Химеры пустошей

***

Анна потом долго будет вспоминать этот голос — голос патанатома из следственной группы. Он быстро хрипловато диктовал, секретарь — или как называется эта должность? — записывал. Тоже быстро, профессионально.

Анна покойников не боялась, относилась к ним, как и должно относиться к функциональному, но не слишком удобному в эксплуатации предмету. В конце концов, труп — это лишь основа для формирования памяти образа. Ничего мистического или тем более инфернального в покойниках нет.

А сама память образа — это немного другое. Это накопленный жизненный опыт, эмоции, это все виды памяти, особенности речи и привычки. Это когда задаешь вопрос и кажется, что отвечает на него сам человек, как есть. Только он есть крайне недолго и отдельно от тела.

Именно потому турниры мертвяков и запрещали несколько раз. Если память образа слишком сильна, завязана на теле, то и образ получается совершенно такой же, как будто мертвец получает минуты заемной жизни. И он в этом случае прекрасно понимает и то, что он мертвец, и то, что вернули его ненадолго, на потеху публике.

Конечно, такая сущность не пойдет сражаться за кубок Академии.

И именно поэтому студенты просто-таки охотятся за «истинными» вещами — оружием, которым некоторое время владел сильный воин, его же одеждой или обувью. Такие предметы несут не полный образ, а только самую нужную для боя его часть — память о сражениях, ярости, цели. А один раз в турнире победил образ, выстроенный вокруг ядовитого когтя виверны, превращенного в нож. Студент-победитель уверял, что нож ритуальный, все кивали, но мало кто верил.

Сегодня было иначе. Смерть девочки из драконьего чертога казалась ошибкой, которую можно исправить, нужно исправить. Даже точно понимая, что она мертва, Анна все равно нет-нет да дергалась проверить пульс или хотя бы заколоть выбившуюся из-под чепчика прядь.

Анна слушала бесстрастно-отстраненный голос и соглашалась со всем, что говорит пришлый врач. Да, они тоже обратили внимание на ссадины на кистях и запястьях, на босые сбитые стопы и обширные, возрастом не меньше трех дней, гематомы…

Сознание пытались сбежать от происходящего, куда угодно, хоть в воспоминания о некромантских турнирах. Но голос сбежать не давал.

Это глупо и непрофессионально — так отстраняться. Анна считала себя пусть непризнанным, но профессионалом. Да, практики в Менгирах для нее закрыты, но какая разница, если она спасает людей? Спасала. До вчерашней ночи.

Вчера все тоже шло, как надо. Провала не должно было быть!

Только что патологоанатом из Менгиров, сутулый, серьезный и пожилой, подтвердил: все швы наложены правильно, кровотечение было остановлено. Никаких предпосылок, никаких причин для внезапной остановки сердца.

Тем обиднее провал.

…Следователь на этой малоприятной процедуре предпочел не присутствовать, занявшись делами более срочными, например, осмотром места, где девушку нашли.

Вообще, людей присутствовало немного, сам патологоанатом, секретарь. В качестве независимого представителя чертогов — Шторм. Шторм выглядел собранным и задумчивым, по нему и не скажешь, что выспаться не удалось. От циркуса наблюдателем был тот самый следственный секретарь, от Академии — доктор Лиза Чайка.

Врач осмотрел голову, подробно остановившись на старом шраме на затылке, возникшем еще в детстве, должно быть, ему несколько лет. Подробно объяснил положение и форму шрама. Секретарь все записал.

И в этот момент что-то изменилось в комнате, Анна сразу это почувствовала — как зарождение неотвратимого и жуткого «нечто». Холодком между лопаток, «гусиной кожей». Так происходит внезапный всплеск магии, когда неловкий юный некромант учится работать с накопителем. Это потеря канала, неслышный белый шум, то незримое, что магией и привыкли люди называть, но неоформленное, потерянное, пустое.

Правда, в этот раз «всплеск» словно поймали за хвост, заставили утихнуть. Анна быстро, из-под ресниц, взглянула на Мара: из присутствующих магами являлись только они двое, остальные выдать всплеск неспособны, а за себя она готова была поручиться…

Шторм каким-то чудом почувствовал ее взгляд и тоже посмотрел на нее. Надо же, а драконы, оказывается, тоже бывают потрясенными и растерянными!

Впрочем, он быстро провел ладонями по лицу, словно стирая «компрометирующее» выражение, и едва заметно качнул головой — потом.

«Потом, — поняла Анна, — когда все уйдут». Когда это закончится, и все уйдут.

Раньше она не думала, что вскрытие — этот рабочий, почти рутинный процесс может оказаться таким долгим и тяжелым.

Почти сразу стало понятно, что у девочки было много небольших, не требующих лечения в стационаре, но все же заметных травм, как в давнем прошлом, так и совсем свежих.

Но настоящую причину смерти выяснить не удавалось: даже последнее ранение, в отличие от прочих как раз серьезное и способное привести к критической кровопотере, было вовремя обнаружено, и действия врачей, по мнению эксперта, не давали повода усомниться в их компетенции. Он лишь пару раз задал Анне уточняющие вопросы — и все.

Единственное, пожалуй, за что можно было бы зацепиться, это содержимое желудка.

— Как будто перед самой смертью она поужинала песком. Вес извлеченного вещества — триста граммов. Цвет темно-серый, текстура зернистая. Напоминает мелкую базальтовую крошку, требует дополнительного изучения…

Анна снова бросила быстрый взгляд на Мара, потому что ей снова померещился всплеск. Самое его начало. Но явственней.

Мар словно бы и не смотрел на происходящее. Взгляд в пол, лицо закаменело, плечи опущены, а руки расслаблены.

Пожалуй, сейчас она не решилась бы его окликнуть или отвлечь. Сейчас он более чем когда либо, походил на настоящего дракона, выкормыша Водопадного Чертога и его вероятного наследника. Не было сомнений, он что-то узнал или понял. То ли из слов эксперта, толи просто так, анализируя результат осмотра.

Но, в конце концов, патанатом забрал образцы, разложил по пакетам, наклеил маркеры и в сопровождении секретаря покинул медицинский кабинет Академии, прихватив с собой все, за исключением Мара и доктора Чайки.

Впрочем, Лиза осталась лишь посочувствовать и помочь прибраться. Через четверть часа Анна уже запирала за ней дверь.

Мар тут же начал хозяйничать. В чужом кабинете — как у себя дома. Хотя, если вдуматься, не такой и чужой это кабинет: лет несколько… восемь или десять тому назад… он попросту жил в этих комнатах. Разве что ночевал все-таки где-то в другом месте. Тогда никто не думал, что из «дикого волчонка» может когда-нибудь вырасти… такое вот.

Он быстро добыл чистый мерный стаканчик, залил водой, щедрой рукой плеснул в него тех капель, которыми вчера «угощал» Анну, и тут же залпом выпил смесь. Она даже поморщилась за него. Капли эти в целом действительно неплохо успокаивают нервы. Но гадость же редкостная!

Мар медленно поставил стакан на раковину, вздохнул, уселся на кушетку, вытянув длинные ноги.

— Я тут у тебя немного посижу, ладно?

— Сиди на здоровье. Не мешаешь.

— Если есть какое-то дело, с которым может справиться даже неквалифицированный полудракон, то…

— Мар. Только честно. — Анна, которая только что протерла стол и отправила тело в «холодную келью», поддерживать шутливый тон была не готова. Да и шутка получилась какая-то вымученная. — По шкале от одного до пяти. Сколько?

— Четыре. — Не задумываясь, ответил он.

Но сразу же с едва заметным сожалением добавил:

— Четыре и еще немного. Я контролирую. Надо немного собрать мысли в кучу…

«Четыре, — перевела Анна со «шкалы Шторма», придуманной когда-то одним из профессоров, занимавшихся реабилитацией «волчонка». — Четыре, это набить кому-нибудь морду, разругаться со всеми, кто рядом, или как более поздняя альтернатива, напиться с друзьями до синих молекул, перевести проблему в простую и привычную жалость к себе и дальше лечить уже как депрессию. Пять — это сразу и быстро уйти в себя и не возвращаться… сколько? Сам себе Мар на эту стадию отводил сутки. По факту в последний раз было — полтора месяца. Полтора месяца мрачного молчания, злобных взглядов и с виду — совершенно нормальной, только беззвучной и тихой жизни».

Профессор тогда сказал, что проще научить его назвать одну простую цифру, чем заставлять копаться в себе и искажать реальную картину рефлексиями.

— Поговори с Надаром… — вздохнула она.

Анне тоже было паршиво, и тоже хотелось тишины и уединения, но это — другое.

— Что узнал-то? — спросила она, останавливаясь напротив и рассматривая его с высоты собственного роста.

— Ее звали Нана. На самом деле Нина, вроде бы, но у нее на коже был такой… легкий пушок в детстве. И ее звали Нана Пух. Тогда ей было года четыре, как я мог ее узнать? Никак. Сейчас-то почти взрослая девушка. Да я и… я вообще то время плохо помню. Я ее узнал-то по лапке…

— У нее нормальные руки.

— Пятнышко. На коже. На правой руке. В детстве было похоже на кошачий след.

Мар прикрыл глаза. Непроницаемая красивая рожа вовсе превратилась в маску.

Тринадцать лет назад

— Почему Ференс со мной не играет?

У девочки пушистые светлые волосы и большие синие глаза. Она тянет Марика за рукав одной рукой, а другой показывает на его брата, играющего в ножички с мальчишками чуть постарше, чем он сам.

В садке Водопадного Чертога совсем маленьких детей немного — только Нана да трехлетка Вадик. Нане с Вадиком скучно, но никто другой играть с ней не желает.

— Вероятно, — говорит осторожно Марик, — ему интересней играть с кем-то постарше.

Нана сопит, думает о чем-то, нахмурив бровки.

— А знаешь, что у меня есть? Если скажешь Ференсу, чтобы он со мной играл, я тебе покажу!

— Я не могу его заставить, — он пожимает плечами и смотрит на девочку с укором — с высоты своих неполных одиннадцати кругов. — Но ты можешь его убедить сама.

— Как это?

— Он любит играть в прятки.

В садке много прекрасных мест для игры в прятки — и учебные площадки, и сад, и «полоса препятствий»…

— О! Я тогда его позову, — расцветает девочка, — я спрячусь, а он пусть меня ищет!

Марик откладывает в сторону книгу. Все равно же, пока мелкая не угомонится, вернуться к «капитану Бладу» не получится.

— А как ты думаешь, Ференс что больше любит, искать или прятаться?

— Прятаться? — осторожно спрашивает Нана. — Но я тоже больше люблю прятаться…

— Искать никто не любит, — усмехается Марик. — Но если первой будешь искать ты, то потом обязательно наступит его очередь. Правильно?

Нана серьезно кивает. Теперь самое время применить на практике полученные знания! Отворачивается, и сопя, ковыляет к мальчишкам.

— Эй, — кричит ей в след Марик. — Ничего не забыла, а?

Девочка тут же возвращается. Кивает.

— Забыла. Я хотела тебе показать, что у меня есть. Вот, смотри!

Марик всего лишь имел в виду традиционное «Спасибо!». Про великую тайну малявки он уже и забыл.

Она поднимает левую руку так, чтобы была видна ее внутренняя сторона. И торжественно показывает пальчиком на родимое пятнышко — темно коричневое, крупное, неровное.