Килл крик

15:45

Дэниел выскользнул из дома с черного хода, аккуратно прикрыв за собой дверь, чтобы не хлопнула. Затянувшая небо облачная пелена местами прорвалась, обнажая синее небо: так из-под кожи на ободранном колене проступает плоть. То и дело с севера начинал дуть ветер, он продирался сквозь лес, точно хулиган сквозь толпу, раскачивая ветвистые деревья туда-сюда.

Он включил мобильный, проверил, есть ли сеть. Две палочки. Вполне достаточно. И выбрал в контактах «Дом».

После двух гудков в трубке раздался юный девичий голос:

– Алло?

– Клэр?

– Ну а кто еще? – ответила дочь с очаровательной смесью детской веселости и подросткового нахальства. – Мама мне рассказала про твое «интервью». Поверить не могу, что ты в такое ввязался. Это, знаешь, вообще-то немного дурдомом отдает.

– Ага, я и сам себе удивляюсь.

– Ну и как? Что-нибудь страшное уже видел?

Дэниел улыбнулся. Он всегда улыбался, когда говорил с Клэр.

– Пока не видел, зайка. Но еще не вечер.

По дорожке из выщербленных каменных плиток он пошел прочь от дома, туда, где деревья расходились, словно губы зевающего рта.

Или кричащего.

– В церковь вчера ходила?

– Ага, с мамой.

– Как все прошло?

– Суровенько. С упором на адские муки. Ну, сам понимаешь, из-за Хэллоуина.

Дэниел понимал. Церковь открыто не осуждала праздник, но посыл был неизменен. Ужасы – следствие греха. Грех открывает путь к искушению. Искушение – наиглавнейшее оружие дьявола.

Формула успеха была проста. Прокрути все это задом наперед – и получишь бестселлер.

– Кстати, есть у тебя какие-нибудь грандиозные планы на Хэллоуин?

Клэр тихо хихикнула, явно думая, что смысл этого хихиканья до отца не дойдет. Но до Дэниела все прекрасно дошло: в представлении его дочери он до сих пор полагает, будто ей интересно ходить по домам и клянчить конфеты. Может, Дэниел и был отстойным, олдскульным, богомольным папкой, но дураком он не был. Клэр собиралась веселиться с друзьями, и веселье это, вне всякого сомнения, предполагало искушение в виде запретного для подростков алкоголя и добрачного секса. Но у Дэниела был секрет, отстойный, олдскульный, богомольный папкин секрет: он доверял своей дочери.

– Джессика вроде бы к себе звала, – небрежно сказала Клэр. Звучало это чересчур невинно.

– На вечеринку?

Клэр немедленно возразила:

– Это не вечеринка. Просто посидим небольшой компанией.

«Посидим небольшой компанией». Старый как мир эвфемизм для вечеринки.

– Ничего такого. Ужастики, наверное, посмотрим, вот и все.

– Как его зовут?

В трубке повисла тишина. Вопрос застал Клэр врасплох.

– Клинт.

Дэниел испустил театральный вздох:

– Клинт. Нет-нет-нет, Клэр, что угодно, только не парень по имени Клинт.

– Что не так с именем Клинт?

– Все с ним не так.

Тут Клэр рассмеялась. Совсем как в детстве, в пять лет, когда она, в подаренном бабушкой розовом платьице с рюшами, кружилась на месте, пока смех не валил ее с ног. От этого смеха сердце Дэниела растаяло. А без него оно бы разбилось.

– Я позову маму, – сказала Клэр.

– Давай, – ответил Дэниел. – Хорошего тебе вечера… с Клинтом.

В трубке снова раздался смех, а затем стало тихо – Клэр вышла из комнаты в коридор. Внезапно на линии начались помехи, раздался пронзительный треск. Дэниел отдернул телефон от уха, но тут сквозь шум пробился голос:

– Алло?

– Алло? Сабрина?

– Дэниел? – Жена, кажется, была обеспокоена. – Как у тебя дела?

Дэниел почувствовал, как в груди разливается тепло, разгорается потаенный огонь родного очага.

Он добрался до конца дорожки, шагнул в просвет между деревьями и оказался в густом лесу. И только тут заметил, что повсюду гудят цикады, словно один-единственный шаг перенес его в другой мир.

– Дэниел? – Обычно ровный, плавный голос Сабрины дрогнул.

– Я тут, – заверил он ее.

– Не нравится мне это.

Голые ветки высоко вверху как будто отчаянно тянулись друг к другу, пытались переплестись лишенными лиственной плоти пальцами, преодолеть разделяющее их расстояние, а легкий ветер мягко размыкал их объятия.

– Что не нравится?

– Вот это. То, что ты там. Ты сейчас должен быть дома.

– Милая, я здесь за тем же, зачем и остальные. Надо пиариться. У меня скоро выйдет новая серия. Этот проект обеспечит продажи.

– Продадутся твои книги. Они всегда продаются.

– Христианские книжные магазины говорят, что эту серию не возьмут. Это начало черной полосы, Сабрина. Они говорят… говорят, что мои книги восхваляют зло.

– Это смешно.

Дэниел закрыл глаза и глубоко вдохнул:

– Это мы с тобой понимаем. Надо объяснить остальным. А если церковь меня бросит, массовая аудитория будет мне необходима как никогда.

– Никто тебя не бросит, – заверила жена.

Несколько долгих секунд они молчали.

– Я слышала об этом доме, – наконец откликнулась Сабрина. – Я знаю, что о нем рассказывают люди.

– И это рассказы – и ничего больше.

В трубке раздался вздох – похоже, что не нечаянный, а специально для Дэниела.

– Я просто… Мне не нравится, что ты заигрываешь с оккультизмом.

У Дэниела вырвался резкий смешок. Он понимал, что не стоит закатывать сцен, демонстрируя свое раздражение, но за семнадцать лет брака Сабрина могла бы разобраться в его характере.

– Сабрина, я сейчас нахожусь в самом обыкновенном, абсолютно беспривиденческом доме ради продвижения своих книг. Завтра я уже сяду в самолет и буду в Чикаго к ужину.

– Честно? В смысле, этот дом действительно… просто дом?

Под ногами у Дэниела что-то скрипнуло. Опустив глаза, он увидел, что его потрепанные кожаные туфли совершенно скрылись в опавшей листве.

Он поскреб землю подошвой.

– Дэниел? У тебя там… все хорошо? (Связь прерывалась.)

– Это сигнал, солнце. Ты пропадаешь.

Под ногой была не земля, а что-то более твердое. Возможно, бетон. Но бетон не скрипит. Дэниел нажал носком туфли посильнее, и раздался резкий треск.

Доски. Он стоял на досках.

Дэниел был жирный. И знал, что он жирный. Но в критический момент он обнаружил в себе невероятную ловкость и взмыл в воздух в ту самую секунду, когда доска под ним подломилась. В прыжке он выпустил телефон из потных пальцев.

Приземлившись на твердую почву в паре футов от опасного места, Дэниел успел лишь увидеть, как телефон летит прямо в пролом. Секунда – и черная кривая щель поглотила его.

Еле слышный, дребезжащий голос жены позвал: «Дэниел?» И телефон пропал.

– Бляха-муха! – Он бросился было к пролому, но остановился, вспомнив, что его-то веса доска и не выдержала.

– Господи, да что ж за… – выкрикнул он.

И немедленно оглянулся по сторонам, стыдливо покраснев оттого, что упомянул имя Господа всуе. К счастью, никто не слышал.

Возвышаясь над деревьями, дом сестер Финч молча следил за ним.

Подломившаяся под ногами Дэниела доска прикрывала колодец, тот самый колодец, о котором предупреждал писателей Уэйнрайт. Носком туфли Дэниел раскидал сухие листья и стебли вьюнков, и его взгляду предстали иссохшие, покривившиеся доски, как попало набросанные на каменное устье. За долгие годы снег, дождь и прожорливые термиты успели тут порядком потрудиться. Покрытое глубокими трещинами дерево по краям крошилось от одного прикосновения. Эти доски, возможно, не выдержали бы даже изящную Кейт, что уж говорить о самом корпулентном из них. Рабочий, которого Уэйнрайт послал подготовить дом, должно быть, не заметил колодец, иначе он бы наверняка заменил доски. Или хотя бы огородил это место сигнальной лентой.

Дэниел запустил руку под ту доску, что лежала посередине, пальцы чуть вдавились в прогнившую древесину. Его одолевали мысли о пауках: о тонких, как иголки, ножках, семенящих во тьме, о клыках, с которых капает золотистый яд, о лоснящихся черных телах, порожденных сумраком, о сетях – нитях шелковистого кошмара, растянутых в потайных углах и расщелинах, куда только эти твари и могут забраться. Дэниел чувствовал сырой запах поросших мхом стен колодца, запах стоячей воды где-то глубоко внизу и пугающий запах абсолютной темноты. Оглядевшись, он нашел острый продолговатый камень, напоминающий зуб доисторического зверя, поднял его над узкой щелью колодца и разжал руку. Камень падал поразительно долго, Дэниел еле расслышал плеск, когда он достиг дна.

«Не может же там быть так глубоко», – подумал он. Это невозможно. Не бывает таких глубоких колодцев, если только люди, копавшие его, не наткнулись на громадную расселину, черную подземную бездну.

Как это часто бывает с запахами, идущий из колодца древний дух пробудил в Дэниеле непрошеное воспоминание из темных закоулков памяти. Когда он был совсем мальчишкой, он и его семья – родители, брат Питер и сестра Мэри Кей – жили в доме-развалюхе на три спальни в сорока милях от Чапел-Хилл, в Северной Каролине. Это был не первый их дом и не самый любимый. Отец потерял работу механика в городе и, поскольку безработица принимала все более пугающие масштабы, был вынужден вместе с семьей сняться с места и перебраться в единственное жилье, за которое не требовалось платить по закладной, – в охотничий домик своего отца.

Дэниел ненавидел этот дом. Питер прозвал его «дедовой халупой-залупой». Дэниел понимал, что это шутка, хоть и не догадывался о ее непристойном смысле. Халупа-залупа была тесной, холодной и изобиловала насекомыми. Энтомологический мир «штата чернопяточников», как иногда называют Северную Каролину (там когда-то жили дегтярники, и их босые ноги вечно были измазаны смолой), представал тут во всем своем многообразии: сверчки, кузнечики, цикады, комары, журчалки, слепни обычные, слепни оленьи, чешуйницы, тараканы, огненные муравьи, муравьи-древоточцы, осы, пчелы, стоножки, тысяченожки, клещи… Широчайший ассортимент ползучих гадов. Они вылезали из слива ванны. Прятались под полотенцами в шкафу. Устраивали гнезда там, где проседающий пол или покореженный потолок плохо смыкался с ветхой стеной. Халупа-залупа не предназначалась для семейного проживания: дед сбегал сюда из города, чтобы вместе с приятелями-охотниками насладиться тишиной и покоем вдалеке от ворчливых жен.

Но больше всего Дэниел ненавидел восьминогих чудищ, арахнидов, пауков. Отец заверял, что лишь два паука способны нанести человеку серьезный вред: коричневый паук-отшельник и черная вдова. Но юному Дэниелу – чувствительному подростку, до сих пор одержимому множеством детских страхов, – пауки представлялись самыми пугающими созданиями на планете.

«Я читал, что каждому человеку по меньшей мере раз в жизни паук ночью залазит в рот», – как-то раз сообщил Питер Дэниелу, прекрасно осознавая, как этот любопытный факт подействует на младшего брата. Одной мысли о том, как паук с колючими ногами и смертельными клыками пробирается между его губ, влекомый тихим сонным дыханием, было достаточно, чтобы Дэниел совершенно лишился сна.

А потом, душным летним днем, Дэниел столкнулся со своим страхом лицом к лицу. Причиной стал друг Питера, Кенни. Этот костлявый рыжий урод жил по соседству (то есть в полутора милях, если напрямик). Кожа Кенни Милберна была усеяна бесчисленными веснушками, а там, где не было веснушек, торчали прыщи, и лицо его, бледное и рыхлое, напоминало гниющее яблоко.