Наследник волхва

Глава 19. Марина идет за советом

Ирина уже ждала ее у ворот. Молодая женщина с опаской поглядывала на ворон, которые с громким карканьем кружили в небе над ее головой. Увидев Марину, она раздраженно произнесла:

— Почему вы их не отстреливаете? Они же загадят вам всю крышу. А если, не дай бог, одна из ворон залетит в окно и начнет летать по комнатам? Это верная примета, что кто-то в доме вскоре сильно заболеет.

— Но есть и другая примета, — кротко заметила Марина. — Тот, кто убил ворону, тот совершил тяжкий грех. И этого человека ждут несчастья.

Ирина не стала спорить. Она вспомнила о Гавране, который был, если судить по его поведению и по отношению к нему, едва ли не членом семьи хозяев Усадьбы волхва. Это казалось ей странным, но мало ли других странностей навидалась она здесь даже за то короткое время, что провела в гостях? Начни все перечислять — и времени не хватит, а смысла в этом нет ни на грош. В чужой монастырь, как известно, со своим уставом не ходят.

«Не говоря уже о том, что чужая душа — потемки», — подумала Ирина. — «А вдруг Гавран их близкий друг, причем единственный? Ведь все остальные в Куличках шарахаются от них, как черт от ладана».

Это предположение так развеселило молодую женщину, что она долго еще хихикала, стараясь, чтобы Марина этого не заметила. Иначе ей пришлось бы объяснять причину своей веселости, а та могла показаться хозяйке Усадьбы волхва обидной. И это могло быть чревато непредсказуемыми последствиями для самой Ирины. «Но ведь ты же не дура», — сказал ей внутренний голос. — «И не будешь рыть самой себе яму». И Ирина благоразумно согласилась с ним.

— Так мы идем или будем стоять и считать ворон? — спросила Ирина весело, переводя их разговор в шутку.

Это был хороший психологический прием, заимствованный ею когда-то на курсах ораторского мастерства, которым она часто пользовалась. И он всегда срабатывал. Получилось и на этот раз.

— Идем, — улыбнулась Марина. И призналась: — Я никак не могу привыкнуть к твоей манере общения. Не понимаю, когда ты шутишь, а когда говоришь серьезно.

— И не пытайся, — сказала Ирина. — Я и сама не всегда себя понимаю. — Она помолчала, а потом произнесла: — Кстати, насчет отстрела ворон я пошутила, если ты не поняла.

Это была ложь, но Марина не уловила фальши в ее голосе и поверила. Еще и потому, что она всегда пыталась видеть в человеке только хорошее, закрывая глаза на плохое. За это ее часто укоряла сестра, а потом и муж. Но так ей легче жилось. И сколько бы Марина ни обманывалась в людях, она не изменяла этой привычке, приводя в свою защиту высказывание, которое где-то когда-то услышала и запомнила: «Лучше пусть десять виновных избежит наказания, чем пострадает один невиновный». Долгое время Марине даже казалось, что это цитата из библии, пока отец Климент не объяснил ей, что она ошибается, и не стоит путать «Комментарии к законам Англии», опубликованные в восемнадцатом веке, с евангелием от Луки, где похожая мысль имеет совсем другой смысл. И звучит она так: «…на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии». Марина выслушала отца Климента, приняла его слова к сведению, но цитировать полюбившуюся ей фразу не перестала.

Они вышли за ограду, и Марина заперла калитку ключом в виде старинной секиры. Ирина с любопытством посмотрела на него.

— Ого! — воскликнула она. — Да это настоящее холодное оружие. При необходимости этим ключом можно даже обороняться.

— Олег говорит, что однажды этот ключ и в самом деле спас ему жизнь, — заметила Марина. — Но он не любит об этом вспоминать, особенно при моей сестре Карине.

— Наверное, какая-то очередная таинственная история, — раздраженно сказала Ирина. — Усадьба волхва так и кишит ими, как дешевая придорожная гостиница тараканами.

— Таинственная не более, чем голуби, вылетающие по ночам из твоей комнаты, — отпарировала Марина, обидевшись за Усадьбу волхва, упомянутую в уничижительном смысле.

Ирина хмыкнула, настороженно взглянула на нее, но ничего не сказала. Так, в молчании, они и дошли до Куличков.

Бабка Матрена жила на окраине поселка, к которому почти вплотную подступал девственный лес. Домов здесь было мало, и все они прятались за высокими заборами. Было так безлюдно, что могло показаться, будто живых существ здесь отродясь не бывало. Подруги подошли к воротам, на которых висела прибитая гвоздем ржавая жестянка с нарисованной на ней выцветшей красной краской цифрой 7. Марина не стала стучать, а просто толкнула рукой калитку, и та, оглушительно заскрипев несмазанными проржавевшими петлями, отворилась, пропуская их. Они не успели пройти несколько шагов по двору, как на крыльцо небольшого деревянного дома вышла широкая в плечах и бедрах старуха в накинутой наспех телогрейке. У нее было славное лицо, какое бывает только у физически развитых людей, уверенных в своей силе, которое не портили даже избороздившие его возрастные морщины. При виде Марины старуха радостно улыбнулась, что прибавило ей морщин, но сделало лицо еще добрее.

— Лада моя! — оглушительно пророкотала бабка Матрена. — Не забыла старуху!

Не говоря ни слова, Марина бросилась к ней в объятия, и они обе заплакали, потрясенные встречей после долгой разлуки.

— А это кто с тобой? — спросила бабка Матрена, когда эмоции схлынули. Она отерла ладонью заплаканные глаза и с нескрываемым подозрением уставилась на Ирину, которая все это время стояла в сторонке, наблюдая за ними и насмешливо кривя губы. — Не пойму — то ли девка, то ли парень. И что нынче за мода у молодых пошла? Одеваются так, что не разберешь.

— Матрена Степановна! — с укоризной произнесла Марина.

Но она не стала выговаривать старухе, понимая, что это бесполезно. Вместо этого она взяла Ирину за руку и подвела ее к бабке Матрене.

— Знакомьтесь — это Ирина. Моя подруга, приехала из города. Она тоже школьная учительница. Вы пустите ее пожить некоторое время в своем доме, Матрена Степановна? Моя комната еще не занята?

Старуха критически оглядела Ирину. По ее взгляду можно было догадаться, что молодая женщина в очень откровенном спортивном костюме не вызывает у нее доверия, и она охотно отказала бы ей. Но рекомендация Марины сыграла решающую роль.

— Пущай живет, — махнула бабка Матрена рукой. — А дрова колоть она может? Или сорняки полоть в огороде?

— Матрена Степановна! — снова воскликнула Марина, теперь уже почти с ужасом. — Какие дрова? Какие сорняки? Я же сказала — она городская!

— Так что же, белоручка? — разочарованно спросила бабка Матрена. — Вот еще обуза на мою голову!

Неожиданно вмешалась Ирина, все это время молча слушавшая этот разговор, который велся так, словно ее и не было. Поняв, что ее пребывание в Куличках снова висит на волоске, во всяком случае, в доме бабки Матрены, она, почти заискивающе улыбнувшись грозной старухе, сказала:

— Я могу воду из колодца таскать. По два ведра зараз.

— И то дело, — густым басом произнесла бабка Матрена. — Баню любишь?

— Очень, — продолжая улыбаться, призналась Ирина, не став уточнять, что предпочитает сауну с сухим паром, мужчинами и пивом в жестяных банках. Она сама признавала, что у нее низменные вкусы, но тщательно скрывала это от тех, от кого зависела, предпочитая производить на них впечатление пай-девочки.

Старуха одобрительно кивнула.

— Вот тогда и натаскаешь сегодня для себя воды в баню, попаришься от души. Банька у меня знатная! Дам тебе березовый веник, из личных запасов.

— С удовольствием, — произнесла Ирина и незаметно подмигнула Марине. Та подмигнула ей в ответ, и они обе засмеялись, к вящему неудовольствию бабки Матрены.

— Надо мной, что ли смеетесь, стрекозы неразумные? — строго вопросила старуха, глядя на них подозрительными глазами. — Так я вот вас ужо! Где полено?

Она начала озираться, словно и в самом деле желая отыскать полено, которым собиралась проучить насмешниц. Но Марина не стала дожидаться.

— Пойду я, Матрена Степановна, — сказала она как можно мягче, зная, что своим уходом расстроит старуху. — Дело у меня еще есть в Куличках. Очень важное.

— Что еще за дело? — строго спросила бабка Матрена, словно собираясь решать, заслуживает ли оно того, чтобы Марина ушла. — Говори как на духу!

— Надо в храм зайти, — призналась Марина. Она не хотела говорить об этом, помня о сложных взаимоотношениях бабки Матрены с родным братом, отцом Климентом, и вообще об ее отношении к религии. Но та потребовала ответа, а обманывать Марина не привыкла. — Давно не была.

— Иди, удерживать не стану, — недовольно буркнула бабка Матрена. Она и хотела бы, но не могла протестовать, опасаясь, что ее уличат в пристрастности. — На обратном пути-то зайдешь, порадуешь старуху? Наливочки бы малиновой выпили. Не забыла еще ее вкус?

— Как можно, — улыбнулась Марина. И пообещала: — Обязательно зайду.

На том они и примирились. Бабка Матрена увела Ирину в дом, а Марина, выйдя из ворот, направилась по Овражной улице в храм хорошо знакомой ей дорогой. Когда-то она часто ходила ею, когда жила у бабки Матрены. Молилась перед святыми иконами во здравие пропавшей сестры, пыталась найти утешение в разговорах с отцом Климентом. Утешения те беседы ее мятущейся душе не приносили, но молитвы, быть может, помогли. Карина спаслась, пережив такое, о чем лучше и не думать, и не говорить, чтобы не прослыть безумной. И в самом деле, кто, будучи в здравом уме, поверит, что бабка Ядвига обратила Карину в русалку, и та несколько недель провела в Зачатьевском озере, нападая на людей и пытаясь утопить их? Марина и сама иногда думала, что сошла с ума, поверив в рассказы Карины и тому, что Олег с Михайло, проведя языческий обряд, сняли с ее сестры чары. Поэтому старалась ни с кем об этом не говорить, даже с мужем, и не вспоминать.

Иногда ее одолевало искушение рассказать обо всем отцу Клименту, но после недолгой внутренней борьбы Марина преодолевала его. Поэтому так давно она и не ходила в храм, где ей, по настоянию отца Климента, пришлось бы причащаться и на исповеди открыть всю правду. Но сегодня она решилась.

Впрочем, Марина не собиралась исповедоваться отцу Клименту, ведь для этого надо было прежде пройти целый ряд процедур, и нарушать строгие церковные правила не стал бы сам настоятель. Ей достаточно было бы помолиться перед иконами, чтобы вновь обрести душевный покой, если это возможно. Ее душа православной христианки тяготилась долгим, пусть и добровольным, отлучением от церкви. А мысль, что она, вольно или невольно, соприкоснулась с миром, этой церковью осуждаемым, была для нее безмерно тягостной. Марина искренне страдала. А теперь, когда она готовилась вскоре стать матерью, ее страдания только усилились. Она боялась за жизнь своего будущего ребенка и хотела, чтобы он принял уже в младенчестве православную веру, которая могла бы защитить его, словно незримым щитом, от многих бед. Но при этом Марина любила мужа, который был язычником и служил культу Велеса, языческого бога, а потому она не менее сильно боялась даже заикаться ему о своем желании крестить младенца, не зная, как он к этому отнесется.