Так начиналась жизнь

35

Василия разбудили выстрелы. В том, кто стрелял, можно было не сомневаться. Басмачи! Значит, им стало известно о его приезде в аул. Стрельба, шум создавались специально, чтобы дехкане в трепете ждали, что к ним в любую минуту могут вломиться, избить и ограбить.

— Окружить дом. Доставить живым! — отдает приказ Садулла-бала.

Бандиты бросаются в темноту ночи. На дороге остаются двое: тучный Садулла и длинный, худой Байрам.

Василий спал в верхней одежде. Натянуть сапоги и схватить ремень с кобурой нагана было делом одной минуты. Он подбежал к двери, но поздно: во дворе уже мелькали сгорбленные фигуры людей. Дверь задергалась от ударов. Били по ней прикладами.

Василий вытащил наган, стрелять медлил. Тогда к нему подбежал Кенесбай, горячо произнес:

— Пощады никому не будет. Их надо убивать!

Хлопнули подряд два револьверных выстрела. За дверью кто-то застонал, затем послышалась грубая ругань. Все стихло.

Василий мог теперь осмотреть помещение. Кроме наружной, еще две двери выходили в коридор из комнат. В комнатах по одному окну, они обращены во внутренний дворик. Окна и представляли наибольшую опасность. Держать их одновременно под обстрелом Василий, конечно, не мог. Он затворил одну дверь, выходящую в комнату, и подпер ее лопатой, привалил мешками с джугарой. Баррикада не была серьезным препятствием, но она исключала внезапность нападения.

Кенесбай черед вторую дверь, оставшуюся открытой, вернулся в комнату и принялся успокаивать расплакавшегося ребенка. Можно было подумать, что он совершенно равнодушно стал относиться к происходящему. Василий прижался в коридоре к стене так, чтобы не задела пуля, пущенная в дверь. И потом — ему было видно окно в комнате, куда ушел Кенесбай.

На дворе светлело. Стали видны за окном тонкие, прямые ветки каратала.

Не раз приходилось Василию сталкиваться с басмачами. То были бои в степи, в горах, на улицах городов и аулов. Там ощущалось плечо товарищей, а здесь он попал в западню. Помощи ждать неоткуда, надежда на наган плохая. Оставалось — умереть достойно.

Затянувшееся затишье вызывало у него тревогу. Уйти басмачи не могли, они, очевидно, совещаются после первой неудачи.

Загремели выстрелы. Стреляли в окна и дверь одновременно. Звенели выбитые стекла. Со стен пули отбивали куски глины. Василий отодвинулся и был в безопасности.

Вот чья-то фигура заслонила свет. Басмач попытался проникнуть в дом через окно. Василий нажал на курок, человек остался лежать, безжизненно свесив руки. Тело затем утащили наружу.

Сильно застучали в забаррикадированную дверь. Скатился верхний, туго набитый мешок, в образовавшуюся щель просунулся ствол карабина. Василий подбежал ближе, чтобы выстрелить наверняка. Этим и воспользовался другой бандит. Он пролез в окно, спрыгнул внутрь комнаты. Но тут же получил в лицо свою порцию свинца.

Кенесбай подхватил убитого за ноги, выволок в коридор.

— Чтобы дети не пугались, — произнес он.

В соседней комнате уже слышались голоса. Басмачи, скопившись, готовились к нападению.

— Живыми попасть к ним нельзя, замучают. А патронов мало, сдержать их натиск нам не под силу, — сказал Кенесбаю Василий. — Что ты предложишь?

Кенесбай понял, к чему он клонит. Замахал протестующе руками, крикнул:

— Нет... У меня здесь дети!

Потом он скрылся в своей комнате. Василий стоял и ждал, когда басмачи решатся скопом ворваться в коридор.

В заложенную мешками дверь начали бить чем-то очень тяжелым. Она дернулась, из кованых железных петель полезли гвозди. Еще удар. Сорванная дверь упала в коридор. В нем оказалось сразу несколько человек. Вытаращив глаза, бандиты испуганно осматривались, привыкая к царившему здесь полумраку.

Василий стрелял, считая патроны. «Последний!» Он глубоко, всей грудью вдохнул свежий воздух. В разбитое окно было видно, как всходит солнце. Нежный розовый лучик живой полоской затрепетал на стене. До боли в груди было жаль расставаться со всем, что окружало.

Рука стала тяжелой, словно ее налили свинцом. Тогда Василий шагнул навстречу басмачам, оставшимся в коридоре, в надежде, что они освободят его от ужасной необходимости стрелять в себя самому. Но басмачи начали пятиться.

Василий обошел трупы и дверь, вставшую на мешках ребром, появился в проеме. Заблестели стволы, они были направлены ему в грудь. Вдруг худой горбоносый басмач закричал:

— Не стрелять! Он ищет смерти!

Окрик подбодрил басмачей. Они осторожно стали приближаться. Василий, признав в худом старшего, вдруг решил: «Я должен убить главаря». Но Байрам опередил его на долю секунды, вовремя разгадав намерение русского.

Басмачи бросились мимо упавшего Василия во вторую комнату. У порога их встретил с топором Кенесбай. Размозжив голову одному, он замахнулся на второго... Удар приклада заставил его тихо осесть на пол.

Тела басмачи вытащили на улицу. Садулла был злой, его бесили потери.

Кенесбай застонал, пошевелился. Байрам подбежал к нему и, желая угодить курбаши, вытащил маузер.

— Назад. Его мало убить. Облейте водой... А ты, Байрам, пройди в дом к неверному. Там не должно остаться живых.

Байрам повиновался неохотно. Приятней потешаться над поверженными врагами, чем ходить по комнатам, где лежат трупы единомышленников. На полу в комнатах кто-то уже успел разбросать одежду, валялись черепки битой посуды, под ногами потрескивало стекло. На широкой деревянной кровати, прижавшись друг к другу, как испуганные зверьки, сидели мальчик и девочка. У кровати — их мать. Сидит, не шелохнется. Волосы растрепанные, голова пригнута к самым коленям.

Шаги, чужие шаги заставили ее приподнять голову. Почувствовав опасность, грозившую детям, женщина вскочила, раскинула руки, пытаясь загородить их собою. Байрам выстрелил в упор. Колени женщины подогнулись. Она упала, не вскрикнув, не застонав.

Опять перед Байрамом беззащитные дети. Расширенные зрачки их глаз наполнены ужасом, они смотрят на Байрама не мигая. И ему становится страшно. Стоит, кажется, совершить это преступление, как жизни не будет: убьют людские проклятья.

Задрожавшую руку он все-таки поднимает. Отвернувшись, выпускает несколько пуль. Ничего больше не ощущая, натыкаясь на стены, выбегает наружу.

Тут Байрам видит, что к ногам русского уже закрепили черную волосяную веревку, а второй, которого он хотел пристрелить, стоит, размазывает руками по лицу кровь, смешанную с грязью. Что будет дальше, всем ясно. Их, привязанных к лошадям, проволокут через аул в назидание другим. И дальше, в степь, пока не выбьются из сил кони.

Садулла торопится. Он заметил движение в садах. Видно, жители аула решили сопротивляться. Вот с крыши соседнего дома кто-то выстрелил из дробовика. Жалобно заржала раненая лошадь.

Медлить больше нельзя. Сейчас Садулла-бала отдаст приказ.

Его отвлекает топот коня. Скачет дозорный.

— Красноарме-ейцы! — кричит издали. — Они едут сюда!

Басмачи всполошились.

— Рубите веревки! — кричит курбаши и, тронув коня, уводит басмачей за собой.

Послышалось негромкое красноармейское «ура». Через дувалы прыгают дехкане, вооруженные кто чем: охотничьими ружьями, вилами, топорами. Гневом пылают их лица. Не будет пощады бандитам.

Командир, а за ним красноармеец спрыгивают на землю. Склоняются над распростертым телом. Приподняв голову Василия, откинув со лба седую прядь, командир произносит:

— Вася, друг?! Как же это?..

Потом он торопливо разрывает ворот рубахи, прикладывается к груди Василия и радостно, еще не веря себе, сообщает:

— Он жив! Бинты! Скорее.