Так начиналась жизнь

25

Пожалуй, ничего больше так не хотелось Таласу, как вернуть привычный уклад жизни. А он расползался, словно изношенная рубаха. Талас мрачнел день ото дня, перестал выходить на улицу, чтобы не показываться на людях. Пристрастился к кокнару[1].

Вот и сегодня он полулежал на подушках, не спеша готовил себе напиток в большой глиняной пиале. В комнату вошел мулла. С величайшей осторожностью снял новые галоши, поставил их у порога. После поздоровался и смиренно опустился на край ковра. В глазах его появился жадный блеск. Никак не мог оторвать взгляд от пиалы с бурой жидкостью, что была в руках у Таласа.

Талас никогда не скупился на угощенье мулле. И не потому, что верил в загробную жизнь или священную книгу книг — коран. Он руководствовался обыкновенным расчетом. Если священнослужитель будет рассказывать всем о его щедрости и добропорядочности, тем самым он уже оправдает съеденный плов.

Талас крикнул жене. Она принесла вторую пиалу. Хозяин поднялся, достал из сундука узелок с толченой маковой кожурой. Взял из него щепоть и, стряхнув лишнее, высыпал в пиалу с водой. Протянул гостю.

Гость и хозяин сосредоточили внимание на приготовлении напитка. Размоченная кожура растиралась пальцами, отжималась. Затем она снова мокла. Все это повторялось много раз, пока вода не приобрела цвет крепкого кофе.

— Жизнь-то снова меняется... — прервав молчание, заметил мулла. — То революция, теперь вот колхозы... Как вести себя, не пойму. Одно чувствую: не приведет это к добру. Рушатся обычаи, привычки, на которые ушли столетия молитв и послушания. Коран справедливо толкует, что все новое противно желанию аллаха.

— Колхозы меня лишат земли, батраков... А тебе убытка от этого немного. Десятину[2] свою, если постараешься, ты всегда заберешь, — сказал Талас и зло засмеялся.

Мулла считал себя воспитанным человеком, он не стал перечить, хотя и обиделся. Тяжело вздохнул, выпил содержимое чашки.

С того дня, как в ауле впервые заговорили о колхозе, Талас постоянно ломал голову над тем, как бы удержать от этого шага односельчан. Осторожный по натуре, он затаился и ждал. А с муллой можно говорить откровенно.

— Старики в ауле — величайшая сила, — произнес Талас. — Хотя ушли в прошлое времена аксакалов, и всеми делами верховодит молодежь, к мнению людей, умудренных годами, все же прислушиваются. Если бы вы их собрали, убедили, что эти новшества в обработке земли приведут к одному — разрушению святейших основ религии Магомета и что поэтому всячески надо препятствовать объединению... Я бы перед вами в долгу не остался.

Случись этот разговор в другой обстановке, при свидетелях, мулла уклонился бы от ответа. Очень боялся он проявлять открыто враждебную настроенность к власти. Но Таласу можно довериться, да и опиум уже начал действовать.

— Я выполню вашу просьбу. Не одни старики, а все, кому дорог ислам, будут вместе с нами, — поклялся мулла.

Надежда, сладостная надежда, что все останется, как прежде, вспыхнула с новой силой в одурманенном сознании Таласа. Нет, не могут измениться дорогие сердцу устои. Богатство во все времена было и будет источником могущества.

С улицы донеслись до сидевших в затемненной комнате оживленные голоса людей. Они вскоре переросли в шум, который неумолимо нарастал, надвигался. А мулла с Таласом, развалившись на ковре, продолжали предаваться грезам.

В комнату вбежала жена Таласа. Дернув за рукав мужа, она испуганно произнесла:

— Люди идут к нашему дому! Они выкрикивают угрозы. А впереди них — поденщик Батыр...

Вздрогнул Талас, лицо стало белее муки. С трудом поднялся. А с улицы доносилось:

— От нас не спрячешься. Выходи-и! Судить тебя будем.