-де так, что обе те помянутые резиденции стоят при морях и приезд корабельный изо всех стран имеют свободной». На обращенные к послам вопросы, не получены ли ими какие-либо «европские» новости, английский посол сообщил о нападении польского короля на Ригу и о том, что саксонские войска отбиты и отошли от Риги «с великим стыдом». Венецианский посол, кроме таких же вестей об отступлении саксонских войск из-под Риги, сообщил еще, что «у некоторых государей есть помышление о разделении Гишпанского государства на две части». На вопрос посланников: «Разве-де королевское величество Гишпанской преставился, что государство его хотят иные государи делить», посол отвечал: «Хотя-де тот гишпанской король и жив, да и еще жить хочет, однакож с стороны того не рассуждают и якобы насильно с сего света его гонят и государством его завладеть хотят, потому что наследников у него нет.

Только-де как еще Бог к тому кого допустит». Сообщив посланникам о своем отъезде из Константинополя 20 июля, польский посол граф Лещинский осведомился о времени их отъезда и, когда посланники сказали, что и они ожидают себе немедленного отпуска, «понеже наскучило им здешнее житье близ годичного времени», воскликнул: «Не токмо-де близ годичного времени здесь живучи наскучит; ему-де и три месяца здешнего житья показались будто три года! А им-де, посланником, как здесь будто взаперти в самом тесном и непроходимом месте!»

Граф Лещинский очень тяготился жизнью в Константинополе. Как конфиденциально сообщал посланникам его писарь, посол видел в здешнем своем посольстве себе несчастье, приехал, как, может быть, и преувеличивал писарь, с огромной свитой в 700 человек и имел полторы тысячи лошадей, а содержания получал от турок только по 200 левков на день, так что принужден был к этой сумме прибавлять еще 100 левков из своих средств. На домогательства его об увеличении содержания турки «будто на смех» говорили, чтобы он половину или больше половины людей и лошадей отпустил в Польшу, чего он, однако, не сделал. «И не помалу-де, — прибавлял писарь, — он о том потуживает, что деньгами своими издержался»[1170]. Визит посланников к нему был непродолжителен. Посланники говорили, что, «не докучая ему многим собеседованием, занеже отъезд его имеет быть отсюду вскоре, отъезжают и они, посланники, от него» и, пожелав ему счастливого пути, с ним простились[1171].

С ответными визитами иноземные послы не спешили; как будто даже эти ответные визиты были одно время под сомнением. Самым учтивым оказался и первым явился к посланникам наиболее враждебно настроенный к русским граф Лещинский. В сопровождении целого конного вооруженного отряда в панцирях и в саадаках с саблями он приехал 21 июля перед самым своим выездом из Константинополя. После обмена взаимными любезностями и обычными комплиментами Лещинский обратил внимание на двор, в котором жили посланники, а затем опять распространился о скуке жизни в Константинополе: «Как он видит, что двор их, посланничей, зело тесен и на море и никуды не видно. И, чаять, им, в таком глухом дворе живучи, прискучило. А у него-де, посла, здесь был двор и не такой, но на самом веселом месте и пространной. Однакож наскучило ему здешнее худое житие, и многие восприял он здесь турбации или хлопоты. А чего у турок требовал и того ничего по его желанию не сделано и вдругорядь сюды приезжать им, полякам, не для чего, и его охоты к тому нет. Разве-де иному кому здешнее житие показалось! А он радуется тому, что скоряе всех отсюда отпущен!» Посланники в связи с этим припомнили, что и прежний польский посол Ян Гнинский (?) также много жаловался на турок и имел с ними «многие великие турбации и споры», да и потерял много людей из свиты, которые здесь умерли. Посол подтвердил эти сведения. Поговорив о пути, которым он будет возвращаться на родину, и о продолжительности предстоящего путешествия, посол извинился, что «он приездом своим их, посланников, утрудил и пора ему ехать в путь свой. И, встав и простясь с посланники, поехал»[1172].

В тот же день он торжественным и великолепным поездом с блеском выехал из Константинополя. Впереди двигался его огромный обоз, в котором были вывозимые им из Константинополя пленные, за ним — целые воинские вооруженные отряды, далее — свита посла, «а потом ехал сам посол граф Лещинской на турском аргамаке, которой убран был во всем турском наряде зело изрядно и богато. Кафтан на после был верхней суконной рудожелтой соболей, а под исподом жупан атласной алой, шапка на нем суконная красная с кистью и с запоною с большою с алмазною. Около посла шли близко лошади, 6 человек скороходов, в том числе один арап, убраны в индейском платье, на головах у них шишаки золоченые, а в руках древки, а на тех древках орлы двоеглавые золоченые, а от орлов вниз до половины древка извиты змеи золоченые ж». Затем шли люди в венгерском желтом платье с саблями, с пищалями и с обухами, за ними 12 человек трубачей, сурначеев и других воинских музыкантов, наконец, рота саксонских драгунов с 70 человек. Шествие замыкали турецкие янычары[1173]. Состоявший при послах доктор Антоний, прикомандированный к ним турками, сообщал посланникам, что польский посол обращался к турецкому правительству со многими делами, но успеха в них не имел, в чем, впрочем, он и сам, как мы видели выше, признавался посланникам[1174].

25 июля присылал дворянина цесарский посол с сообщением, что он имеет желание еще раз повидаться с посланниками, но не мог этого сделать из-за зубной боли. Теперь он от этой болезни освободился и просит посланников к себе обедать, «желает того, чтоб они, посланники, посетили его в сию неделю, то есть в 28 день июля, и того дня изволили у него обедать». Посланники от обеда уклонились под тем предлогом, что им назначен скорый отпуск, причем выразили желание, чтобы посол посетил их перед отъездом. Может быть, действительной причиной отказа посланников от приглашения на обед было именно то, что посол не сделал им ответного визита[1175].

28 июля английский посол прислал секретаря уведомить посланников, что он желает их посетить, а до сего времени этого не исполнил, потому что был болен[1176]. Посланники воспользовались случаем, чтобы и цесарского дворянина, и секретаря английского посла расспросить о европейских новостях; и тот и другой сообщали известие о приготовлениях царя к походу против Швеции. Посланники опровергали эти известия: со шведским королем у государя мир, сам он пребывает в Воронеже, на полпути между Москвою и Азовом, ложные слухи распространяет кто-либо, желая вызвать ссору.

Замедление послов в отдаче визитов, зубную боль цесарского посла и болезнь английского, может быть, можно объяснить информацией, принесенной посланникам проживавшим тогда в Константинополе Саввой Владиславичем Рагузинским, который оказывал посланникам разные услуги, преимущественно по осведомительной части. Придя к посланникам 29 июля, он передавал, что как раз в этот день «съезжались все послы к цесарскому послу и советовали, ехать ли к ним, посланникам, для посещения их, понеже характер их, посланничей, а не посольской». На совещании было решено к посланникам не ехать. Особенно, по словам Рагузинского, сердиты на посланников послы-посредники за то, что при заключении мира обошлось без их посредничества. И самому миру они не рады, и, если бы они были к посредничеству допущены, всячески бы помешали заключению мира. Граф Лещинский, будучи у венецианского посла, «говорил явно, что никогда того он не ждет, чтоб Порта учинила с царем мир», а если будет продолжаться война, то Московское государство в три года разорится[1177]. Известие Рагузинского, по всей вероятности, не во всех отношениях точно, по крайней мере, в том, что касается принятого будто бы на совещании послов решения. 2 августа, перед самым уже отъездом посланников, у них побывали с пожеланием им счастливого пути все послы, кроме, конечно, французского: цесарский, английский, голландский, венецианский[1178]. Но все же слова Рагузинского свидетельствовали о настроениях, замечавшихся в дипломатическом корпусе по отношению к русским, и о тех колебаниях, какие у послов были по вопросу об ответных визитах.

14 июля посланники, по совету Александра Маврокордато, посетили великого муфтия, или шейх-уль-ислама, главное духовное лицо Турецкого государства, ездили к нему на его загородный двор, помещавшийся над берегом Черноморского пролива выше Галаты. «А ездили морем в наемных каюках. И, приехав к берегу и вышед из каюков, шли на высокую гору двором и садом его пеши». Прием происходил в беседке или павильоне. «И ввели их, посланников, пристав их и чурвачей в чердак и велели сесть на стулех бархатных, нарочно уготованных. А потом вскоре вышел из иных покоев и вшел к посланником в тот же чердак муфтий и сел меж подушками в углу и спросил посланников о здоровье». Посланники, поблагодарив, сказали, что «пребывают во всяком благом поведении и приехали к нему нарочно видеть персону его и посетить и поздравить», и затем поблагодарили муфтия за его труды и за доброжелательство при заключении мира между такими преславными государствами. Муфтий отвечал, что правда, «о том мире были и его слова». Блистательная Порта склонилась к тому, что лучше иметь покой, нежели войну. В заключение муфтий выразил пожелание, чтобы мир с обеих сторон был «держан твердо и непорушимо». Посланники перевели затем разговор на усиленно занимавший их вопрос, о котором они хлопотали в Константинополе: об «отдаче святых мест» в Палестине грекам.