Петр I. Материалы для биографии. Том 3, 1699–1700

XXI. Отпускные аудиенции у султана и у великого визиря

Предметом долгих переговоров был также вопрос об отпускной аудиенции у султана. Посланники желали непременно перед отъездом иметь личную аудиенцию у самого султана. Однако, поставив этот вопрос перед Александром Маврокордато 8 июля, они получили от него категорический ответ, что им у султана на отпуске не быть «для нижайшего их чина». На отпуске у султана бывают только послы, а посланников отпускает визирь[1223]. Ответ Маврокордато привел, по-видимому, посланников в сильное волнение, они его не ожидали: «О таком дивном и нечаемом деле зело удивились» и затем в ряде «пересылок» с Маврокордато (9, 11, 12 и 13 июля) выдвинули целый, можно сказать, строй аргументов за то, чтобы отпускная аудиенция была дана им у султана. Отказ был бы неслыханным умалением чести государя. Так как они присланы к государю, то и отпущены должны быть самим же государем, а не его наместником.

Если они, посланники, «худы и бесчестны», то для чего было с ними делать такое великое дело, как заключение мира? Надобно было им сказать с самого начала, что «такого великого дела с такими малочиновными людьми делать нельзя: они бы отписали тогда о том государю, и в два месяца им был бы прислан посольский характер». Если бы царю было известно, что посланники у здешнего двора в таком малом почитании бывают, он бы их в таком чине и не посылал. Посланники далее обращали внимание на свое название «чрезвычайные», говоря: «А когда чрезвычайные, то подобны послом». Честь воздается не послу и не посланнику, но самому тому государю, от которого он прислан. Если бы они присланы были к Порте с одними только «комплиментами», то и тогда им бы следовало быть при отпуске на приеме у султана; а тем более если они присланы не с одними «комплиментами», а с великим делом, которое здесь и совершилось. Будут ли они приняты султаном, это вопрос чести также и для них, турецких министров, которые вели с ними переговоры на 23 конференциях, таких конференций, «как Турское государство началось», никогда еще здесь в Константинополе не бывало! «И какою они, посланники, честью будут почтены, такова и их, думных людей, будет честь». Они, посланники, если не получат аудиенции у султана, подвергнутся в Москве гневу и опале. В Московском государстве посольская канцелярия очень смотрит, был ли посланный к иностранному государю у того государя «на приезде и на отпуске», и их, посланников, тотчас же по возвращении спросят об этом. Там выпишут из книг, что прежний посол Прокофий Возницын на отпуске у султана был. Правда, он имел звание посла, но был даже не в думном, а в простом дьячем чине, как теперь Иван Чередеев. Выдвигая и неоднократно повторяя все эти доводы, посланники сделали также решительное заявление, что, не побывав у султана на аудиенции, они из Константинополя не поедут[1224].

Маврокордато в начале этих переговоров был довольно упорен, ссылаясь на древний обычай и на специальное постановление дивана, говорил, что правление турецкое — императорское самовластное, древних обычаев не отменяет, припоминая прецеденты. Что он не прибегал к вымыслу, а говорил правду, в этом удостоверил посланников патриарх Досифей, подтвердивший при свидании с ними 15 июля, что у султана «посланники никоторых государей, кроме послов, не бывают». В ответ же на заявление посланников, что они из Константинополя не поедут, объявил, что уже состоялся указ, чтобы их отправить отсюда в течение 10 дней[1225].

Посланники возражали против указания на обычай, говорили, что султану никто для подобного и полезного обоим государствам дела отступить от обычая запретить не может, и приводили сентенцию, что «на милость и на немилость образца не бывает». По меньшей мере они просили хотя бы приватной аудиенции: «А видеть бы лице его, государское, хотя где приватно в шатрах или в саду при обычной оссистенции без церемоний… а добро бы где хотя за морскою проливою». С какой свитой им на аудиенцию явиться, и будет ли султан приказывать с ними что-нибудь к государю или нет, это в его воле.

Под необыкновенно энергичным напором посланников Маврокордато стал уступать и, хотя и возражал, что такие приватные аудиенции совсем при турецком дворе не в обычае, однако обещал доложить визирю. Кончилось тем, что энергия и настойчивость посланников одержали верх над рутиной турецкого двора и они добились своего. 13 июля Маврокордато дал знать, что есть надежда на личный прием: «И чтоб они, посланники, в желании своем о бытии у салтанова величества на отпуске не сумневались и не печалились и были в том надежны»[1226]. Действительно, аудиенция посланникам у султана была назначена на 24 июля в загородном летнем дворце султана на Черноморском берегу.

Посланники в сопровождении свиты из 17 человек и турецких чинов под охраной янычар выехали на лошадях около полудня из Песочных ворот. Добравшись до морской пристани, пересели в поданные им каюки, в которых плыли морем «около города и большого салтанского двора». Подъехав к воротам летнего дворца, из каюков вышли. «И у ворот стояли с посохами серебряными чауш-баша да кегая капычейской, а при них Александр Маврокордат и сын его Николай и кегая чаушской эминь-ага и спрашивали посланников о здравии, а посланники взаимно спрашивали их о здравии. И дожидались у ворот на правой стороне в сарае, устланном полстми по обыкновению их с подушками до тех мест, покаместа все люди ис каюков вышли на берег. А как вышли, и на посланников, и на 17 человек дворян, и на переводчиков, и на подьячих надели кафтаны и велели за посланники итить двором салтанским 3 человеком, а дворяном, да переводчику, и толмачу, и прочим всем велели остаться у ворот. И напереди посланников салтанским двором шли чауш-баша и кегая, а Александр Маврокордат и сын его Николай шли с посланники по левую руку. И на дворе салтанском на правой стороне стояло его, салтанских, 17 лошадей простых в богатом наряде, седла и чепраки были обнизные жемчугом с каменьми. Также муштуки и паперсти были с каменьи ж. Да на тех же лошадях сверх седел привязаны были щиты изрядные с каменьем ж и з жемчугом. А по левую сторону от моря под деревьями стояли и ездили на нарядных же конях, только не в таком наряде, которые были на правой стороне, 12 человек изрядных молодцов. А были те лошади для того, вменяя то, что будто он, салтан, был в том сарае за городом в походе, а не в большом своем настоящем дворе.

А как посланники пришли к крыльцу, и около того крыльца и в сенях и в палате, где сидел салтан, стояли капычи-баши и дворовые ево, салтанские, многие люди. И, взяв посланников, и дворян, и переводчика, и толмача, и капычи-баши под руки честно, повели перед салтана.

А как посланники в палату вошли, и салтаново величество сидел на рундуке на скамье на широкой, обитой материею золотною, низоною жемчугом с каменьи меж подушками. А перед ним на обе стороны на том же рундуке стояли только два человека: с правую сторону бастанджи-баша или дворецкой, а с левую сторону кизлар-агасы, которому приказаны все его, салтановы, жены и наложницы. А ниже того рундука, на котором салтан на скамье сидел, в той же палате с приходу от дверей, в которые посланники вошли, и по правую и по левую руку стояли многие лики чиновных людей и капычи-башей и чаушей с великим подобострастием и тихостию, что никто из них никакого слова междо собою не промолвил и к уху не пошептал и не кашленыл и не плюнул.

А великого везиря, и янчар-агасы, и рейз-эфенди, и тефтердаря в то время при салтане не было.

А рундук тот, на котором салтан сидел, шириною будет от стены с полторы или з две сажени. А при всходе на него три ступени не само высокие, а к стене сидел салтан не близко, будет от стены с сажень. И за ним от стены во всю стену не было ни единого человека. А на стене на той к морю 5 окошек больших. А за местом салтановым с аршин от него к стене выше головы ево аршина с полтора или с два на золотом шнуре висела кисть длиною будет в аршин на многих прядях низана великим гурмышским жемчугом, а внизу у той кисти висел изумруд с курячье яйцо или больше, зело чист и зелен. А по обе стороны той кисти висели другие такие ж великие жемчужные две кисти ж, только те без изумрудов. А промеж ими было расстояние по сажени или по полуторы сажени. У палаты у той, в которой салтан сидел, свод подписан золотом и розными красками, а стены черепичные ценинные, устроена изрядным мастерством. А рундук послан бархатом золотным. А палата вся послана ж однем великим шолковым с золотом нарочно на то устроенным по красной земле посланием. Да в той же палате кругом висело 16 паникадил хрустальных.

И вшед посланники в палату, кланялись салтану в пояс, не снимая шапок, а поклонясь, говорил чрезвычайной посланник салтану речь… И, изговоря речь, паки поклонились салтану в пояс же»[1227]. На этом аудиенция закончилась.

Через день после приема у султана, 26 июля, состоялась отпускная аудиенция у великого визиря. В визирскую палату вошли посланники со свитой из 23 человек. «А вошед в тое палату, сели на уготованных стулех, бархатом червчатым прикрытых, блиско везирева места. И, немного помешкав, вышел из другой палаты от везиря чауш-баша и, поздравя посланников, по-прежнему пошел к везирю. А потом пришел великий везирь, а перед ним шли вышеименованной чауш-баша да кегая его, везирской, да Александр Маврокордат. А за везирем шел рейзэфенди и нес на руках салтанова величества грамоту и ево, везирской, лист во устроенных мешках, салтанская в объяри серебряной, а везирской лист в отласном красном. И, пришед, сел везирь в прежнем месте в углу междо двумя подушками, а посланником велел сесть на тех вышереченных устроенных стулех. Платье на нем, везире, ферезея зуфяная темновишневой цвет на горностаях, челма суконная малиновая небольшая, исподней кафтан отласной белой, в руках держал четки жемчужные с изумруды. Подле везиря стояли: с правую сторону рейзэфенди и держал в руках салтанскую грамоту и везирской лист да Александр Маврокордат с сыном, а с левую сторону кегая везирской да чауш-баша и иные чиновные везирские люди. И было в той палате всех с 60 человек. А как великий везирь и посланники сели, и Александр Маврокордат говорил посланником, буде есть у них, посланников, какое везирю предложение, и они б говорили. И посланники говорили, что иных никаких дел ко объявлению у них нет, а желают они слышать соответствования от великого везиря на прежнее свое письменное предложение о гробе Господни и о святых местах иерусалимских». Визирь сказал, что поданную ему ранее записку о возвращении святых мест грекам он «выразумел и ведает подлинно, что те святые места бывали и у греков и у армян во владении, а потом по некакому случаю отданы римлянам». Однако ж впредь будет сделано по прошению великого государя, и святые места будут от «латинников» взяты и возвращены по-прежнему грекам. Даны им те святые места на время, а не совсем.

Он, визирь, будет стараться, чтобы по желанию царя святые места были у греков, а не у других. Таким образом, то «обнадеживание», или обещание возвратить святые места грекам, о котором так много говорил посланникам патриарх Иерусалимский, было им визирем дано, и будущий великий посол мог на него опираться. Посланники заявили, что донесут о том государю. Затем они подали визирю письмо с ходатайством по нескольким пунктам, касавшимся возвращения пленных и устройства церковных дел православного населения, о возвращении 37 человек полоняников, взятых с русского корабля, об отпуске султаном нескольких человек пленных «московского и казацкого народа», сколько человек султан отпустить изволит, о позволении вывозить в Россию пленных, отпущенных их господами по вольным листам, об освобождении и отпуске на родину старого полоняника Степана Антипова, который 45 лет живет в работе на новом императорском дворе, об отпуске на родину русского священника, служившего в тюремной церкви, об отпуске другого, белорусского, священника, приехавшего в Константинополь выкупать из плена свою попадью с дочерью «малою девочкою», о восстановлении нового сербского патриарха во всех его правах и о возвращении ему сербских церквей, о разрешении грекам построить, ремонтировать и открыть несколько православных храмов в Константинополе и в провинции. Визирь велел принять письмо Маврокордато и, когда тот, приняв его, положил подле визиря на подушку, сказал, что, «выразумев письмо», учинит указ. «Потом подносили посланником конфекты, шербет и кагве и на руки подавали гуляфную воду и благовонием окуривали. А сам везирь шербету и кагве не пил.