Килл крик

14:07

На верху лестницы Уэйнрайт и Мор продолжали долбить стену. Они трудились уже почти час, прерываясь лишь, чтобы порыться в сумке – в надежде отыскать инструмент, который поможет наконец справиться с задачей.

«Не получается», – подумал Сэм. Он попытался сглотнуть слюну, и горло свело спазмом.

Зубило и кувалда выбили несколько кусков раствора, но кирпичи сидели как влитые. Это было какое-то чудо – заграждение, кое-как сооруженное больше двух десятилетий назад, неподвластное разрушению.

Себастьян покинул нишу и нервно ходил кругами в коридоре.

– Может быть, нам просто уйти? – предложил он.

Сэм покачал головой:

– Вы же знаете, что уходить нам нельзя.

– Знаю, – согласился Себастьян. В голосе его звучала тяжелая горечь констатации факта.

По ступенькам, еле переставляя ноги и сжимая обеими руками кувалду, спустилась Мор:

– Не поддается, сука. – Ее лицо было сплошь покрыто серой пылью, струи пота темными полосами расчертили щеки. – Ваша очередь.

Предложение обрадовало Сэма. Стоя столбом и глядя, как другие работают, он чувствовал себя совершенно беспомощным. Мор опустилась на нижнюю ступеньку и отдала ему кувалду. Сэм поднялся, пристроился рядом с Уэйнрайтом, все слабее бьющим по зубилу. Размахнувшись со всей силы, ударил по кирпичам. Эта впечатляющая демонстрация физических возможностей, похоже, воодушевила Уэйнрайта – тот принялся работать усерднее.

Вскоре они уже атаковали стену в такт, звуки их орудий соединились и стали напоминать тиканье неких жутких часов.

Он слышал их сквозь стену – тук! тук! тук! – как будто шахтеры отчаянно пытаются выбраться из-под завала на свободу.

Ирония ситуации стала почти осязаемой, когда Дэниел беспрепятственно шагнул из лифта в комнату. Он чувствовал себя астронавтом на далекой планете, первым человеком, ступившим на неизведанную территорию.

Как везде в доме, в спальне третьего этажа царила безупречная чистота. Дэниел провел пальцем по столешнице громоздкого кленового комода. Ни пылинки.

В комнате было всего одно окно, слева от Дэниела, размером не больше чем два на три фута. Однако лившийся сквозь него солнечный свет ослеплял иномирным волшебством теплых золотистых лучей.

Разве в прошлом году Дэниел не видел собственными глазами доски на этом окне? Не могли же они ему померещиться. Теперь в идеально гладких стенах по обе стороны от рамы не было даже следов от гвоздей.

Под окном располагалась королевских размеров кровать, покрытая сшитым вручную одеялом. У кровати стояло давно покинутое хозяйкой кресло-каталка.

Дэниел вдохнул полной грудью. Воздух был невероятно чистый. Почти как в горах. Такой колючий прохладный воздух бывает на больших высотах, там, где уже не растут деревья. Его прозрачность будоражила Дэниела, щекотала легкие холодком.

Справа от него вдоль стены тянулась деревянная полка, уставленная фотографиями в рамках. Все фотографии стояли лицом к стене. Дэниел развернул самую крайнюю. Это оказался черно-белый снимок двух девочек восьми-девяти лет, в одинаковых платьях в цветочек, с черными волосами, забранными в хвост. Девочки были зеркальными отражениями друг друга, вплоть до угрюмого выражения на лице.

Дэниел развернул следующую фотографию. Она уже начала желтеть и выцветать. Те же девочки, уже превратившиеся во взрослых, лет за тридцать, женщин, стояли по обе стороны от дряхлого старика с изможденным, покрытым морщинами лицом. У старика были такие же серые глаза, как у женщин. Видимо, это был их отец.

На третьей фотографии появилось кое-что знакомое: сестры позировали перед домом на Кровавом ручье. Одна из них теперь сидела в инвалидном кресле, загадочная катастрофа произошла где-то между вторым и третьим снимками. Вот, значит, они, сестры Финч. Рейчел и Ребекка.

Дэниел прошел дальше по комнате. Ласковый солнечный луч, проникавший в окно, упал на серебряную шкатулку для украшений. Он приподнял крышку, и изнутри тут же полилась тоненькая мелодия. Дэниел узнал Баха, хотя не мог вспомнить, что это за концерт. Пока музыка играла, он обследовал внутренности шкатулки. Она была обита красным бархатом, в верхней части помещались несколько цепочек, а нижняя часть была поделена на маленькие отделения для колец. Украшения оказались небогатые – ни бриллиантов, ни драгоценных камней. Почти все они были из серебра, однако ни одного потускневшего. Украшения сверкали так, словно их начистили лишь пару минут назад.

У края шкатулки, там, где крышка соединялась с корпусом, торчал кусочек чего-то белого. Дэниел аккуратно за него потянул. Это оказалась бумага, но плотная и блестящая. Сердце Дэниела забилось быстрее, казалось, вместо крови по его венам бежит чистое волнение, такое неожиданное. Каждое открытие в этой комнате принадлежало ему, и только ему. Остальные колотились, как дураки, в стену, а он, Дэниел, был здесь. Проход в тайное помещение был предназначен лишь для него.

Придерживая шкатулку за края, Дэниел вытащил внутреннее отделение. Под ним лежала стопка снимков, бесцветных, зернистых, сделанных на заре фотографии. Это были крупные планы седоволосой женщины, глаза ее были затуманены катарактой, а рот полуоткрыт, словно она собиралась заговорить. Она сидела за круглым столом, держась за руки с мужчиной и женщиной по обе стороны от нее; те явно ожидали чего-то.

«Медиум, – догадался Дэниел. – Она проводит сеанс».

Снимков было всего четыре, все сделаны с одного и того же ракурса с разницей лишь в несколько секунд. По ним можно было проследить, как полупрозрачный изогнутый сгусток вырывается все дальше и дальше изо рта старой женщины, протягивается над столом, точно призрачная рука.

Дэниел перевернул последнюю фотографию. В нижней части карандашом мелким аккуратным почерком было выведено слово «бабушка».

Сестры Финч были наследницами весьма странной династии. Они наверняка пришли в страшное волнение, обнаружив этот дом, вместилище такого богатого потенциала. Они каждую ночь спали под этой крышей, каждый день ходили этими коридорами – вряд ли им потребовалось много времени, чтобы понять, что́ досталось им в собственность. Главной целью сестер стало поставить энергию дома себе на службу, пробудить дремлющую сущность, порожденную молвой.

Дэниел сложил фотографии обратно в тайник и вернул внутреннее отделение шкатулки на место. Опустил крышку, и классическая мелодия немедленно стихла.

Сзади что-то скрипнуло. Так скрипят колеса кресла-каталки, если кресло легонько толкнуть вперед. Дэниел услышал, как тихо шаркнули по полу туфли, – кто-то переминался с ноги на ногу. Внезапно его охватило чувство, будто кто-то стоит у него за спиной, смотрит на него, ждет, когда он обернется. Он ощущал взгляд чужих глаз. Прислушался, и ему показалось, что он различает шелест приглушенного дыхания.

Сжав кулаки, готовый драться, Дэниел развернулся. В следующий миг руки его разжались. Сердце забилось неровно, будто игла, прыгающая на поцарапанной пластинке.

Вначале та, что стояла перед ним, была лишь тенью, силуэтом на фоне льющегося из окна ослепительного света. Но еще до того, как она шагнула вперед, еще до того, как отраженный свет упал на лицо, Дэниел узнал ее. Он все понял по тому, как падали на плечи ее волосы, по еле заметным изгибам наливающегося юностью тела, по легкому аромату духов, пряно-цветочному, повисшему в воздухе.

Самым сложным было не догадаться, кто перед ним, но поверить, что это происходит наяву. Разум отчаянно пытался разуверить Дэниела. Такого просто не могло быть. Это оптическая иллюзия. Галлюцинация, созданная его пораженным скорбью сознанием.

Но слезы убеждали в другом. Они хлынули из его глаз, словно глубинные, долго томившиеся в темноте подземные воды из трещины в камне, потекли неостановимым ручьем. Зубы застучали, точно от внезапного жестокого холода. Пузырек слюны вздулся между губами Дэниела, когда он попытался выговорить единственное слово, способное превратить происходящее в реальность:

– Клэр.

Нежная улыбка озарила ее лицо. И солнечный луч двинулся, оторвался от солнца за окном, принялся танцевать вокруг нее, выхватил ее из тени, осветил наилучшим образом. Она словно стала центром солнечной орбиты. Она была средоточием Вселенной.

Это была она, его дочка, его Клэр, живая. Она протянула руку, и на мизинце Дэниел увидел кольцо, которое подарил ей два года назад на Рождество, серебряное с вырезанным крестом. Ее щеки налились розовым румянцем, краской жизни.

Дэниел взял ее ладонь в свою. Тепло подтвердило то, что он уже знал: его прекрасная дочь больше не мертва, она вернулась к нему, вызволена из холодной могильной тьмы этим великолепным домом.

– Клэр, – повторил он.

В этот раз имя легко слетело с языка. Слезы все текли и текли, мокрые щеки Дэниела блестели в солнечном свете. Она смахнула их большим пальцем. И чуть выпятила нижнюю губу, невинно потешаясь над сентиментальным папой.

Когда она заговорила, с губ ее сорвалось не хрипение зомби, но нежная, сладкая трель, которую Дэниел больше не надеялся когда-либо услышать. Она сказала: «Папуля», и в этом слове была вся Клэр, вся ее любовь, чуть оттененная подростковым сарказмом. Дэниел притянул ее к себе, обнял, почувствовал, как тонкие руки обхватили его талию. Последняя из множества стен, воздвигнутых после ее смерти, рассыпалась в пыль, и Дэниел разрыдался на плече у дочери, моча слезами кружевное белое платье…

Ее погребальное платье. Мы похоронили ее в нем!

…которое свободно висело на ее миниатюрном теле.

– Любимая моя, – всхлипнул он. – Самая моя любимая. Любимая моя девочка. О господи, как я по тебе скучал. Мне так плохо было. – Он понимал, что несет ерунду. Но ему столько всего нужно было ей сказать. Он столько всего держал в себе – столько мыслей, которыми не мог поделиться с собственной женой, столько чувств, предназначенных лишь для дочери, которую он не чаял увидеть снова. – Как я по тебе скучал. Как я по тебе скучал. Как я по тебе скучал.

– Я знаю, – проворковала Клэр ему на ухо. – Но я вернулась. Все может стать совсем как раньше. Я могу вернуться домой к тебе и маме. И все будет так, как будто ничего не случилось, как будто я и не уходила.

Дэниел сжал ее крепче. Он испугался, когда она сказала «может». Это слово прозвучало скорее как предположение, чем как утверждение.

– Я хочу, чтобы ты вернулась домой, солнышко. Я на все готов, лишь бы ты вернулась. На все. На все.

Он почувствовал, как ее губы касаются его щеки.

– Это хорошо, папуля. Это прекрасно.

Дэниел нахмурился. Движения ее губ не совсем совпадали с ее голосом. Слова запаздывали где-то на полсекунды. И это была не единственная странность. Голос Клэр шел словно бы из-за нее, как будто кто-то прятался у нее за спиной и говорил, притворяясь ею.

– Папуля? Ты меня слушаешь? – спросила она.

Дэниел разозлился на себя за то, что усомнился в чуде происходящего.

Это Клэр. Это твоя дочь!

– Я могу вернуться домой. Но сначала ты должен кое-что сделать. – Ее полураскрытые губы как будто даже не пошевелились на этой фразе.

– Я на все готов, – повторил Дэниел. И это действительно было так. В душе своей, очнувшейся от долгого коматозного сна, он был готов.