Наследник волхва

Глава 20. Выбор сделан

Марина шла, и каждый шаг давался ей с необычайным трудом. Она почти физически ощущала, как что-то принуждает ее повернуть обратно, и ей приходилось прилагать невероятные усилия, чтобы противостоять этой неведомой силе. Ее губы шептали слова, которые рождала ее душа:

С утра небо серо,

И гвалт воронья.

Примета плохая:

Быть смерти.

Но чья?

Кому не достанет

Назавтра тепла,

Ни ветра, ни солнца,

Ни радости дня?

Закат будет скорым,

А ночь — без конца,

Без мысли, без света

Родного лица.

Лишь холод могильный,

Где прах бытия

Покоится с миром…

Та смерть -

Не моя?

На душе у Марины было пасмурно, как в ненастный день. Такие дни или часы бывают в жизни каждого человека. Иногда они случаются вроде бы без видимой причины. Но это так только кажется. Причина всегда есть, и обычно она таится в прошлом. Марина знала, почему это с ней происходит. Это была расплата за то, что она, православная христианка, вышла замуж за язычника. И долгое время была бездумно счастлива, не желая делать выбор между христианством и язычеством. Теперь она укоряла себя за это.

Но самым ужасным было то, что в глубине души Марина знала — если ей придется выбирать между церковью и мужем, между православной верой и язычеством, она предпочтет Олега и языческую веру. Ведь именно это — хранить верность мужу, быть с ним в радости и печали, болезни и здравии, в богатстве и бедности, любить его, и оберегать их союз до конца жизни, — она пообещала самому Господу Богу, когда венчалась в храме.

На это единственно она и надеялась — что Господь не заставит ее нарушить завет, Ему же данный…

В храме было пусто, тихо и сумеречно. Солнечный свет едва проникал через узкие окошки, помещение освещали лишь несколько крошечных лампадок. Утренняя служба давно закончилась, и отец Климент, собрав, как рачительный хозяин, недогоревшие свечи, ушел к себе домой отливать из огарков новые. Его дом, небольшая ветхая деревянная постройка с окнами в форме креста, ютилась на заднем дворе храма. Отливая свечи, настоятель отдыхал и одновременно зарабатывал себе на пропитание, продавая самоделки прихожанам. Приход был невелик, а местные жители не отличались щедростью, и отцу Клименту приходилось работать, не покладая рук, чтобы было чем прокормиться. Твердой таксы на свечи не существовало, каждый, беря свечу, опускал в ящик для пожертвований «от щедрот своих».

Свечи лежали на столике при входе в храм. Марина взяла самую большую и заплатила за нее самую крупную купюру, которая у нее нашлась. Она суеверно обошла стороной канун, небольшой квадратной формы столик, на который ставили свечи за поминовение души, и подошла к аналою, где находилась икона Спасителя. Здесь же был установлен старинный деревянный напольный подсвечник, ножка которого была выполнена в виде цилиндрического столбика, а сам он напоминал огромную свечу, изукрашенную искусной витиеватой резьбой. В незапамятные времена неизвестный мастер, живущий в Куличках, изготовил его из полой внутри деревянной колоды и расписал сообразно своему вкусу. Марина вставила в него свечу и замерла в замешательстве, не зная, как ее зажечь. У нее не оказалось с собой ни спичек, ни зажигалки, а все подсвечники в храме благодаря рачительности отца Климента были пусты. Горели только лампадки, но зажигать от них свечи не разрешалось церковными правилами. Однако другого выхода не было. Перекрестившись, Марина поднесла фитилек свечи к мерцающему огоньку лампадки и дождалась, пока тот загорится. Потом слегка оплавила противоположный кончик своей свечи и вставила ее в напольный подсвечник. Теперь, когда ее свеча горела, она могла обратиться к Спасителю. Но прежде Марина благоговейно поцеловала икону. Когда ее губы соприкоснулись с деревянной основой иконы, она почувствовала ее шероховатость, и укорила себя за суетность своих мыслей.

— Прости, Господи, — прошептала она, низко склонив голову, — ибо грешна.

В чем она была грешна, Марина хорошо знала. Знала она и то, что Господу было также хорошо известно, в чем она согрешила. Однако Марина сочла нужным уточнить, скорее, для себя, чем для того, к кому она взывала.

— Прости, меня, Господи, за то, что пошла против воли мужа своего. Мой грех тем более тяжкий, что я скоро буду матерью, а он — отец моего будущего дитя.

Но это было не главное, что ее беспокоило. И, преклонив перед иконой колени, она тихо сказала прерывистым от волнения голосом:

— Ты говорил — детям принадлежит Царство Небесное… И как моему ребенку войти в это царство, если мать его восстает против отца его, нарушая Твой завет?

Это было то, что на самом деле беспокоило ее, заставляя страдать. Ради того, чтобы получить на него ответ, она и пришла в храм.

Стоя на коленях, Марина ждала, не сводя, словно завороженная огнем, глаз со свечи. Это был не транс, но нечто похожее. Она не видела и не слышала ничего из того, что происходило в реальности. Внезапно огонек свечи заколебался, как от дуновения ветра, заставив дрогнуть ее сердце. Но голос, прозвучавший за ее спиной, имел земное происхождение, и принадлежал не святому духу, а отцу Клименту.

— Радуюсь всей душой, видя такое благочестие! И кто же это, не узнаю?

Марина поднялась с колен и обернулась. Увидев ее лицо, отец Климент, отшатнувшись, изумленно воскликнул:

— Карина?!

Услышав имя сестры, Марина удивилась не меньше, чем настоятель храма. Она давно уже не видела Карину, со дня своего венчания в храме. Та уехала наутро, ни с кем не попрощавшись. Марина догадывалась, что явилось тому причиной, и не осуждала ее. Но то, что отец Климент назвал ее Кариной, неприятно поразило Марину.

Они, однояйцевые близнецы, были так похожи, что в детстве их иногда путала даже родная мать. Поэтому, повзрослев, сестры начали одеваться по-разному. Но если Марина предпочитала скромные наряды, то Карина выбирала яркие и вызывающие. И этот выбор как будто повлиял и на манеру их общения с людьми, и на образ жизни. Марина стала школьной учительницей, Карина — журналисткой. Они давно уже были схожи только внешне. Но, однажды прочитав роман английского писателя Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея», Марина, как все впечатлительные натуры, стала думать, что со временем это сходство будет уменьшаться, поскольку добродетель и грех накладывают разные отпечатки на человеческие лица. Уже с юности Карина грешила напропалую, а Марина до своего замужества была целомудренна, как монахиня, немногое изменилось и после. Ранние и пока едва заметные морщинки уже пролегли возле глаз Карины, Марина по-прежнему выглядела моложе своего возраста. Но в полумраке храма их все еще можно было легко перепутать, тем более что в суете и будучи крайне взволнованной после ночного происшествия и разговора с его виновницей, Марина совершенно упустила из вида одно обстоятельство. Она забыла, а, вернее, даже не подумала о том, что в храм надо идти в строгой, желательно темных цветов, одежде, прикрыв голову платком. И одела первое, что попалось ей под руку. А это оказалось светло-желтое платье, едва прикрывавшее ее колени и слегка обнажавшее плечи. О платке же она даже и не вспомнила. Стоило ли обижаться на то, что отец Климент ошибся.

Оправдав, по своему обыкновению, настоятеля храма, Марина кротко возразила:

— Батюшка, окститесь! И благословите рабу божию Марину.

Но отец Климент сначала перекрестился сам и только потом ее, после чего протянул ей руку, которую она поцеловала. Рука настоятеля пахла воском и немного прокисшими щами. Видимо, отлучившись из храма, батюшка успел не только отлить несколько свечей, но и вкусить пищу, позаботившись как о своей духовной ипостаси, так и о телесной.

— Благословляю, — скупо обронил он. И не преминул укорить: — Давно не была! Не мудрено, что спутал ангела с дьяволицей.

За внешней суровостью отца Климента таилась добрая душа. В этом он был схож со своей единокровной сестрой, бабкой Матреной. Поэтому Марину не напугал его грозный тон. Она считала отца Климента своим духовным отцом и в прежние времена часто советовалась с ним по разным поводам. И сейчас, по старой памяти, не успев получить, косвенно по его вине, ответа свыше, Марина обратила свой вопрос к нему.

— Батюшка, скажите: должна ли жена во всем повиноваться мужу?

Отец Климент явно не ожидал такого вопроса, поэтому машинально утвердительно кивнул, но тут же спохватился и внес коррективы, пророкотав, словно иерихонская труба:

— Кроме тех случаев, когда это противоречит христианской морали.

Однако Марину не удовлетворил такой уклончивый ответ.

— Но где эта грань проходит? — настойчиво спросила она.

Отец Климент нахмурился.

— Я всегда думал, что именно ты, Марина, лучше всех моих прихожанок знаешь это. И для меня неожиданность, что вдруг ты начала сомневаться. — Он погрозил ей пальцем. — Это все из-за того, что ты вышла замуж за язычника!

— Но Олег крещеный человек, — возразила она, вступаясь не за себя, а за мужа.

— Формально, — отрезал отец Климент. — В душе он, как это ни прискорбно, приверженец языческой веры. И ты должна желать его истинного обращения. — Он возвысил свой голос, как делал это всегда, когда приводил библейские цитаты, и произнес: — Ибо сказано было, что крещение есть новое рождение, оно совершается для спасения людей.

— Он хороший муж. И я уверена, что он будет хорошим отцом, — задумчиво произнесла Марина. — Можно ли желать большего?

— Можно и нужно, — заявил отец Климент. — Еще, и прежде всего, он должен быть хорошим христианином. А теперь подумай и ответь мне, как на духу: твой муж хороший христианин?

Марина замешкалась с ответом, не зная, что сказать. Отец Климент, видя это, восторжествовал.

— Православная вера открывает человеку путь для новой жизни. Язычество направляет его на путь, ведущий в адскую бездну. Какой из этих двух путей выберешь ты?

— Я уже выбрала, когда венчалась, — кротко, но твердо сказала Марина. — И кому, как не вам, отец Климент, знать это. Ведь вы нас венчали.

— Человеку свойственно ошибаться, — повинился отец Климент, смирив гордыню.

— Это сказал Сенека, а Цицерон позже к этой фразе добавил: «Но глупо упорствовать в ошибке», — сказала Марина. — И с этим не поспоришь. Однако, по моему разумению, вы совершили ошибку не тогда, а сейчас.

— И какую же? — спросил отец Климент, гневно раздувая ноздри.

— Вы пытаетесь убедить меня, цитируя древних римлян, а не библию. А ведь оба они были язычниками. — Высказав это, Марина мягко спросила: — Вас самого это не удивляет, батюшка?

И впервые на ее памяти отец Климент не нашелся, что ответить.