Так начиналась жизнь

18

Когда Оразбаю сказали, что в их ауле будет колхоз, и разъяснили, как в нем станут жить дехкане, он ничем не выказал своего интереса, а повернулся и молча ушел домой.

В комнате присел к очагу, нахмурил брови. Скуластое лицо его с плотно сжатыми губами было неподвижно. Оразбай сосредоточенно смотрел на то, как дружно желтые языки пламени охватывают хворост, как быстро он превращается в угольки, которые тут же покрываются налетом серого пепла.

Так и сидел. Хворост кончился, подкладывать в печь было уже нечего. Загорелась палка, которой он ворошил угли.

Жена начала поглядывать на него с испугом, но не решалась спросить, что же случилось. А он все сидел, не меняя позы.

Пришел мулла. Он жил в соседнем ауле, но время от времени появлялся, навещал каждого, кто слушал его проповеди, кончавшиеся обычно уверениями в необходимости строго соблюдать религиозные обычаи и вносить пожертвования в пользу духовенства в размере десятой части всех доходов хозяйства. Прищурив подслеповатые глаза, мулла осмотрел комнату. Увидел у очага хозяина, пробормотал приветствие. Оразбай и тут головы не поднял. Тогда служитель культа мышью юркнул под холст, в смежную комнату, где находился престарелый отец Оразбая.

Наконец Оразбай поднялся, вышел во двор. Узнала хозяина, потянулась к нему лошадь. Оразбай похлопал ее по впалому боку. Небогатым был Оразбай, потому и отощал меринок. Лошадь подняла морду вверх, там на крыше были сложены стебли джугары. «Мало заготовлено, не хватит на зиму», — почти вслух произнес Оразбай, но все-таки поднялся по лестнице, сбросил сноп тростника. Постоял, послушал, как сочно хрустит он на зубах лошади.

Вернулся в дом. Муллы уже не было, а отец, заняв место, на котором недавно сидел Оразбай, грелся у очага. Руки его, протянутые к огню, мелко-мелко дрожали. Лицо старика было настолько морщинистым, что походило на кору дерева.

— Не о колхозе ли думал, сын мой?

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. Колхоз — это не для мусульман, в нем опоганят нашу святую веру.

— Нельзя протестовать против того, о чем не имеешь понятия. Пусть мулла, который тебя настроил, читает свои молитвы и не сует нос в другие дела.

— А почему бы его и не послушать? Он слуга божий.

— Байский слуга! Ты лучше скажи, сколько раз тебе пришлось досыта поесть за свою долгую жизнь?

— И это было, сын. Все было...

Старик задумался. Нахлынувшие воспоминания оживили его. Перестала трястись голова, и в глубоких глазницах блеснули жизнью глаза. Он с удовольствием потер руки, иссушенные временем и работой, произнес:

— Ведь лет двенадцать уже прошло с того времени, как бай Максуд брал себе третью жену. Богатый, очень богатый был той. Гости приезжали со всей округи. Только скота сотня голов была съедена. Считать-то мне приходилось... Как вспомню о тое, так до сих пор вкус плова во рту чувствую. Накормил меня, правда, не хозяин, а повар: я дрова к котлам подносил... Для бедняка не важно, кто угощал, лишь бы досыта.

Старик замолчал. Пожевав губами и повернувшись к снохе, сказал:

— Бибисара, согрей чаю.

— Мы, наверно, не скоро попадем на такой той к баю, — заметил Оразбай. — Значит, вспомнить нечего будет. А в колхозе, может, заживем лучше. Дехкане говорят.

— Детей жалко! — крикнула из своего угла Бибисара. — Надо записаться в колхоз.

Разговор мужа с отцом пробудил в ней надежду на перемены. И она, не имея еще ни малейшего представления о том, что такое колхоз, поверила в него. Очень уж плохо ей было всю жизнь.

Оразбай посмотрел на жену с удивлением и скрытой радостью. Но для порядка все же сказал:

— Не женское дело, Бибисара, вмешиваться. Сходила бы лучше дров принесла. Видишь, кончились.

Старик произнес:

—Ты взрослый, сын. Сам решай.

Поднявшись с пола, хлопая галошами, одетыми на босые ноги, прошел в свою часть комнаты. Близилось время вечерней молитвы.