Так начиналась жизнь

33

Прошло несколько дней, и односельчане вновь собрались в дом к Батыру, на поминки. Сидели, степенно пили чай, разговаривали в ожидании горячего блюда.

Джума нетерпеливо барабанил пальцами по подошве своего старого сапога, бросал частые взгляды на открытую дверь. Где-то там у котла хлопотала хозяйка. Джуме очень хотелось поторопить Алиму, он едва удерживал это желание, судорожно заглатывал набегавшую слюну.

Алима внесла бешбармак. Две большие миски, их поставили в круг. Женщина, отойдя в сторонку, наблюдала за гостями, готовая выполнить любую их просьбу.

Лицо ее вдруг передернула судорога, задрожали губы. Чтобы сдержать рыдания, она крепко прикусила кончик платка.

— Когда умирает добрый, справедливый человек, память о нем остается. За правду Батыр смерть принял. Хотел очень, чтобы народ побыстрее зажил счастливой жизнью, — нарушив затянувшееся молчание, сказал Шамурат. И, обращаясь к Алиме, добавил:

— Рассказала бы людям о последних минутах его жизни. Пусть все знают.

В памяти Алимы вновь встала страшная ночь. Она слышит, что в дверь стучатся... Женщина, повинуясь возникшему предчувствию, не решается разбудить мужа. Слышит стук и лежит, не двигается. Может, люди уйдут?.. Искаженное злобой лицо бандита. Едва пульсирующая жилка на виске упавшего мужа.

— Они требовали, чтобы колхоз Батыр распустил, — взгляд Алимы рассеянно скользит по лицам мужчин, а в широко раскрытых глазах глубокая боль. — Батыр не захотел, они убили его.

Дехкане, перестав есть, молчат. Джума, облизав жирные пальцы, подумал, что зря завидовал Батыру, желал оказаться вместо него в председателях. «Вот так бы сидели все сейчас в моем доме. Ну, нет! Лучше прожить свой век в тени. А поседеет борода, как у аксакала аула, старика Сарсенбая, само собой придет и уважение людей».

Джума вглядывается в лица дехкан, ему интересно узнать, кого решат они выбрать в председатели. Не каждый теперь согласится. И вообще, как в дальнейшем дехкане посмотрят на колхоз? Ведь скот снова по своим дворам развели.

— Крепко, значит, мешают баям колхозы. Как кость в горле, — сказал Сарсенбай, самый старый, самый почтенный человек в ауле. — Да-а... А я, знаете, очень не люблю баев. От них много зла на земле. Да-а... Как это у нас говорят?.. Пока народ не расположится на новой кочевке, собаки не успокаиваются. Запиши меня в колхоз, Шамурат. Будь другом...

Решение Сарсенбая было для всех полной неожиданностью. Всего неделю назад старик, когда ему предложили вступить в колхоз, ответил:

— Подожду. В народе говорят: в осторожности нет позора.

В комнату вошел Карим. Его не ждали. Дехкане усадили секретаря райкома на почетное место. С сочувствием посматривали на его руку, висевшую на перевязи, покачивали головами.

— Приехал, чтобы отдать последний долг уважения председателю, — произнес Карим. — Потом краем уха слышал, что бандитов вы здорово испугались. Из колхоза обратно все позабирали, по дворам попрятали? Талас вас благодарить еще не приходил? Придет, обязательно!

— Горько слышать твои слова, — произнес Сарсенбай, — потому что справедливы они. Видит аллах, мы виноваты, ибо испугавшийся саранчи посевов не сеет...

С большими предосторожностями пробирались дальше Байрам и Шарип. Погоня их напугала. Не окажись рядом леса, им бы не уйти.

По незнакомой дороге за ночь преодолеть больше двадцати пяти километров не удавалось. Потом Шарип стал отставать, все жаловался на усталость. Его нытье раздражало Байрама, в нем закипал гнев. Сдерживала лишь боязнь одиночества, иначе он бы высвободил душу Шарипа из этого рыхлого тела.

В дома заходили ночью. Дехкане угощали их тем, что сами имели. Нарушая правила гостеприимства, Шарип в те минуты, когда хозяева оставляли их в комнате одних, брал с дастархана хлеб, урюк, торопливо запихивал все это себе за пазуху.

Байрама коробило, но он молчал, потому что днем, когда они прятались в каких-нибудь зарослях, вместе с Шарипом поедал краденое.

Особенно трудно было переходить горы. Невысокие, они растянулись на многие километры. Темные, мрачные склоны были лишены растительности. На камне и глине не приживалась даже известная своей неприхотливостью верблюжья колючка. Редко можно было встретить и жилье человека.

Двое суток мучили Байрама с Шарипом голод и жажда. Чтобы быстрее миновать эти лишенные жизни пространства, они, пренебрегая осторожностью, шли теперь днем.

По ту сторону гор снова был густонаселенный оазис. До Шах-Аббаза оставалось совсем немного. Но вконец измученный Шарип предложил украсть лошадей или хотя бы ослов. Байрам согласился.

— В Шах-Аббаз нам надо войти днем, — сказал он. — Мы незаметно вольемся в общий поток дехкан, которые обычно едут с утра в город.

С наступлением темноты Байрам и Шарип вошли в какой-то дом с намерением поесть. Хозяин оказался человеком словоохотливым. Он бойко рассказывал о том, что жизнь его теперь несравненно лучше, что в их ауле колхоз. Он вступил в него, но еще боится бандитов.

Байрам соглашался с дехканином, а в глаза ему не смотрел: вдруг выдадут его истинные чувства?

— До сих пор джигиты Садулла-балы ночами наведываются. Грабят. Берут все, что понравится. Но скоро их переловят. Красные воины в Шах-Аббаз прибыли.

Новость была не из приятных. Байрам с Шарипом, несмотря на протесты дехканина, не хотевшего на ночь глядя отпускать гостей, начали собираться в дорогу. Утром они решили быть в городе.

Вышли во двор вместе с хозяином. Тут оказалось, что исчез осел. На столбе, к которому он был привязан, висел обрывок веревки.

— Его увели! — воскликнул дехканин.

— Может, он сам убежал? К сосунку, — высказал предположение Байрам.

— Он осел, а не ослица! — возразил дехканин.

Осла отыскали уже без хозяина. Он покорно стоял метрах в двухстах от дома. Там, куда его отвел Шарип.

Шарип предложил Байраму сесть в седло, но тот отказался. Гордость!

Им повезло в том, что был базарный день. Вереницами тянулись в город по всем дорогам арбы, много дехкан ехало на лошадях и ослах, но больше было пеших.

Чем ближе к базару, тем людской поток становился гуще.

Кладбище располагалось не за городом, как это принято, а в самом его центре. Серые глиняные гробницы различных размеров — в зависимости от достатка и знатности усопших — навевали уныние, напоминая людям о бренности мирской суеты.

Байрам вскоре заметил нищего. Он сидел с опущенной головой, сильно согнув спину. Держался обеими руками за посох, воткнутый в землю.

На подошедшего нищий внимания не обратил, не стал он просить и подаяние. Вскинул голову только тогда, когда в его деревянную миску вдруг упала золотая монета.

— Да не оскудеет рука дающего, — прогнусавил и оглянулся по сторонам.

Серое лицо нищего изрезали глубокие морщины. Трудно было определить его возраст. Он казался одновременно и старцем, и человеком, которому не больше тридцати лет.

— Не дрогнет рука карающего... — ответил Байрам.

Нищий еще раз очень внимательно оглядел его, показал глазами в сторону Шарипа, грузно восседавшего на осле.

— Кто?

— Мы пришли вместе.

Осмотр, видимо, нищего удовлетворил. Он поднялся и пошел в глубь кладбища, уверенно обходя прижавшиеся друг к другу гробницы. Байрам ждал, что нищий пригласит их следовать за собой. Когда этого не случилось, он бросился за ним, чтобы не потерять из виду. Шарип, оставив осла, двинулся следом.

Пройдя через все кладбище, они оказались на клевернике, огороженном по сторонам забором. А впереди, за яблоневым садом, просматривался дом.

Остановились под навесом-террасой. Она протянулась во всю южную сторону дома. Нищий сделал знак рукой, приказывая остановиться. Сам юркнул в дверь.

Вскоре он вернулся, приглашая войти, шепнул:

— Садулла-бала оказал великую честь, посетив сегодня сей дом. Он хочет вас видеть.

Байрам слышал об этом предводителе банды. Сейчас, когда басмачество в основном было разгромлено и когда не стало отрядов, насчитывающих сотни людей, банда Садуллы, пожалуй, была самой крупной. Он налетал на селения ночью. Активистов, которые попадали бандитам в руки, прежде чем убить, жестоко истязали. На день басмачи укрывались в лесах, густо разросшихся по берегам Амударьи.

Байрам и Шарип миновали несколько темных коридоров. Наконец, нищий распахнул дверь, в глаза ударил яркий свет. Путников обдало теплым воздухом, густо насыщенным запахом жареного мяса.

Садуллу Байрам узнал сразу. Он сидел в центре. Неторопливые движения, надменное выражение лица, тяжелый взгляд — все это выдавало привычку повелевать. Даже Байраму под взглядом курбаши стало не по себе. А у Шарипа на лбу выступила испарина, на лице появилась льстиво-виноватая улыбка.

На расстеленной по ковру скатерти в беспорядке стояли бутылки с водкой. Рьяные защитники ислама, как любили именовать себя бандиты, сейчас преспокойно нарушали одну из заповедей мусульманской религии.

Байрам и Шарип поздоровались со всеми за руку.

Мужчины потеснились, Садулла-бала предложил вошедшим сесть.

— Не удивляйтесь, сегодня я отдыхаю, — сказал он, указывая на питье и еду.

— Да, почтеннейший Садулла вполне заслужил отдых, — поспешно вставил хозяин дома, стоявший у двери.

Только один Байрам уловил в его словах скрытую иронию. Бандиты были изрядно пьяны, а Шарип туповат от рождения.

— Хотел бы я знать, — важно сказал Садулла, — как вам все-таки удалось меня разыскать?

— Послал Даулбай.

— Даулбай? Это тот, из Ак-Терека?..

— Не знаю, откуда он родом, но у него хорошая примета: шрам через все лицо.

— Он. Э-эх, сколько нами вместе дорог изъезжено, сколько было славных дел...

Садулла стал вспоминать. Рассказывал он плохо, путал последовательность событий. Но слушали его с большим вниманием.

— Участвовал я и в том бою, когда Даулбай получил свою рану, — произнес Садулла печально. — Неожиданно столкнулись с красным отрядом. Даулбай скакал впереди, вот и пришлось отведать клинка. Нас долго преследовали. Не отстал от нас раненый Даулбай. Мы все были удивлены, как смог он удержаться в седле? А все объяснилось просто: повод, который он намотал перед боем на руку, зацепился за седло.

Садулла потребовал налить гостям водки.

— Вовремя вы пришли, — сказал он повеселевшим голосом. — У нас будет много работы...

— Мы, предугадав ваши намерения, очень спешили, — сказал Байрам.

Садулла, поняв шутку, рассмеялся. Но тут же хмуро сказал:

— Жаль, что не всегда ко мне орлы прилетают. Твой Шарип разве что чай разливать годен?

Шарип под общий хохот пытался возразить. И громче всех смеялся, пожалуй, Байрам.

Давно, очень давно Байрам не испытывал такой радости — находиться в кругу единомышленников.