Наследник волхва

Глава 70. Русалия

Ударом ноги Иннокентий Павлович распахнул дверь в дом и вошел. Бабка Ядвига сидела на лавке у окна, сложив руки на коленях. Горевшая лампа на столе едва освещала комнату, оставляя углы в полумраке.

Иннокентий Павлович огляделся, но не увидел никого, кроме старухи, напоминавшей каменного истукана, вырезанного из глыбы черного мрамора. При его появлении она не промолвила ни слова и даже не шелохнулась.

— Где они? — закричал Иннокентий Павлович, подступая к ней. — Говори!

В черных глазах старухи отражался свет лампы, и могло показаться, что они сверкают от ненависти. Но скрипучий, как засохшее дерево, голос бабки Ядвиги был сух и спокоен.

— Кого бы ты ни искал, их здесь нет, — произнесла она. — Если не слеп, то сам видишь.

— Молодая женщина, красивая, с татуировкой дракона на шее, — сказал Иннокентий Павлович. Он едва сдерживал себя, чтобы не схватить старуху за плечи и не начать трясти, так его раздражала ее невозмутимость. — Ее зовут Ирина. Она была здесь?

— А ты ей кто? — спросила бабка Ядвига,

— Не твое дело, старуха! — рявкнул Иннокентий Павлович. И замахнулся на нее. — Отвечай!

— Какая я тебе старуха? — возмутилась бабка Ядвига, не делая даже попытки защититься. — Глаза-то протри!

И в самом деле, только сейчас Иннокентий Павлович увидел, будто внезапно прозрел, что перед ним на лавке сидит довольно молодая еще женщина, без единой седой пряди в черных, как смоль, волосах, и даже без мимических морщин на лице, поражающем своей оригинальной красотой. У нее был длинный нос, однако не портящий ее, четко очерченные тонкие губы, соразмерные черты лица. Такие профили он видел на старинных золотых монетах и всегда восхищался их благородством.

Иннокентий Павлович невольно отступил на шаг назад.

— Прости, здесь темно, — произнес он уже намного тише. — Я думал, что ты бабка Ядвига. Мне говорили, что это ее дом. Она живет здесь со своим сыном Михайло.

— Тебя не обманули, — сказала бабка Ядвига. — Но ты напрасно пришел. Уходи, если тебе дорога твоя жизнь.

Эти слова вызвали у Иннокентия Павловича новую вспышку гнева, притихшего было от изумления.

— Не смей мне угрожать, — потребовал он, доставая пистолет и озираясь, будто опасаясь, что из темных углов на него кто-то, там затаившийся, может наброситься. — И если тебе дорога твоя жизнь, отвечай мне. Но говори только правду. Иначе я пущу тебе пулю в голову и обезображу твою дивную красоту. Поверь, я на это способен.

— Верю, — сказала бабка Ядвига. — Спрашивай, я отвечу. Но помни, что я тебя предупреждала.

— Заткнись! — закричал взбешенный Иннокентий Павлович. И он приставил дуло пистолета к голове женщины. — А теперь говори — Ирина приходила сюда?

— Да, — кивнула бабка Ядвига.

— Куда она ушла?

— На Зачатьевское озеро.

— Зачем?

— Она сказала, что у нее там назначена встреча.

— С кем?! С Михайло?

— Этого она не сказала.

— Я и сам знаю, — Иннокентий Павлович скрипнул зубами. И потребовал: — Сейчас ты проводишь меня на Зачатьевское озеро. И там я тебя отпущу.

— Проводить не смогу, а дорогу укажу, — сказала бабка Ядвига. — Болезнь обезножила меня. Если только понесешь на руках. Но так ты и до утренней зари не дойдешь до озера.

Иннокентий Павлович с подозрением посмотрел на нее. Но, встретившись взглядом с ее сверкающими черными глазами, внезапно поверил.

— Хорошо, убогая, говори, как мне дойти, — сказал он, убирая пистолет в кобуру.

— Как выйдешь из дома, сверни от крыльца налево. Там, у края леса, увидишь тропинку. Иди по ней, никуда не сворачивая. Она приведет тебя к Зачатьевскому озеру. И ты найдешь то, что давно уже ищешь.

Последние слова прозвучали почти зловеще, но Иннокентий Павлович не обратил на это внимания.

— Если не найду тропинки, то я вернусь, — пригрозил он. — И тогда ты поползешь до озера, показывая мне дорогу.

— До озера ты дойдешь, не сомневайся, — заверила его бабка Ядвига. И тихо произнесла: — А вот обратно едва ли вернешься.

Но последние ее слова Иннокентий Павлович уже не расслышал. Он спешил. Его подгоняли ревность и ослеплявшая разум злоба. Выходя, он споткнулся о порог и случайно оглянулся. И ему снова показалось, что на лавке сидит, провожая его взглядом, безобразная старуха. Ее только что красивое молодое лицо избороздили глубокие морщины, щеки беззубо впали, пергаментная кожа туго обтянула скулы. А длинный крючковатый нос нависал над заостренным подбородком, завершая картину уродства. Однако у Иннокентия Павловича не было ни времени, ни желания понять, что произошло, и он отмахнулся от этого видения, сразу забыв о нем.

Выйдя из дома, он без труда нашел тропинку. Та терялась между тесно обступившими ее зарослями, и Иннокентий Павлович пошел по ней, часто спотыкаясь в темноте о корни деревьев и проклиная все на свете — и эту безлунную ночь, и неверную возлюбленную, и свою злосчастную судьбу. Он хотел только одного — увидеть Ирину и узнать, почему она его предала. Иннокентию Павловичу казалось это очень важным, словно от этого зависела его будущая жизнь. Как будто узнай он, что с ним не так, почему ему предпочли другого мужчину — и все чудесным образом вдруг изменится. Он не повторит прежних ошибок, станет другим. И наконец-то будет счастлив. Иннокентий Павлович был уверен, что он заслужил это — быть счастливым. И он знал, что добьется этого, пусть даже весь мир восстанет против него…

Сначала Иннокентий Павлович услышал едва различимые мелодичные звуки, словно кто-то в ночном лесу исполнял музыкальную пьесу для голоса без слов. Это был женский голос. Он был чудесен, словно трели издавала райская птица, неведомым образом очутившаяся здесь. Но с каждым шагом Иннокентия Павловича звучание усиливалось и, не теряя своего очарования, превращалось сперва в гласные звуки, потом в слоги и, наконец, в слова, которые уже можно было разобрать. Невидимая исполнительница пела:

В дальнем море корабли, корабли,

В синем небе журавли, журавли

А душе моей тосковать,

Сотни лет исхода не знать.

Неожиданно деревья расступились, и Иннокентий Павлович вышел к лесному озеру, матово блестевшему неподвижной темной поверхностью, в которой отражались звезды. Он увидел большой валун, который одним краем уходил в воду. На камне сидела, обхватив колени руками, совершенно обнаженная женщина. Она пела, подняв голову к небу.

Сотни лет будет сниться ей

Песня, песня любви моей.

Иннокентий Павлович был потрясен красотой голоса женщины даже больше, чем тем, что видит ее голую, ночью, да еще и одну в лесу. Словно зачарованный, он подходил, стараясь ступать как можно осторожнее, чтобы не нарушить тишину и не вспугнуть певицу, как это бывает с певчими птицами.

А душе моей рваться вслед

Сотни долгих-предолгих лет

Кораблям, кораблям, кораблям,

Журавлям, журавлям, журавлям.

Когда Иннокентий Павлович подошел ближе, он узнал в певице Ирину. И вскрикнул от неожиданности.

Женщина услышала его и обернулась. Но она не испугалась и не смутилась, как можно было ожидать. Вместо этого она протянула руку к Иннокентию Павловичу и призывным голосом произнесла:

— Что же ты стоишь, незнакомец? Подойди ко мне!

Иннокентий Павлович был удивлен. Если это и была Ирина, то она явно не узнавала его. Впрочем, он уже начинал сомневаться, разглядев в чертах лица этой женщины нечто, что не было присуще Ирине — какая-то мягкость, размытость. И глаза были другие — с поволокой, глубокие, как омут, манящие. А волосы, прежде черные, теперь отливали темно-изумрудной зеленью.

А женщина настойчиво просила:

— Иди же! Неужели ты не видишь, что мне холодно?

Голос был настолько проникновенным и чарующим, что Иннокентий Павлович забыл о своих сомнениях. Он подошел, присел на камень и обнял женщину, согревая ее своим телом. Она прижалась к нему, обвила своими руками и прошептала на ухо:

— Согрей меня!

Ее тело было холодным и слегка влажным, будто она только что купалась в озере. Но Иннокентий Павлович не обратил на это внимания. Она начала ласкать его, и он забыл обо всем, испытывая только одно желание — обладать этой женщиной. Он приник губами к ее губам. Те были мягкие и пахли чем-то пряным, сводящим с ума. Они ускользали от него, и он тянулся к ним, не замечая, что постепенно приближается к краю камня, на котором они сидели. Еще несколько мгновений — и женщина тихо скользнула в воду, увлекая его за собой. Несмотря на то, что было недалеко от берега, здесь оказалось неожиданно глубоко.

А незнакомка вдруг обвила ноги Иннокентия Павловича своими ногами и, словно тяжкий груз, потащила его на дно. Внезапно она оказалась очень сильной. Он пытался сопротивляться, но не мог с ней совладать. Иннокентий Павлович начал захлебываться и почувствовал панический ужас. Неимоверным усилием он сумел вырвать руку из ее объятий и машинально, привычным движением, выхватил пистолет. Приставил его к груди женщины, где должно было находиться ее сердце, и нажал на курок.

Он смог сделать это только один раз. В предсмертной судороге женщина сжала его так, что хрустнули кости, и от боли он мгновенно потерял сознание. А она, мертвая, опустилась на дно, увлекая его за собой. Вода вместо воздуха хлынула в легкие, и Иннокентий Павлович захлебнулся, а потом, не приходя в сознание, умер. В каком-то смысле, это была легкая, и даже благая смерть. Он не успел ничего понять.

Они лежали на дне озера, обнимая друг друга, словно страстные любовники. И эти предсмертные объятия уже нельзя было разорвать, да и некому. Черная гладь воды была неподвижной, словно Зачатьевское озеро облачилось в траурные одежды, оплакивая утопленников.