Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

LXII. Путь от Вены до Москвы

Нам остается теперь, прежде чем распроститься с Возницыным, сказать несколько слов о его обратном путешествии из Вены до Москвы. Путь от Вены до границы с Польшей лежал на города Ольмюц, Опаву (Оппельн?) и Бреславль. В Опаве, где проведен был праздник Благовещения, длинный посольский обоз, состоявший из трех карет, колясок, в которых ехали дворяне и подьячие, пяти крытых телег, на которых помещался низший персонал посольства, телег с имуществом и верховых, был значительно уменьшен. Были отпущены на Москву через Варшаву с государевыми каретами и лошадьми, а также с мулами и верблюдами, полученными в подарок от турецких послов, дворянин Владимир Борзов и подьячий Михайло Волков с подробным наказом, как беречь лошадей и верблюдов[1395]. И в Ольмюце и в Бреславле послу была оказана почетная встреча, к нему являлись с приветствием члены городского самоуправления и подносили подарки: в Ольмюце поднесли 8 больших оловяников (кувшинов), в Бреславле — 16 оловяников рейнского. В Бреславле посол пробыл с 31 марта по 6 апреля и нанял здесь подводы до Торна. 8 апреля на австрийской границе, в 9 милях от Бреславля, он простился с цесарским комиссаром Яковом фон Гаренне. От Вены до границы шли поденные деньги из цесарской казны в том же размере, в каком они выдавались в Вене. «И в дороге, — замечает „Статейный список“, — во всех городех и местех дворы даваны без найму добрые и прием был везде со всяким почитанием»[1396].

Переехав польскую границу, члены посольства продолжали путь уже как частные путешественники, на наемных лошадях, платя за остановки на постоялых дворах. В местечке Кротошине, в Инвлаславском воеводстве, праздновали «светлое Христово Воскресение». 15 апреля прибыли в Торунь (Торн). Отношение было уже иное. Еще с пути Возницын посылал в Торн к президенту и бургомистрам подьячего говорить о дворе; бургомистры в том отказали. Пришлось стать на наемном дворе. 17 апреля, наняв у торунcкого мещанина судно до Эльбинга, посольство поплыло вниз по Висле, минуя города Хельм (Кульм), Груден (Грауденц) и Гнев (?). «И прошед Гнев, разделяется река Висла на двое: вправо вошла к Эльбингу, а влево ко Гданску (Данцигу)». Посольство взяло вправо к Эльбингу и, проплыв 4 мили, прибыло в Малборк (Мариенбург), «город знатной и великой, старое каменное здание стоит направе, против него чрез Вислу мост деревянной». Отсюда был послан в Эльбинг подьячий Федор Буслаев к коменданту Горну говорить о дворе. Двинувшись из Мариенбурга и пройдя шлюзы, 20 апреля прибыли в Эльбинг — «город изрядный и многолюдный, и стройный, и богатой, и пристань корабельная», как замечает «Статейный список». «И как пристали шкутою к берегу близ города, и тогда для приезду посольского стреляли из пушек и множественного народа жители, из града к пристани вышед, смотрили того приезду. Постоялой двор отведен был по комендантову приказу в городе, только великой и полномочной посол за болезнию своею в городе не стал, а стал близ пристани на берегу; у того ж двора и караул был приставлен с переменою до отъезду»[1397]. Об этой своей болезни Возницын писал через несколько дней в Москву Л. К. Нарышкину и Ф. А. Головину, «что с самой Сирмии от тамошних злых ветров и стужи и большой нужи учинился болен и доселе стражду скорбутикою и ныне лежу недвижим, токмо терплю во всех своих костех и жилах великий лом и нестерпимое грызение и веры неймется, могу ль доехати жив до Москвы»[1398]. Болезнь оказалась настолько серьезной, что пришлось пригласить местного эльбингского доктора, с которым больной разговорился о городе Эльбинге. «В том же городе, — читаем в „Статейном списке“, — приходил к великому и полномочному послу дохтур, тутошней житель, человек зело разумной, которого великой и полномочной посол спрашивал о том Эльбинге пространно». В ответ доктор рассказал подробную историю захвата Эльбинга бранденбургским курфюрстом. Еще при короле Яне-Казимире, во время московской войны, Речь Посполитая заняла у курфюрста 600 тысяч червонных золотых — шесть бочек по сто тысяч червонных в бочке — и в этом займе с процентами заложила город Эльбинг. Срок давно прошел, а Речь Посполитая не только роста, но и истинных денег не заплатила. Курфюрст по истечении срока хотя многие годы и напоминал о платеже, однако же, ввиду того что Польша вела войну против турок в союзе с христианскими государями, терпел и ничего не предпринимал. Когда же усмотрел, что поляки заключили с турками мир, тогда тот город «заехал». Самый захват произошел таким «подобием»: сперва курфюрст прислал генерала Брандта с пятитысячным отрядом без пушек. Брандт уговаривал бурмистров и мещан сдаться, но они, не желая быть «под владением курфистовым и вольности свои потерять, не сдалися», потому что платили Польше всего только 2000 золотых в год, и то не как подать, а «во образ вспоможения коруны польской». Генерал на некоторое время удалился, но затем подошел к городу с семнадцатитысячным отрядом и с пушками. Эльбингцы тщетно посылали с просьбой о помощи к королю, в соседние польские города и в Данциг, но ничего из этого не вышло, а между тем Брандт открыл по городу пальбу из пушек. Из города сначала отвечали, но затем немцами была брошена бомба «в самую пристань, пред градовые враты и попала в воду, которой весь город ужаснулся, так великая и так сильная, что дивно слышать: горела и трещала, и рвала с четверть часа, и всю пристань возмутила и суды переломала».

Эффект немецкой артиллерии оказался решительным: «граждане, то видя, убоясь, город сдали». Немцы, заняв город, налагают на него свою сильную руку: «День ото дни вольности их отсекают и в свою власть принимают крепко… кругом города на реках и на прокопных водах строят шанцы и крепости многие и укрепляют тот город сильною рукою». Эльбинг вел торговлю хлебом; теперь торговая жизнь города остановилась, и он разоряется: «…хлеба, которого множественное число обретается, отпускать никуды и продавать не велено… Итак те граждане зело по своей вольности тужат, да и для того, что к тому Эльбингу многие села и деревни належат, и в тех деревнях стоят на хлебе саксонские войска. И оттого-де они со всех стран пришли к великому разорению и многие мещане хотели ехать, покиня домы свои, в иные вольные городы, но и того им не позволено». Натянутые отношения между жителями и немецким гарнизоном были сразу же, в день приезда, замечены русскими. В этот день разыгралось одно из столкновений между городской администрацией и немецким командованием. Этот эпизод попал в «Статейный список». Когда жители вышли на пристань смотреть на прибывшее русское посольство, комендант города фон Горн «незнаемо каким вымыслом все городовые караулы того града у мещан отнял и своих поставил много; также и у цекаузов (цейхгаузов) и у иных казенных мест замки поломав, замкнул своими и запечатал своими печатьми… чему граждане зело удивились и опечалились», потому что ранее караулы в городе несли городовые солдаты под ведением бургомистров и ратманов[1399]. Обо всем виденном и слышанном в Эльбинге Возницын писал подробно в Москву Л. К. Нарышкину и Ф. А. Головину[1400]. Из Эльбинга посольство выехало 23 апреля после обеда на двух судах-шмаках, данных комендантом, и при хорошей погоде «перебегли» 16 миль «гаваном», т. е. по Фриш-Гаффу, и к вечеру были в Кенигсберге, где послу было отведено помещение в доме, в котором стоял там Петр в 1697 г. «Начальствовали в том городе в то время, — замечает „Статейный список“, — над городом комендант полковник Бреда, а в шанце, которой против того двора, где великой посол поставлен, жил генерал Брант и правительствовал над всею Пруссией ратными людьми; у него ж готовых солдат десять тысяч человек, да в Эльбинге с комендантом же три тысячи; смотрит на замыслы польские, а именно бережет Эльбинг»[1401]. У коменданта Возницын просил подвод до прибрежного местечка Шакена, затем судов до Мемеля и от Мемеля вновь подвод до владений курляндского герцога. По этому случаю у коменданта происходило совещание с советниками курфюрста, т. е. с гражданскими чиновниками, и затем фон Бреда явился к Возницыну лично и объявил, что все будет учинено по его желанию. Из Кенигсберга посол хотел захватить нанятых на русскую службу музыкантов, но узнал, что их увез с собой в Москву проезжавший туда посланник курфюрста фон Принцен. Являлся к Возницыну находившийся в Кенигсберге слуга Лефорта Генрих Якимов, посланный в Кенигсберг для покупки ракетных станков. 27 апреля Возницын выехал в дальнейший путь и ночевал в Шакене. Оттуда наутро в четырех судах по Куриш-Гаффу отправился в Мемель, где был 29-го. В Мемеле из-за сбора подвод и опять из-за болезни простоял три дня и выехал оттуда 2 мая до Руцавы, пограничного места герцога Курляндского, к которому еще из Кенигсберга писал о своем прибытии и о подводах, а из Мемеля послал для переговоров о том же подьячего Федора Буслаева. В Руцаве пересели на оказавшиеся «зело худыми» курляндские подводы и остановились в имении герцогини Курляндской, деревне Тайлуке[1402].

Сюда 5 мая явился из Митавы приветствовать Возницына с приездом назначенный к нему в пристава ротмистр Яган Вильгельм Кошкель, привезший с собой для продовольствования посольства герцогскую кухню. Были присланы также шесть лошадей с герцогской конюшни под посольскую карету. После обмена приветствиями и любезностями Возницын подробно выспрашивал его об отношениях в герцогской семье и о положении Курляндии: «…как поводится между князем младым и княгинею и опекуном князем Фердинандом, нет ли между ими какой ссоры и кто соизволил ему (князю Фердинанду) у младого князя опекуном быти: княгиня ль или их президенты и есть ли между ими согласие?» Кошкель рассказал Возницыну, что князь Фердинанд со своим братом, умершим герцогом Курляндским, не видался лет с двадцать, ездил повсюду и служил при разных дворах, а когда услышал о смерти брата, то испросил у польского короля согласие, чтобы ему быть опекуном над малолетним герцогом. У них в Курляндии такое право: когда герцога не станет, а дети останутся в малых летах, то правительствуют министры. Сначала герцогиня этого опекунства дяди не хотела и вместе с министрами ему сопротивлялась, но теперь она и некоторые министры с князем Фердинандом согласились, потому что он ничего вредного не делает; но некоторые министры не согласны, не хотят нарушать старого права и поехали к королю домогаться, чтобы того опекуна отставить. Только, по его мнению, ничего они тому опекуну «не учинят», потому что он пользуется королевским расположением — «король до него добр». Курляндия страдает от непомерных королевских поборов: король на всю Курляндию наложил великие поборы, просит вопреки обычаю двести тысяч золотых, а если не дадут, грозит поставить у них свои войска постоем. «А они и без того отовсюду стеснены и… вовсе изубожали», однако ж сколько могут, соберут и отдадут королю. «А тот-де запрос не токмо их убожит, но и вольность их ломает, чего у них преж сего никогда не бывало; а жили-де они токмо под королевскою протекцыей» и ставили иногда небольшое войско, а податей никаких не давали и «во всем имели вольность, как и Литва»[1403]. Эти разговоры Возницына в Эльбинге и по дороге в Митаву показывают, как московский дипломат пользовался каждым случаем, чтобы ориентироваться во внешних отношениях и во внутреннем положении тех стран, которые могли интересовать московское правительство. Отношения между Польшей и Бранденбургом, между Польшей и Курляндией и внутреннее положение прибалтийских государств будут вскоре важнейшими вопросами в русском дипломатическом ведомстве.