Килл крик

01:00

Ничто не нарушало тишины. Даже осенний ветер утихомирился и не завывал, лишь мягко покачивал голые верхушки деревьев. Огромная светлая луна озаряла призрачной бледностью проплывающие под ней клочки облаков. Их фантомные формы возникали из небытия лишь для того, чтобы раствориться в эфире несколько мгновений спустя.

Ночные обитатели леса предавались своим обычным предутренним занятиям. Енот брел вдоль впадины, когда-то бывшей Кровавым ручьем, у него остались лишь смутные воспоминания о том, как он мыл лапы в прохладной воде ныне исчезнувшего потока. Мама-опоссум ковыляла вразвалку между деревьями, а детишки крепко держались за ее грубую серую шерсть. Сова расправила свои огромные крылья, ловя воздух, чтобы броситься с высоты на ни о чем не подозревающую полевую мышь, когти впились в испуганно пискнувшую жертву, и в следующий миг темнота поглотила птицу и зверька, словно они никогда не существовали.

Однако никто не смел нарушать обозначенную Кровавым ручьем границу. Сова на мягких крыльях унеслась по ветру на четверть мили к востоку, чтобы, устроившись на ветке, в безопасности позавтракать. Мама-опоссум втиснула свою толстенькую тушку в дупло трухлявого вяза на дальнем конце пятидесятиакрового леса. Енот, почувствовав, как корни под его лапами зашевелились, точно клубок змей, удрал прочь от ручья и вскарабкался на огромный дуб. Оглянувшись на громадный темный силуэт дома, енот растерянно взвизгнул и полез по стволу быстрее.

Сверчки выводили последние ноты своей ночной песни. Но Кровавый ручей окружал дом, подобно крепостному рву, и в его пределах, во владениях тишины, ничто не шевелилось. Лишь высокие травы шумели, даже когда не было ветра, их сухие, шершавые стебли топорщились, точно хвост потревоженной гремучей змеи.

В доме единственным звуком было тиканье часов. Механизм работал отлаженно, стрелки прилежно ползли по кругу, перенося мир вперед, в будущее. Дом словно бы тоже спал, набираясь сил для неких будущих важных дел.

Но нет, это было не совсем так. Дом задремал, однако не забыл о сборище безмозглых пришельцев. И когда стрелки часов показали восемь минут второго, дом проснулся, внезапно и ясно осознав: время пришло.

Он достаточно ждал.

Пора поиграть.

Тупой карандаш мчался по желтой бумаге, выводя буйные, изгибистые строки.

Ти-Кэй Мор держала бутылку с виски в одной руке, а карандаш – в другой. Она сидела на полу, прислонившись спиной к кровати, пристроив блокнот на согнутых коленях. Волосы Мор распустила. Они закрывали ее склоненное над страницей лицо.

Она с головой погрузилась в свой роман, в женщину, которую назвала Сид, в картину, которую Сид старательно высвобождала, начиная с глаза – с широко раскрытого глаза, прячущегося под слоем краски. Мор знала, кому принадлежит глаз – шумерской царице Кубабе. Однако вскоре Сид предстояло выяснить, что изображение, обнаруженное ею под красочным слоем другой картины, было создано за много веков до Кубабы, создано адептами культа, поклонявшегося еще нерожденной женщине.

«Не женщине, – осенило Мор. – Силе. Неподвластной времени силе, которой суждено было превратить хозяйку трактира в одну из могущественнейших правительниц мира. Силе, которая в наши дни готовится явить себя выпускнице факультета искусствоведения, молодой музейной работнице по имени Сид».

Карандаш внезапно замер, графитовый кончик вдавился в желтую бумагу.

Мор посетило откровение, словно все слова втянулись сами в себя, как коллапсирующая черная звезда.

Культ был посвящен вовсе не Кубабе. Он был посвящен Сид. Три тысячи лет назад люди поклонялись сущности, которой предстояло воплотиться в женщине XXI века. Той, что несет возмездие. Той, что искореняет немощь. Той, что возрождает могущество.

Мор поднесла бутылку к губам и сделала глоток. Потом отложила карандаш на узорчатый коврик, на котором сидела, и принялась перелистывать написанное. Поля были исчерканы разрозненными примечаниями. Вернувшись в свою спальню, Мор ухитрилась одолеть пятнадцать страниц. Она все еще была охвачена творческим жаром, однако понимала, что на сегодня хватит. Интрига романа была почти разработана, глубина замысла раскрыта. Но Мор знала, когда нужно поднажать, а когда – дать истории отдохнуть.

«Пока ты спишь, ты растешь», – однажды сказали ей. С книгами было так же. На ночь она оставит историю в покое, даст ей лучше сформироваться в ее сознании. А в самолете, по пути домой, ринется в атаку на роман со свежими силами.

Положив блокнот на сумку, Мор стянула с себя рубашку, вылезла из джинсов и прошлась по комнате в одном белье. Бледная кожа составляла резкий контраст черным трусикам и бюстгальтеру – все оттого, что Мор слишком много времени проводила в четырех стенах, хоть и жила в одном из самых солнечных городов мира.

Она подняла бутылку к глазам и покрутила. На донышке заплескалась бурая жидкость – еще на один глоток хватит. Мор прикончила виски.

Она подозревала, что за исключением потраченного на работу последнего часа эта поездка окажется абсолютной потерей времени. Что она пыталась доказать? Что достойна тусоваться с музейным экспонатом, попсовым писакой и спецом по христианской хреномути?

Ей было нечего им доказывать. Она писала книги, по их стандартам непричесанные, но искренние. Натуральные. А этот новый роман… он стал для нее полной неожиданностью. Зрелый, мощный, эпический по размаху и в то же время обладающий всеми чертами беспардонной брутальной прозы Ти-Кэй Мор.

С этой книгой всем придется считаться – в этом она не сомневалась.

Комната заплясала перед ее глазами.

Виски. Она выпила почти всю бутылку одна.

– Пора в постель, подруга, – сказала себе Мор.

Забралась в кровать, легла на живот, свесила руку. Бутылка грозила вот-вот выскользнуть из еле держащих ее пальцев.

Мор слышала свое медленное, ровное дыхание.

Глаза начали слипаться.

Позади кровати скрипнула половица.

– Здравствуй, Тереза…

Мор успела повернуться, чтобы увидеть кулак, летящий прямо ей в лицо. Кулак ударил в глаз, и она рухнула обратно на кровать, позорно распластавшись, как брошенная тряпка.

Бутылка упала на пол, разбившись на мелкие осколки.

Чудовище взгромоздилось на нее. От его дыхания несло дешевым пивом – этот запах лишил Мор дара речи. Кулак чудовища врезался в ее лицо снова, и снова, и снова, пока глаз не перестал открываться.

– Думаешь, ты такая умная, сучка? – прорычал мужчина.

Мор видела, как шевелятся его губы, но слова долетали словно с опозданием в полсекунды. Как будто голос на самом деле шел не от него, хотя Мор слышала его более чем ясно.

– Ты когда научишься не разевать свой сучий рот?

Кулак опустился вновь, и ее зрачок не выдержал тяжести. Мор услышала треск ломающейся скуловой кости.

– Пожалуйста! – завопила она. – Не надо! НЕ НАДО!

Кулак врезался ей в живот. Она сложилась пополам, в легких не осталось воздуха. Она хотела закричать: не надо не надо не надо не надо не надо не надо не надо не надо не надо, – но ей нечем было подкрепить свои слова.

Рука обвилась вокруг ее шеи. Душить ее было бессмысленно: она и так уже не дышала. В ее теле ничего не осталось.

Не мучай меня!

Рука сжала сильнее. Мор услышала, как сухожилия на шее начинают лопаться, словно слишком туго натянутые струны гитары.

– Что надо сказать, чтобы я перестал? – Слова исходили не от него, хотя его рот и двигался. Он был подобием куклы чревовещателя. Кто-то говорил через него, виртуозно имитируя голос. – Что надо сказать?

Перед глазами Мор начало сгущаться черное облако. Она теряла сознание. Она чувствовала, как глаза вылезают из орбит, она не хотела быть в этой комнате, в этом мире.

– Говори!

Он ослабил хватку лишь настолько, чтобы дать Мор сделать мучительный глоток воздуха.

– Что надо сказать, чтобы он перестал?

Он?

– Сучка, ты сдохнуть хочешь? – это был уже не его голос, а другой – низкий, нечеловеческий. – Говори!

– Я – пустое место! – с трудом сумела выдавить Мор.

– Повтори!

– Я – пустое место! Я – говна кусок! А ты – бог! Я тебя недостойна! Я – пустое место!

Руки отпустили ее шею.

Мор открыла глаза.

Он пропал.

Она упала на постель. Рука метнулась к глазу. Перелома не было. Отека тоже.

Мор вскочила на ноги, бросилась к богато украшенному овальному зеркалу на стене. Стала судорожно искать на лице хоть какие-то следы повреждений. Ничего. Она была цела. Все было хорошо.

Она повернулась в профиль, изучая свое отражение.

У кровати, склонив голову набок, стояла женщина, серые глаза пристально смотрели на Мор из-под распущенных черных волос.

Мор развернулась.

Но у кровати уже никого не было.

Она огляделась вокруг. Комната была пуста. На полу валялась бутылка из-под виски – неразбитая!

Мор почувствовала, что ноги у нее подгибаются. Она еле успела добраться до кровати.

Мор схватила подушку, прижала к груди. И начала плакать.

Она была одна. Совершенно одна.

Мало-помалу слезы иссякли. Глаза закрылись. Мор погрузилась в сон, словно ничего и не произошло.

Что-то двинулось в изножье его кровати.

Себастьяна вытянули из пропасти, такой темной и глубокой, что казалось, он будет лететь вниз, вниз, вниз вечно… и на его мольбу о конце падения не ответит никто и никогда.

Он открыл глаза. Проникавший сквозь окно лунный свет освещал комнату ровно настолько, чтобы Себастьян мог ощутить ее размеры и удостовериться, что он больше не узник бесконечной пустоты.

Но в комнате кто-то был, кто-то стоял в тени, за пределами лунного луча, в нескольких футах от изножья кровати. Себастьян слышал его дыхание. Частое, хриплое.

Он вжался в подушку, глядя в темноту, ожидая, когда пришелец шевельнется.

«Это не человек, – строго сказал он себе. – Это просто тень. Ты заставляешь себя видеть то, чего нет».

Моргнул, чтобы усталые глаза на сухом осеннем воздухе не пересохли совсем.

Человек-тень начал обретать объем. Из темноты проступили его черты.

Бледное лицо. Губы, изогнутые в улыбке. Широко раскрытые неподвижные глаза.

Женщина.

Себастьян задохнулся от страха. Сердце изо всей силы заколотилось в груди.

Но когда он моргнул снова, видение изменилось.

Темная фигура выросла. Приобрела очертания широкоплечего мужчины.

Себастьян приподнялся в постели, резьба изголовья впилась в спину. Он прищурился, пытаясь вглядеться в темноту, понять, кто – или что – стоит перед ним.

Темная фигура двинулась вперед, шагнула неловко, словно с огромным усилием. В мертвенно-бледном сиянии луны стали видны загорелая кожа, копна густых каштановых волос и ласковые карие глаза.

Себастьян не сразу поверил в реальность происходящего. Что-то в глубине сознания настаивало: этого не может быть, это наваждение.

Однако вот же оно, прямо перед ним. Если оно протянет руку, то дотронется до него.

«Он, – поправил себя Себастьян. – Он стоит передо мной. Ричард».

– Себастьян, – тихо сказал человек.

Это он. Господом клянусь, это его голос.

Нет, что-то здесь было не то. Себастьян не мог разобрать что.