Петр I. Материалы для биографии. Том 3, 1699–1700

XX. Продолжение переговоров. Взаимные жалобы

Вопрос о форме подтверждения прежних договоров был главным предметом переговоров, но не единственным. Следовал затем ряд жалоб с русской стороны на причиненные шведским правительством и его подданными обиды. Здесь первое место занимала обида, нанесенная Великому посольству 1697 г. в Риге. Вопрос был поднят Головиным на третьем съезде. Оговорившись предварительно, что упоминает этот случай не «к раздиранию договоров», боярин сказал, что когда великие послы — Ф. Я. Лефорт, он, Головин, и думный советник Возницын имели путь свой через королевство Шведское на Ригу, то, хотя им на границе и до Риги посольского приема и не учинено, как бы следовало по обычаю и по договорам, однако до Риги доехали благополучно. Но в Риге губернатор и рижане градские люди чинили им великое утеснение: съестные и питейные припасы и конские кормы продавали им нарочно дорогою ценою, за постоялые дворы и за перевоз через Двину брали двойную плату и дороже, утеснили русских извозчиков, привезших послов в Ригу: когда те стали распродавать в Риге своих лошадей — понизили на лошадей цену. Посольских людей не пускали свободно ходить по городу для покупки кормов, а водили их под караулами. Шведским послам, проезжающим через Московское государство в Персию, оказывается в Московском государстве всякое вспоможение и даются не только постоялые дворы, но и кормы и подводы. «А они, царского величества послы, в Риге хотя б ласковым словом приветствованы были!» Между тем при посольстве, «хотя и в незнатной персоне, — был сам государь, и рижане об этом знали, — для того посольству такую тесноту и чинили… и великое суровство им показали». Если бы случилось королю быть в Московском государстве, «хотя бы скрытым лицом», а государь бы о том узнал, то воздал бы ему честь не с принуждением, а со всяким удовольствованием. Рижане же сочли посольство за неприятелей или лазутчиков, которые будто бы приехали осматривать и измерять рижскую крепость; послы предложили того из посольских людей, кто бы стал измерять крепость, брать под арест, и, однако, никто взят не был. Да и всего при посольстве служилых людей было 70 человек; что с таким малым числом можно было сделать над крепостью? Хорошо известно, что рижский губернатор и рижские жители такое утеснение посольству чинили не по королевскому велению, а по своему хотению. Если бы смерть короля Карла XI случилась во время их пребывания в Риге, рижане поступили бы с ними варварски, как с неприятелями и злодеями! Когда по приезде в Либаву послы отправили оттуда через Ригу конюха и 10 человек рейтар, то конюх был задержан в Риге, сидел за караулом в ратуше, водили его к губернатору, и едва отпущен; а на рейтар рижане затеяли, будто они кричали и хотели их перестрелять. Обо всех этих обидах посольство по прибытии в Голландию заявляло шведскому послу в Гааге Лилиенроту; он обещал донести королю, но доносил ли, неизвестно, во всяком случае, никакого следствия о том в Риге не было и никакого указа не учинено. На основании всего изложенного Головин предлагал шведским послам довести о происшедшем до сведения короля с тем, чтобы он «велел тому губернатору и рижанам учинить за то утеснение и за их посольское бесчестие оборонь, чтоб впредь иным таким чинить было неповадно». Своих же личных убытков Великое посольство на рижанах не взыскивает[244].

Шведы отвечали, что им о причиненном в Риге посольству утеснении слышать печально. Они очень удивлены этим и донесут королю; если бы королю было о причиненных обидах известно, то сейчас же он велел бы расследовать дело и учинить указ. По каким причинам Великому посольству такое утеснение было, сами они, послы, не ведают и дознаться не могут, потому что сами при том не были и ни от кого подлинно о том не слыхали. Наоборот, им ведомо, что, когда недавно проезжали через Ригу царский посол в Голландии Андрей Артамонович Матвеев да и он, думный советник П. Б. Возницын, возвращавшийся с Карловицкого конгресса, им «прием, и встреча, и почести были достойные», соответственно тому, как в Московском государстве принимали шведских посланников, проезжавших в Персию. Послы просили боярина изложить все сказанное о рижских обидах «на письме».

Последующие жалобы были уже второстепенного характера. Большое неудовольствие в Москве возбуждали действия рижского почтмейстера. Через рижскую почту шла корреспонденция из Москвы в европейские страны. Эту корреспонденцию почтмейстер задерживал и даже распечатывал, а иногда вовсе не принимал ее и не отправлял по назначению. О таких его действиях Головин вручил послам особую записку. Послы, приняв записку, сказали, что о «неправдах» рижского почтаря им и самим известно, так как о них было уже по донесению московского почтмейстера Виниуса писано в грамоте от царя к королю. Им, послам, было приказано от короля при проезде через Ригу расследовать это дело; они расследовали и убедились, что рижский почтмейстер действительно во многом виноват. Они писали уже о том королю, и взыскание почтмейстеру будет учинено неотложно. Будут писать и еще раз по поводу представленной боярином записки. Головин передал затем жалобу врача Болдуина Эндрюса, отправленного в Голландию в посольстве Матвеева. Эндрюс, кроме врачебной деятельности, занимался также подрядами в кумпанском строении кораблей и между прочим подрядился на поставку парусного полотна, которое и было задержано в Швеции. Послы заметили, что тут шведское правительство ни при чем, это частные дела между русскими и шведскими подданными. Им, впрочем, предписано такие жалобы принимать, потому они и эту жалобу принимают. Далее, думный советник П. Б. Возницын выступил со своей личной жалобой на пропажу у него части имущества при возвращении с Карловицкого конгресса. В Лифляндии на пути между Ригой и рижской границей один из шведских подводчиков, которые везли его имущество, увез целый воз с его вещами ценою на тысячу рублей или больше. По жалобам Возницына подводчик был отыскан, но имущество возвращено было не полностью, и поэтому он просил о возвращении остального имущества. Послы заметили, что рижский губернатор писал, что, как оказалось по расследованию, подводчик имущества думного советника не увез, «а за многими подводы и за неосмотрением того подрядничья надзирателей русских людей, которые ехали за обозом, осталась та подвода в лесу». Имущество на ней было в целости и будет возвращено Возницыну через резидента Книппера. Наконец, Головин сделал общее представление о многочисленных обидах, причиненных русским подданным шведскими. Если бы государь не хотел с королем соседственной дружбы, то и одна из этих обид могла бы быть достаточным предлогом для нарушения вечного мира. Особенно много таких взаимных недоразумений и столкновений происходило в порубежных местах между подданными обоих государств по делам межевым, торговым и всяким иным. Послы со своей стороны представили ответной комиссии список обид, причиненных королевским подданным русскими — «обидным делам книги», — и в связи с этим подняли вопрос о назначении, с обеих сторон, с русской и с шведской, особых межевых судей или пограничных комиссаров, которые бы съезжались и разбирали такие дела между подданными обеих стран. Головин, принимая представленные послами «обидные книги», сказал, что и с русской стороны послам будут вручены подобные же книги, так как и царским подданным в прошедшие годы учинялись многие тягости и обиды. Еще до прибытия шведского посольства в Москву новгородскому и псковскому воеводам предписывалось составить выписки из дел по жалобам русских подданных на шведов и прислать их в Москву. Такие «обидные книги» с русской стороны и были переданы послам на пятой конференции. Предложение послов о назначении пограничных комиссаров было принято; им было сказано, что государь велит назначить двух комиссаров из дворян, вотчины которых лежат близко к порубежным местам. Соответственно с этим должен был назначить своих комиссаров и король. Окончательное решение этого вопроса было, однако, отложено до прибытия будущего русского посольства в Стокгольм[245].

Возник обычный при переговорах русских со шведами вопрос о титуловании обоих государей. Поднят он был шведскими послами, которые на четвертой конференции стали просить, во-первых, не титуловать более короля «велеможнейшим и высоко-рожденным князем», а во-вторых, просили при упоминании о покойных предках короля писать не «высокославные», а «блаженные» памяти, как пишется о русских покойных государях. Нежелание короля именоваться «велеможнейшим и высокорожденным князем» послы объясняли тем, что «в нынешние времена теми речениями пишутся непородные люди»: графы и князья, приобретшие себе эти титулы выслугой и даже покупкой. В подкрепление своего объяснения послы указали на пример английского короля, который во времена Столбовского мира писал еще себя высоко-рожденным князем, потому что в те времена таких князей было еще мало и, кроме королей, такими речениями писаться иные не смели; а теперь, когда род тех князей умножился, английский король перестал писаться таким названием. В основание своих требований послы указывали статью 2-ю Кардисского договора, устанавливавшую, что оба договаривающихся государя должны быть титулуемы так, как они «сами себя описуют». Головин, обещая доложить об этих просьбах государю и сообщить послам ответ на следующей конференции, заявил все же встречное требование: именовать царя «пресветлейшим и державнейшим», как московский государь «сам себя описует» и как пишут к нему римский цесарь и все окрестные христианские государи. При этом Головин пояснил, что титул этот дал впервые царю король Польский за многие «воинские промыслы и помочи и военные труды». Шведский же король и доныне этого титула государю «не додает». На следующей конференции Головин сообщил послам царский ответ по вопросу о титулах: в грамотах, которые будут посланы с ними королю, королевское именование будет написано по-прежнему, «а не по его королевскому прошению». Пересматривать теперь этот вопрос неудобно: о желаниях короля царю известно, но о желаниях царя относительно титула королю донесут будущие русские послы в Стокгольме; тогда этот вопрос и можно будет решить. В конце разговора Головин, впрочем, высказался откровеннее: если бы король в своих грамотах сделал к титулу царя желательную в Москве прибавку «пресветлейший и державнейший», то и его желания о переменах в титуле были бы здесь же в Москве удовлетворены. Послы сослались на королевскую грамоту, присланную к царю ранее с гонцом Иваном фон Кельдерманом, в которой говорилось, что король «тое титлу („пресветлейший и державнейший“) к его государскому именованию додает» под условием и себе такого же именования. На эту грамоту, однако, из Москвы не ответили. Притом в той грамоте, как заявляли послы, было написано вместо «пресветлейшего» — «всех яснейший» «для того, что то речение цесарское и латинское (serenissimus), а на свейском языке того положить невозможно». Московская дипломатия и при Петре продолжала быть строга и щепетильна относительно титулов и неподатлива на какие-либо новшества для других государей. Мы уже видели, как Петр при всем своем расположении к курфюрсту Бранденбургскому, союза с которым он искал, все-таки упорно отказывался называть его братом. Вопрос о переменах в шведском титуле был, таким образом, отложен. В докончальной грамоте, отправленной со шведскими послами, король именуется по-прежнему[246].