Килл крик

Вторник, 18 апреля

Принтер сердито пискнул. Кончилась бумага. Опять.

Сэм не глядя вытянул новую пачку из грозящей обрушиться бумажной башни. Рванул обертку, словно лев, потрошащий добычу. Вытащил из пачки стопку листов в дюйм толщиной и швырнул в приемный лоток. Это действие уже стало рефлекторным. Он совершал его на автомате так часто, что даже не замечал.

Несколько секунд ничего не происходило – принтер настраивался. А потом страницы снова поползли из него, одна за другой, пока дюйм бумажной белизны не превратился в плотную стопку слов.

Сэм почти не отрывал пальцев от клавиатуры. Его лихорадило, лицо горело румянцем, от кожи шел жар. Он чувствовал, как из-под рубашки ползет затхлый запах пота. Он не был в душе уже много дней. Даже одежду не менял. Плевать. Сейчас важно одно – книга, закончить книгу, выжать из себя блестящий завершающий абзац и насладиться моментом, когда последние страницы присоединятся к своим товаркам. К огромному сонму товарок. К бесчисленным стопкам. Они высились по всей комнате, точно бумажные небоскребы, возведенные беспечным строителем, и обрушить их ничего не стоило.

Все началось шесть месяцев назад, со вспышки вдохновения. Сэм снова стоял в лекционной аудитории, битком набитой студентами, жаждущими услышать, как их преподаватель провел ночь на Кровавом ручье. Большинство из них уже посмотрели главное интервью на «Страхе в эфире» и дополнительные видео, которые Уэйнрайт вывесил пару дней спустя. Также студенты прочли о смерти юной дочери Дэниела Манниака, и трагедия теперь казалась зловещим розыгрышем, как будто духи Кровавого ручья решили повеселиться напоследок.

Студенты начали задавать вопросы, но Сэм это пресек. Он не хотел говорить о Кровавом ручье. Стоило закрыть глаза, и он снова видел, как нечеловеческая мука скручивает лицо Дэниела в нечто невообразимое. Сэм ясно дал аудитории понять, что они будут следовать учебной программе, а не обсуждать то, что можно спокойно посмотреть в Интернете.

Посреди рассказа о роли Сатаны в восприятии ужасного – от суда над салемскими ведьмами до Сатанинской паники 1980-х – в голове у Сэма внезапно вспыхнула простая, невинная фраза:

«Дом позвал его, и он ответил».

Он пытался отогнать непрошеную строчку, но та не уходила.

Взял с кафедры маленький блокнот, записал фразу и продолжил лекцию. Но тут из пустоты возникла новая строка, а за ней еще, и еще. Каждый раз Сэм бросался к кафедре и все записывал, но в конце концов слова помчались так стремительно, что он просто забросил лекцию. Взмахом руки Сэм отпустил студентов: он не хотел прерывать поток мыслей и образов, изливающийся из кончика его авторучки.

Из аудитории Сэм отправился прямиком домой, ткнул пальцем в кнопку «пробел», пробудил компьютер от сна и с головой нырнул в новый роман. Когда он поднял глаза от моря слов на экране, уже миновала полночь – он писал десять часов. Сэм даже не стал включать свет. Его лицо озаряло лишь сияние монитора.

На следующий день слова полились вдвое быстрее. То и дело Сэм вскакивал с кресла и мерил шагами комнату, просто выпуская пар: печатающим пальцам не хватало проворства, чтобы снять переполняющее тело напряжение. С писательским блоком было официально покончено. Сэм пробил таинственную плотину, сдерживавшую течение мысли, и слова обрушились на него, словно мощный потоп.

Назавтра он отменил вечерние занятия и продолжил писать. Дом вокруг него будто начал таять, стены и потолок медленно растворялись в пространстве, пока Сэм не очутился посреди бесконечной тьмы.

День исчезал за днем, неделя – за неделей. Случайно выглянув в окно, Сэм с изумлением обнаружил, что двор покрыт толстым снежным ковром. Наступил декабрь, а он написал более четырехсот страниц.

Где-то в середине месяца зазвонил мобильный. Сэм перестал брать трубку после одного особенно неловкого разговора: декан Школы свободных искусств и наук сообщил, что руководство передало его группу доценту с кафедры кинематографии. Сэм сказал, что все понимает, и нажал на отбой, не дав декану закончить фразу. Но на сей раз, увидев имя абонента, он вскочил с кресла и схватил телефон.

Звонила Эрин. Она говорила с ним мягко, медленно, словно с пугливым зверем:

– Сэм? Я уже несколько дней пытаюсь до тебя дозвониться. Все хорошо?

Они встретились в «Буржуазной свинье», кофейне на 9-й улице. Когда Сэм пришел туда, начался легкий снегопад. Эрин сидела за столиком у окна. Она всегда была красавицей, но сейчас выглядела еще чудеснее. Начать хотя бы с того, что она изменила прическу. Модная короткая стрижка пикси старой Эрин – его Эрин – исчезла, волосы стали длиннее, опустились на пару дюймов ниже ушей, их концы загибались, нежно касаясь края лица. Эрин была в облегающем зеленом свитере с высоким воротником, раньше Сэм его не видел. Новая прическа. Новая одежда. Новая Эрин.

Но когда она обняла его, все вернулось на круги своя. Его рука нащупала изгиб ее спины, ее подбородок уютно лег на его плечо. Они вновь стали одним целым, пусть даже лишь на мгновение.

Они сидели в тишине, не зная, что сказать друг другу. Наконец Эрин нарушила молчание.

Она хотела поговорить. Последнее время она много думала – о том, почему ушла, о том, как Сэм все больше и больше отдалялся от нее, о том, что она до сих пор его любит, но не может поделиться с ним этой любовью, как бы ни пыталась. Она хотела семью, хотела детей, но Сэм почему-то не разделял ее желания. Эрин сказала, что чувствует себя преданной из-за того, что он не сказал ей об этом, когда их отношения только начались. Сама она до свадьбы честно призналась ему, чего ждет от жизни.

– Ты как будто считаешь, что не заслуживаешь счастья, – без обиняков заявила она.

«Она пришла мириться, – осознал Сэм. – Она хочет выложить все карты на стол, чтобы понять, есть ли еще хоть крупица надежды, можно ли спасти былое счастье».

Но чем больше Эрин говорила, тем сильнее Сэма тянуло к книге, к героям, которых он оставил дома, на жестком диске компьютера. Он пытался слушать Эрин, но в голове гудели голоса персонажей. В романе наступил критический момент, и они в исступлении вопили друг на друга, пытаясь понять, что за кошмар вторгся в их жизнь.

– Ты вообще меня слушаешь? – пробился сквозь эту какофонию голос Эрин.

Сэм старательно закивал:

– Да-да, извини. Просто… Я тут пишу кое-что новое. Думаю, это будет лучшая моя книга.

Он ударился в сумбурный пересказ сюжета, беспорядочно перескакивая от героя к герою, от эпизода к эпизоду, плетя путаную сеть полупродуманных рассуждений. Эрин смотрела на него, и в уголках ее глаз блестели готовые вот-вот пролиться слезы, а Сэм между тем совсем забылся от звуков собственного голоса. Он больше не говорил с Эрин, он вспоминал все, что успел написать с начала ноября – уже больше шестисот страниц. Новые идеи стремительно срывались с его губ. Сэм попросил у проходившей мимо официантки ручку, схватил салфетку, склонился над ней и принялся писать. Исчеркав салфетку с обеих сторон, он поднял глаза в поисках еще какой-нибудь подходящей поверхности для заметок.

Эрин исчезла.

Снег за окном повалил сильнее.

В середине января Сэм решил, что нужно сделать перерыв. Он написал почти тысячу страниц. Книга выходила слишком длинной – он понимал это. Сюжет грозил выйти из-под контроля. Необходимо было все перечитать и убедиться, что это не полная шизофрения. Поэтому он распечатал первые триста страниц, зажег газовый камин в гостиной и устроился в потертом кожаном кресле с красной ручкой наготове.

Языки пламени плясали между аккуратно разложенными керамическими поленьями.

Где-то на тридцатой странице Сэм вдруг осознал, что слышит потрескивание.

Подняв глаза от рукописи, он увидел, как огонь пожирает поленья – настоящие, деревянные – в огромном каменном камине, украшенном искусно вырезанными листьями и вьющимися стеблями. Арочный поход справа открывался в темный узкий коридор. Слева последние багровые лучи солнца лились сквозь панорамное окно, за которым виднелись ветхие перила крыльца и искривленный ствол бука.

Дерево висельников.

Страницы выпали у Сэма из рук и рассыпались по полу.

Он снова оказался в доме на Кровавом ручье.

Огонь ревел, его ослепительные языки отбрасывали на стены гостиной резкие тени. Дым не уходил в трубу, он валил в комнату. Сэм судорожно вдохнул и почувствовал этот едкий черный дым в гортани. Он закашлялся, пытаясь продышаться, но дым был повсюду, обжигал легкие, колол глаза. Сквозь завесу из дыма и слез Сэм увидел, как в камине что-то шевельнулось.

Это было не полено.

Это была рука. Почерневшая кожа слезала, обнажая окровавленную мышечную ткань. Обгоревшие пальцы скрючились, точно жуткие когти. Белые кости торчали из их кончиков. Пепел под рукой зашевелился – мерзкий кусок плоти подался вперед. А потом ладонь раскрылась, пальцы потянулись сквозь пламя, чтобы схватить Сэма, чтобы он горел так же, как горели они.

– Сэмми? – позвал женский голос из скрывавшейся за потрескивающим огнем темноты.

Сэм упал на пол, в ужасе пополз прочь от камина. На дом опустились сумерки, свет шел лишь от огня и от бледного мерцающего предмета в дальнем конце комнаты.

Это был его компьютер.

Курсор терпеливо мигал в конце последнего предложения.

Что-то подсказало Сэму, что если он вернется к роману, то спасется.

– Сэмми… – позвал голос.

Рука в огне снова пошевелилась, стал виден изгиб локтя. Рука не была сама по себе. Она соединялась с чем-то в глубине камина.

Во тьме позади огня пряталось лицо. Сэм видел, как языки пламени отражаются в плавящихся глазах.

Сэм вскочил и бросился к компьютеру. Добежав до него, он обернулся.

Он снова был в своей гостиной. Невысокие языки газового пламени неторопливо покачивались над фальшивыми поленьями.

Концом мизинца Сэм коснулся клавиатуры. История, которую он сочинял последние три месяца, вновь захватила его, а вместе с ней пришло чувство всепоглощающего покоя.

На следующий день он опять попытался прерваться. И дом снова начал меняться. И обугленное создание снова позвало его.

Он пил, но алкоголь не мог остановить его мысли, стремящиеся к старому дому в сельской глуши. Он удвоил дозу антидепрессантов, затем утроил ее, но голос продолжал звать сквозь огонь:

– Сэмми. Сэмми…

Был лишь один способ уберечься от этого безумия.

Ему ничего не грозило, пока он писал.

Это было в январе.

На дворе стоял апрель, а книга еще не была закончена.

Сэм колотил по клавишам с пулеметной скоростью, слова стремительно летели по мерцающему экрану. Он трудился над наиважнейшей сценой. Над кульминацией, которой предстояло оправдать его одержимость этой историей. Герои вот-вот должны были открыть дверь и наткнуться на то, что тайно ждало веками, готовясь снова ворваться в наш мир. Повествование текло на диво гладко. Как будто текст уже был готов в голове у Сэма, и оставалось лишь записать его.

Молоток был хороший, из скобяной лавки Баквуда на углу Ореховой и 6-й улиц, чуток на юг от лютеранской церкви, где преподобный Чарльз каких-то сорок пять минут назад произнес проповедь об опасностях прелюбодеяния. Зубы у преподобного Чарльза были заляпаны табаком, а на его полосатых рубашках с короткими рукавами вечно виднелись пятна пота. В легких у него был рак, на уме – рай, и, готовясь в четверть двенадцатого к поздней службе, он не подозревал о том, что в скобяной лавке за углом был куплен молоток – молоток, который сейчас разносил на куски небритую физиономию Роско Траута.