Наследник волхва

Глава 44. Сема нашелся

Тимофей играл в шашки с Мариной, когда в открытое окно кухни влетел Гавран. Ворон сел на подоконник и что-то взволнованно прострекотал. Тимофей радостно воскликнул:

— Ай да молодцы! — Потом озабоченно спросил: — Так, говоришь, он жив и здоров и идет по тропинке, которая ведет к дому бабки Ядвиги?

Гавран утвердительно каркнул.

— Тогда немедленно лети к Михайло и предупреди его, — сказал Тимофей. — Пусть выйдет навстречу мальчику. И поторопится. Мало ли что может случиться в лесу с ребенком. А когда найдет, то пусть ведет сюда. Я хочу увидеть его. Ты меня хорошо понял?

Гавран снова коротко каркнул. Теперь даже Марина поняла, что этот хриплый картавый звук означал «да». Ворон был немногословен. Подумав так, Марина удивилась самой себе. Она даже не заметила, когда начала воспринимать как обыденное явление разговор птицы с человеком. Если, разумеется, Гаврана можно было назвать птицей, а Тимофея — человеком, в чем она лично всегда сомневалась, но никому не говорила об этом, кроме мужа. Но Олег только посмеивался, не подтверждая, однако и не опровергая ее сомнений. Иногда Марине казалось, что он и сам не совсем уверен, но предпочитает об этом не думать, а принимает все, как оно есть, не желая осложнять жизнь лишними головоломками.

Получив указания, Гавран улетел. А Тимофей подмигнул Марине и весело сказал:

— Есть много, друг мой, на свете, что даже и не снилось мудрецам…

Марина покраснела. Это были ее мысли, навеянные Шекспиром, которого она не давно перечитывала, и имеющие отношение к Тимофею. Но Марина не могла понять, как старик догадался, о чем она думает. И дала себе слово впредь быть осторожнее, памятуя о том, что у нее «все на лице написано», как ей не раз говорила ее сестра Карина. Сама Марина сильно обиделась бы, вздумай кто-нибудь усомниться в том, что она человек, отнеся ее к разряду существ, в существование которых в современном мире мало кто верит.

— В богов и то не верят, — покачал головой Тимофей, будто опять отвечая на ее мысли. — Что ныне за люди такие?!

Марина решила, что это уже слишком. Они словно вели разговор, где один думал, а второй произносил слова вслух. Для нее такая беседа казалась очень странной, и она решила положить ей конец.

— Так мы будем доигрывать партию? — с деланной оживленностью спросила Марина. — Или ты сдаешься, Тимофей?

— Да никогда, — ответил старик, снова садясь за стол. — Я тебе не муж. И поддаваться не намерен.

— А разве Олег мне поддается? — удивилась Марина. Для нее это было открытием.

Но Тимофей не ответил, только сморщил свой маленький носик, затерянный в копне волос. Это значило, что он улыбался…

Гавран нашел Михайло, когда тот сидел на пеньке и мастерил дудку из толстого сучка. Играя на дудке, Михайло обычно подманивал зайцев и другую мелкую лесную живность, а иногда птиц, принимавших ее трели за голос сородичей. Это случалось, когда надо было кого-то из них подлечить, а то и извлечь занозу из лапки или крыла, от которой те не могли избавиться сами. Только в сказке, о которой Михайло как-то рассказала Карина, узнав о его делах, больные животные сами приходили на прием к доктору Айболиту. В реальной жизни они избегали встреч с людьми, зная, что это смертельно опасно, и часто погибали по причинам, которые человеку могли показаться пустяшными. Но даже с крохотной занозой много не побегаешь и не полетаешь, а, значит, можно умереть от голода или стать жертвой хищника, от которого не удалось скрыться. Михайло жалел подобных бедолаг и старался, чем только мог, помогать им. Его старая дудка пришла в негодность, начав издавать фальшивые звуки, и он на досуге решил сделать новую.

Но когда Гавран сообщил ему о мальчике, Михайло не стал медлить ни одной минуты. Дудка могла подождать, ребенок — нет. В лесу он был в большой опасности. И не потому, что на него могли напасть звери или укусить змея — те были предупреждены, и не причинили бы мальчику вреда. Но он мог пострадать по своей неосмотрительности, упав в овраг, зайдя в болото, да и мало ли из-за чего еще. Михайло сунул недоделанную дудку и нож в карман и поспешил навстречу мальчику, которого, если Гавран не ошибся и не переврал названное ему Тимофеем имя, звали Сема.

«Смешное имя, — подумал Михайло. — Не мужское какое-то. Если бы у меня был сын, то я бы назвал его…»

Но это было не просто — вот так вдруг придумать имя несуществующему ребенку. И Михайло долго еще размышлял над этой задачей, стремительной и едва различимой для глаз тенью идя по лесу. Но ничего другого, кроме как Ратмир, Горыня, Светозар и подобных имен ему не приходило в голову. Имена ему нравились, но они больше подходили для жрецов и волхвов, чем для мальчишки, который был бы вынужден жить среди людей обычной жизнью, далекой от языческой веры. И это смущало простодушного Михайло.

Так ничего и не выбрав, он после очередного поворота тропинки, огибающей большое дерево, неожиданно увидел мальчика. Тот с закрытыми глазами сидел на траве, прислонившись спиной к шершавой коре дерева, и то ли спал, то ли уже настолько обессилел, что не мог продолжать путь. При взгляде на ребенка Михайло показалось смутно знакомым его личико, но он не смог вспомнить, где и когда видел его прежде. И, не став ломать себе над этим голову, Михайло опустился рядом с мальчиком и взял его за руку. Рука была теплой, но пульс бился редко и слабыми толчками.

Михайло обрадовался и встревожился одновременно. Мальчик был жив, но его состояние внушало тревогу. Лицо покрывал нездоровый румянец, а тело пылало жаром. А когда он приоткрыл глаза, Михайло увидел, что они затуманены, как это бывает на рассвете, когда легкая дымка поднимается над землей.

— Плохо дело, малыш, — произнес Михайло. — Рано тебе еще одному бродить по лесу.

Услышав его голос, мальчик едва слышно сказал:

— Если бы у меня было ружье, я бы им показал, как дразниться.

А потом он попросил:

— Только маме об этом не говорите, а то она будет ругаться. Мама говорит, что я еще мал для ружья. А я уже большой. Только она этого не понимает.

— Ты потому и из дома сбежал? — спросил Михайло, осторожно беря его на руки.

— Нет, — возразил мальчик. И, словно для него было очень важно, чтобы его поняли, он начал объяснять, делая длинные паузы между предложениями, бессвязными и непонятными. — А что он ремнем дерется?.. Подумаешь, пятьсот рублей… И не нужны мне вовсе они, пусть забирает… Я, когда вырасту, буду жить в лесу… Только мне ружье нужно… Без ружья в лесу нельзя… Они все такие шустрые и хитрые… А еще волки воют… Ты слыхал?

— Много раз, — ответил Михайло, бережно прижимая мальчика к груди.

— А я тоже умею, — похвастался мальчик. — Хочешь послушать?

— Как-нибудь в следующий раз, — сказал Михайло. — А сейчас береги силы.

— А ты меня куда несешь? — сонно спросил тот. — Домой? К мамке?

Но Михайло не успел ответить, потому что мальчик уже заснул у него на руках. Его тельце было почти невесомым, а черты худенького лица заострились настолько, что кожа рельефно обрисовывала скулы, туго их обтягивая. Михайло прибавил шаг, стараясь, чтобы его ноги ступали на землю как можно мягче, и мальчика не трясло.

Прижимая ребенка к себе, Михайло испытывал прежде незнакомые ему чувства любви и заботы, но не мог понять их природу. И Михайло даже казалось странным, что он так переживает из-за этого мальчика, которого видит первый раз в жизни и совершенно ему незнакомого.