Килл крик

Вторник, 20 апреля

Дэниел сидел, прижав ладони к закрытым глазам, отдавшись царящей в кабинете тишине. Его сотовый телефон, бешено трезвонивший чуть ли не весь день, наконец-то замолк. Дэниел был рад этому. Он не хотел брать трубку. Не хотел, чтобы кто-либо втягивал его в светские беседы.

Он слышал тихий шорох шагов жены в коридоре. Она хочет, чтобы он вышел – Дэниел знал это, – и он выйдет, но не сейчас. Не раньше, чем разберется с этой нежданной преградой, этим курсором, мигающим на экране в том самом месте, где нить повествования ускользнула от него.

Пока Дэниел не мог писать, он позволял мыслям бродить, воображал, что будет с издателем, когда тот прочтет его новый труд. Печатать его не будут. Книга слишком мрачная, совсем не похожа на тот лицемерный вздор, к которому приучена его христианская аудитория. Это не тоненькое изданьице, наполненное адаптированными для подростков кровавыми ужасами средней прожарки с хрустящей корочкой из нравоучения и душеспасения. Это глубокий роман, погружающий читателя в темные бездны человеческой души, нравственно неоднозначный и без малейшего намека на свет в конце тоннеля. Настоящая книга. Книга о подлинной жизни.

Годом ранее Дэниел посмеялся бы таким пессимистическим мыслям. До того как у него отняли Клэр. А когда это случилось, когда он стоял с шерифом перед домом на Кровавом ручье и прозвучала фраза: Ваша дочь, она попала в аварию… тогда Дэниел ощутил, как что-то у него внутри сломалось, в буквальном смысле, как высохшая ветка больного дерева, и вся благодать, весь тот богоданный покой, что наполнял его сердце, вытекли в образовавшуюся брешь.

Однажды, много лет назад, Дэниел и Сабрина вышли на прогулку, толкая перед собой коляску, в которой, укутанная в одеяло, лежала их новорожденная дочь, и увидели охваченный пожаром дом. Это был старый шестиэтажный многоквартирник в северо-восточном углу перекрестка. Черные клубы дыма вырывались из окон верхних этажей. Пожарные, похоже, справлялись с бедствием, мощные струи из их шлангов уничтожали пламя.

Жильцы скучились на краю тротуара. Было очевидно, что в свои квартиры они вернуться не смогут. Огонь причинил дому слишком большой ущерб. Кто-то кашлял, кто-то стоял молча, большинство наблюдали за страшным зрелищем со слезами на глазах. У края толпы стояла мать с сыном. Она не плакала. Она нежно улыбалась мальчику, тихонько ероша рукой его волосы.

– Чему вы улыбаетесь? – не выдержал Дэниел. – Вы же потеряли все.

– Я ничего не потеряла, – мягко ответила женщина. – Мой сын для меня – все, и Господь его пощадил. Господь пощадил нас обоих. Я ни в чем больше не нуждаюсь.

Это был судьбоносный момент. Вместе с совершенным в детстве благополучным прохождением сквозь паучий туннель слова этой смиренной женщины осветили прометеевым огнем темную дорогу его жизни.

Но больше огня не было: теплый свет погас. Спасение из дара превратилось в злую бессмысленную шутку вроде вечно ускользающей долларовой бумажки на веревочке.

Дэниел снова услышал скрип половиц – жена приблизилась к двери кабинета. На этот раз она не ушла. Пару секунд спустя раздался тихий стук.

– Дэниел? – робко позвала Сабрина.

– Я работаю.

– Можно я открою дверь?

– Я работаю, – повторил он громче.

За дверью повисло молчание, но звука удаляющихся шагов не последовало. Наконец Сабрина заговорила снова:

– Здесь преподобный Чарли.

Дэниел издал раздраженный вздох. Сабрина не раз грозилась пригласить священника домой. И выполнила свою угрозу. Почему она просто не оставит его в покое?

– Дэниел? – за дверью раздался мужской голос, низкий, успокаивающий. – Дэниел, почему бы вам не открыть дверь, чтобы мы могли побеседовать?

– А о чем нам беседовать?

– Вот вы мне и скажите, – был ответ.

Руки у Сабрины дрожали, пока она разливала кофе, носик кофейника громко звякал о хрупкую фарфоровую чашку.

Преподобный Чарльз Норланд устроился на краю дивана и чинно сложил ладони на коленях, словно готовясь к молитве. Внушительным видом он не отличался. Темный костюм висел на его тощей фигуре мешком, верхняя пуговица сорочки вечно была расстегнута, открывая взгляду лезущие наружу тонкие черные волоски. Преподобный легко загорал, даже притом, что большую часть времени он проводил в стенах Первой лютеранской церкви на углу Шестой и Ореховой улиц, его кожа блестела бронзой, как летом. Ему было сорок два года, и волосы его наконец начали редеть, обнажая «вдовий мысок» на лбу. При порядочном росте в шесть футов весил преподобный не больше ста шестидесяти фунтов. Говорил он неспешно, но уверенно. Сдержанно, но властно. Его голос, точно вода, что просачивается в трещины несокрушимой на вид скалы, постепенно проникал человеку в самое нутро, и вот человек уже раскрывал преподобному всю свою подноготную.

Дэниел подождал, пока преподобный Чарли осторожно пригубит обжигающий кофе. Он посмотрел на Сабрину, та поспешно отвела взгляд.

Преподобный проглотил кофе и спросил:

– Ну, как ваши дела, Дэниел?

– Никак. Работаю над новой книгой.

– А вы всегда запираетесь в кабинете на несколько дней, когда работаете над книгой?

Дэниел покачал головой:

– Нет. Но эта… эта книга не такая, как другие.

Преподобный Чарли медленно вдохнул, воздух засвистел у него в ноздрях.

– Вы давно не были в церкви, Дэниел.

– Не принимайте на свой счет.

На губах Дэниела заиграла ухмылка. Раньше он не ухмылялся. Никогда.

Преподобный чуть сдал назад и следующие пять минут рассказывал унылые новости из жизни прихода о том, как Минни Конрад слегка взбаламутила церковный хор, выбрав для своего соло поп-песню («Рык» Кэти Перри), как шестнадцатилетняя Шелли Эллерман прервала воскресную проповедь в честь Дня поминовения бурным приступом рвоты во втором ряду (похоже, Шелли мучилась первым в жизни похмельем), как церковь наконец-то накопила средства на реставрацию старейшего витража часовни, изображающего прибытие Христа в Иерусалим (все должны доделать к концу сентября).

Дэниел чувствовал, как спокойный, размеренный голос священника вытягивает из него все жилы. Он тайком оглядел комнату в поисках возможного предмета для отвлечения, на котором можно было бы сосредоточиться и попробовать избавиться от гипноза. Кофейный столик со стопками благопристойно толстых книг. Черные туфли Чарли, недавно начищенные до блеска, однако с кусками грубой кожи там, где преподобный проглядел. Бугор его собственного живота, куда меньше, чем шесть месяцев назад, мерно вздымающийся и опадающий в такт его дыханию.

– А я его скоро поборю, – внезапно прервал Дэниел излияния гостя.

Преподробный Чарли растерянно замолчал:

– Что?

– Мой «синдром невидимых ног». – Дэниел ткнул пальцем вниз. – Когда твоих ног не видно из-за пуза.

Он хохотнул, радуясь собственному остроумию.

Сабрина положила руку мужу на плечо:

– Дэниел, пожалуйста.

Дэниел взглянул в ее лицо – страдальческое, испуганное. Через пару месяцев ей должно было исполниться тридцать восемь. Еще молодая женщина. В ней до сих пор проглядывала та милая скромница, по которой Дэниел сходил с ума в старших классах. Но ее глаза постарели, их окружала паутина тонких морщинок. Сабрина выглядела усталой.

Дэниел и Сабрина познакомились совсем юными, поженились вскоре после школы, когда обоим было всего по восемнадцать. Тогда они не знали, что Сабрина уже беременна. Они этого не планировали, оба были к такому не готовы, и поначалу им пришлось тяжело. Вопрос об аборте даже не обсуждался. Их страх и тревога не могли служить оправданием убийству. И не успели они опомниться, как весенним днем на свет появилась их дочь, чудесная, невозможно восхитительная кроха. Они назвали ее Клэр в честь любимейшего музыкального произведения матери Сабрины – «Клэр де люн» Дебюсси. Дэниел надеялся, что девочка пойдет в Сабрину, и был потрясен, обнаружив в ее ангельском личике свои черты.

А потом случилось странное. Сабрина больше не беременела. Они пытались, Господь свидетель, но судьба просто распорядилась иначе. Клэр была их чудом, капризом мироздания, который не должен был повториться. Поэтому Дэниел и Сабрина вложили всю любовь в свое единственное дитя, в эту безупречную комбинацию двух их душ.

Невозможно описать словами, что чувствует человек, секунду назад бывший родителем, а теперь переставший им быть. Если бы им удалось родить больше детей, возможно, справиться с утратой было бы легче, скорбящая семья приняла бы боль на свои плечи. Но они больше не были семьей. Они снова были парой, как в старших классах, и парой им предстояло остаться до смерти. Новое поколение не унаследует их род. Никто не останется свидетелем слияния их сердец.

Это погрузило Сабрину в глубокую печаль, и неудивительно. Но Дэниел чувствовал нечто такое, чего по-настоящему не ощущал никогда раньше. Его наполняла ярость.

– Что? – резко спросил он жену.

Сабрина отпрянула, встревоженная его тоном:

– Ничего, Дэниел. Я просто…

Преподобный Чарли, догадавшись, что ситуация грозит выйти из-под контроля, откинулся на спинку дивана и объявил:

– Сабрина рассказала мне… о том, что вы кое с чем столкнулись.

И снова Дэниел бросил на жену суровый взгляд. Сабрина отвела глаза, опустила голову и принялась теребить ниточку, выбившуюся из шва на блузке.

– Дэниел, – продолжил преподобный Чарли, – что бы ни случилось, вы можете поговорить со мной. Вы это знаете.

– Ничего не случилось, – возразил Дэниел. Ему было плевать, насколько правдоподобно это прозвучало.

– Выходит, вы не слышали шумов? – спросил священник. – Вы не замечали в доме ничего странного в последние месяцы? Вам не казалось, будто в доме что-то есть?

– Нет. Ничего такого. Мы в доме совершенно одни.

– Так вы это чувствуете? Одиночество?

Ответа не последовало.

– Вы молились?

– К чему мне молиться? – холодно спросил Дэниел.

На лице преподобного явственно проступила тревога. Он не привык слышать столь мрачные слова от прежде жизнерадостного Дэниела.

– Потому что вы страдаете, – подсказал преподобный Чарли. – Потому что вы переживаете страшную потерю.

– И чем тут поможет Бог? – спросил Дэниел. Его ладони начали потеть. Он вытер их о брюки и подался вперед на своем стуле. – Он вернет ее обратно? Он склеит череп моей дочери? Срастит ее кости? Соберет кусочки ее прекрасного лица и сошьет их вместе, как чертово лоскутное одеяло?

Сабрина издала тихий, тоненький, жалкий всхлип, и этот звук привел Дэниел в бешенство. Его бледное одутловатое лицо стало румяным от прихлынувшей горячей крови.

Он повернулся к жене:

– А что такого? Я должен скорбеть, как ты? Я должен засунуть свое горе куда подальше и притворяться, будто ничего не случилось?

– Я не притворяюсь, будто ничего не случилось! – взвизгнула Сабрина.

Дэниел не обратил на это внимания. Он повернулся к пораженному священнику:

– Ну так вот, я не могу прятать свои чувства. Хватит с меня. Я зол. Я в ярости! Я много чего хочу, преподобный. Я хочу получать уважение, как другие авторы. Я хочу бестселлер. Я, черт подери, хочу издание в твердой обложке. Я жажду всего этого. Это грех, да?