Петр I. Материалы для биографии. Том 3, 1699–1700

XXXIII. Масленица 1700 г.

Но вернемся к февральским дням 1700 г., о которых, впрочем, имеем очень мало известий. Между розысками 31 января и казнью 40 стрельцов 9 февраля увеселения шли своим чередом, тем более что это была масленичная неделя. Цесарский резидент Плейер сообщал своему двору под шифром, как особо сенсационную и компрометирующую новость, что царь всю масленичную неделю ел мясо и предоставил то же подданным[541]. 7 февраля в среду на Масленице Петр был на «маленькой пирушке», устроенной датским послом П. Гейнсом, на которую было приглашено до 50 человек, в том числе бояре: Л. К. Нарышкин, князь Б. А. Голицын, Ф. А. Головин, ближние люди: Г. И. Головкин, Ф. А. Апраксин, думный дьяк Виниус и др. Был приглашен, для отвода глаз, конечно, и шведский комиссар Книппер. Царь приехал в 11 часов утра и сидел за обедом до 7 часов вечера, после чего, пишет Гейнс в депеше королю, «я устроил во дворе дома, где я живу, — т. е. на Посольском дворе в Китай-городе, — небольшой фейерверк, который я приготовил, пользуясь содействием одного из моих друзей, английского капитана по имени Вальронда, превосходно знающего это дело. Зная, что царь очень любит это развлечение, я приказал сделать особым способом ракеты (des fuseґes), наполнявшие воздух родом дождя, который называют goldt und silber regenfeuer; он очень понравился царю и компании, и все должны были признать, что такого рода огни были еще не виданы в Москве». По окончании фейерверка царь оставался еще у посла до 10 часов вечера и перед отъездом сам поднес всей компании (porta `a toute la campagnie) большой бокал вина за здоровье датского наследного принца. Уезжая, он сказал послу, что охотно бы еще остался, но должен удалиться отдохнуть ввиду большого совета, который должен был состояться завтра в Преображенском[542].

Следующее свидание Гейнса с царем произошло, как пишет Гейнс, «у казацкого гетмана», надо полагать, на другой день, 8 февраля. Гетман И. С. Мазепа приехал в Москву 22 января 1700 г. Приемом распоряжался соединенный с Посольским Малороссийский приказ, который и вел переписку с другими приказами по возникавшим в связи с приемом вопросам. По наведенной в Малороссийском приказе справке, в прошлый такой же приезд гетмана десять лет назад, в 1689 г., с ним прибыло генеральной старшины, полковников «и иных знатных особ и войсковых людей и духовного чину и челяди» 551 человек. Рассчитывая и в текущем году на такое же число, приказ распорядился о поставке для гетмана с городов и с уездов, по которым шел его путь, — из Батурина, Севска, Болхова, Калуги — трехсот пятидесяти подвод. Однако этого числа подвод оказывалось недостаточно под огромный обоз гетмана, соответствовавший его огромной свите. 21 января в Малороссийский приказ явился посланный Мазепой войсковой товарищ Самой-ло Васильев и сказал: в нынешнем 1700 г. «послал с ним из Батурина к Москве гетман Иван Степанович обыкновенной живности: лосей, кабанов и иной зверины да про свой, гетманской, обиход питья и иных столовых запасов на сте подводах», на которых войсковой товарищ и довез этот обоз до Мценска, а в Мценске ему дали подводы только под живность, но и то только до Тулы, а под столовые запасы совсем не дали, так что он принужден был оставить столовые запасы в Мценске, а живность в Туле. Приказ распорядился о поставке подвод для дальнейшего продвижения всей этой живности из Украины в Москву[543].

Для приезжих украинских казаков в Москве существовал особый Малороссийский двор на Маросейке, получившей свое название от этого двора. Для гетмана был особый гетманский двор. Но так как этот последний тогда ремонтировался[544], то гетман со старшиной и ближайшей свитой был помещен на Посольском дворе на Покровке. Содержание гетмана и свиты отчасти, в дополнение к привезенным ими из Украины запасам, отпускалось из казны. Из Ратуши велено было выдать гетману «и при нем будучей генеральной старшине и иных чинов войсковым людям на поденной корм московского житья и в дорогу поденного и на прогонные деньги 500 рублев». Питья и конский корм доставлялись в натуре. 21 января заведовавшему Посольским двором знакомому уже нам дворянину М. В. Текутьеву предписывалось «принять из Ратуши на Посольский двор для приезду гетмана Ивана Степановича Мазепы питья: 20 ведр вина двойного, 100 ведр простого, 100 ж ведр меду вареного, белого тож, пива мартовского и расхожего четыре вари да конского корму 50 возов сена, 100 четвертей овса, 20 сажен дров». Текутьеву предписывалось далее «то питье вино и мед и пива взяв, на его, гетманской, обиход и при нем будучим знатным особам и иных всяких чинов людем по запросу давать в расход с ведома государственного Посольского приказу дьяков… самому тем питьем не корыстоваться и на сторону никому не давать», а также «того смотреть, чтобы гетман и при нем будучие всех чинов люди были во всяком удовольствовании и государю б челобитья о том не было». Отпуск питей был строго распределен по чинам: гетману надлежало выдавать в день «по 8 чарок вина двойного, по полуведру меду вареного, по ведру меду белого, по два ведра пива доброго». Старшине полагалось: «есаулу Ивану Ломиковскому, бунчужному Ивану Скоропадскому, нежинскому полковнику Ивану Обедовскому по 5 чарок вина двойного, по 3 кружки меду вареного» и пива доброго по стольку же. Далее перечисляются 18 человек знатных товарищей, 4 канцеляриста, священник, аптекарь, трубач и 27 человек челяди и указаны соответствующие ежедневные порции питей каждому в нисходящей градации[545].

В знак особого благоволения гетман был пожалован кавалером учрежденного в прошлом 1699 г. ордена Св. апостола Андрея Первозванного и был, таким образом, вторым его кавалером; первым был, как припомним, боярин Ф. А. Головин. Пожалование состоялось 8 февраля. В именном указе, данном в этот день и закрепленном думными дьяками Автономом Ивановым и Любимом Домниным, читаем: «1700 февраля в 8 день великий государь (т.) пожаловал своего царского величества подданного войска Запорожского обоих сторон Днепра гетмана Ивана Степановича Мазепу за многие его в воинских трудех и знатные усердно радетельные верные службы, которые он с его, великого государя, малороссийскими регименту своего ратными людми против его, великого государя, неприятелей салтана турского и хана крымского через тринадцать лет… чинил». Эти службы далее перечислены, а именно: действия в 1695 г. с боярином Б. П. Шереметевым и затем поход на низовья Днепра, где были взяты турецкие укрепленные городки: Казыкермень и другие. «И за те за все вышепомянутые его, гетманские, воинские храбрые… победы, — заключает указ, — велел его по имянному своему, великого государя, указу в своих, великого государя, к нему грамотах и во всяких посторонних письмах писати его славного чина святого апостола Андрея кавалером и во знамение вечные славы того вышепомянутого кавалерства дать ему, гетману, святый крест, который имеет он, гетман, всегда на себе носити. И в государственном Посольском приказе и в приказе Малые Росии сей его, великого государя, указ записать в книгу, а в Розряд для ведома отписать память. А ему, гетману, на помянутое кавалерство дать свою великого государя жалованную грамоту»[546].

Так как гетман в своем широковещательно написанном благодарственном ответе на полученную им жалованную грамоту упоминал, что царь сам устно сообщил ему о назначении его кавалером и собственноручно возложил на него знаки ордена: «…перьвее з уст поданным милостивым своим монаршим словом изволили мя нарещи славного чина святого первозванного Христова апостола Андрея кавалером и скипетродержавными своими руками вложити на мя крестное того знамение»[547], то можно с большою вероятностью предполагать, что это словесное объявление и возложение знаков ордена имело место 8 февраля в доме гетмана, где был и Гейнс. О самой церемонии Гейнс не говорит, но зато сообщает о разговоре, который вел с ним Петр. Он начал с выражения удовольствия по поводу дня, накануне проведенного у Гейнса, и устроенного им фейерверка и обещал провести у него последний день Масленицы — воскресенье 11 февраля. Посол воспользовался случаем и стал просить царя назначить ему до отъезда в Воронеж аудиенцию для вручения верительных грамот от нового короля, которая все откладывалась. Царь не дал ответа на эту просьбу и переменил разговор, перейдя к другой теме и заговорив о своем намерении расширить архангельскую торговлю, учредить в Архангельске торговую компанию по примеру английской и голландской Ост-индских компаний, построить там значительный торговый флот, сделать Архангельск единственным пунктом русской внешней торговли, а довольно тогда развитую русскую торговлю через балтийские порты Нарву, Ревель и Ригу прекратить. Царь имел здесь в виду выгоды русских купцов, которые будут торговать через свой порт и на своих кораблях, а также стремился нанести убыток шведам, получавшим доход от движения русских товаров через их порты. Из этих сообщений Гейнса видно, куда направлена была в то время мысль Петра. Он думает о предстоящей войне со Швецией, которую уже начал его союзник Август II, и, не будучи еще в состоянии, пока не заключен мир с Турцией, вступить в войну с оружием в руках, намеревается вредить шведам, подрывая их торговлю. Своего враждебного отношения к шведам он уже не скрывает. Шведский резидент Книппер, до которого, конечно, дошли сведения о плане царя пресечь торговлю через балтийские порты, был этим крайне расстроен и усматривал в этом нарушение договоров. Но царь, говорит Гейнс, на этих днях — очень может быть на собрании у Гейнса 7 февраля — при всей компании открыто заявил шведскому комиссару, что он не беспокоится о том, как к нему отнесутся в Швеции, что ему надоели хитрости шведов, ему хорошо известно, что хотели покуситься на его жизнь, когда он два года тому назад проезжал через Ригу, а шведский король вместо того, чтобы наказать рижского генерал-губернатора, еще увеличил его власть; он его в один прекрасный день достанет (qu’il pourrait bien le trouver un jour) и для этого ждет только заключения мира с турком[548].

Мысль, занятая такими обширными планами, как предстоящая война со Швецией, подрыв шведской торговли и переустройство русской внешней торговли, в то же самое время могла доходить до мелочей и с тою же интенсивностью, с какою она разрабатывала обширные государственные планы, могла вникать во все подробности личного домашнего хозяйства. «Меiнъ герценкинъ, — читаем в письме Петра к Меншикову, помеченном 13 февраля 1700 г., вероятно, из Москвы в Преображенское. — Какъ тебѣ сие писмо въручитца, пожалуй, осмотри у меня на дворе i вели вычистить везде i починить, такъже вели въ съпалной здѣлать полъ липовой да i въ другихъ вели новыя полы переделать. Такъже вели пиво Сълобоцькое i другое Андреева въ ледъ засѣчь; такъже вели здѣлать въновь погрепъ потъ тѣмь мѣстомъ, гъдѣ ботъ сътоiтъ iли гъдѣ сътарая баня. Так-же i во въсемъ осмотри i прикажи. А самъ, для Бога, не мешькай, а для чего — сам знаешь. За семъ предаю васъ въ сохранение въсехъ хъранителя Бога. Piter. Ѳевъраля въ 13 д. 1700»[549]. В письмо была вложена еще записка на голландском языке, текст которой Устрялов реставрирует так: «Mijn Zielenkind niet vergest mijn manvolk aanzien, met God help…» — «Моей души дитя, не забудь осмотреть моих людей с Божиею помощию»[550].