Петр I. Материалы для биографии. Том 3, 1699–1700

XLIV. Военные действия под Ригой

В обзоре военных действий под Ригой мы остановились[723] на штурме саксонцами 15 марта 1700 г. запиравшей вход в устье Двины крепости Динаминде и на последовавшей затем сдаче этой крепости. Этот успех не дал, однако, ожидавшихся от него результатов и нисколько не содействовал скорому взятию Риги, на которое надеялись в саксонском лагере. Обратимся теперь к дальнейшим операциям под Ригой в течение лета 1700 г. и будем следить за ними, опираясь на свидетельства очевидцев, какими в этом случае являются московский резидент в Варшаве Любим Судейкин, сопровождающий короля Августа в лагерь под Ригой, и несколько русских дворян, присылавшихся в королевский лагерь из Новгорода и Пскова со специальной целью наблюдать за ходом военных действий. По отпискам Судейкина и по показаниям этих дворян в Москве и Ф. А. Головин и сам Петр знакомились с положением дел под Ригой.

Со взятием Динаминде почти совпало возвращение короля Августа из его саксонских владений в Варшаву в ночь на 13 марта. Следует все время помнить, что войну со шведами Август начал только в качестве саксонского курфюрста и вел ее только своими саксонскими войсками. Речь Посполитая войны Швеции не объявляла, в военных действиях участия не принимала, почему и шведский резидент продолжал оставаться в Варшаве. Королю предстояло поработать над общественным мнением в Польше, чтобы склонить его к участию в войне. Этим, по свидетельству Судейкина, Август и стал заниматься тотчас же по возвращении в Варшаву, вызвав к себе уже утром 13 марта кардинала-примаса, с которым совещался по вопросу о войне. Король, передает Судейкин, на этом совещании изложил восемь причин, заставивших его предпринять поход на Ригу, среди которых указывались: обязательство короля, внесенное в принятие им при избрании pacta conventa, вернуть Польше отобранные от нее балтийские земли, далее ходатайства рижских граждан и вообще лифляндских обывателей (у которых шведы отняли старинные их права) о принятии их в подданство короля; наконец, король указывал на удобство момента, когда Карл XII находится в войне с Данией и когда у самого шведского населения происходят раздоры и несогласия. Все эти и разные другие причины войны были затем опубликованы во всеобщее сведение[724].

Судейкин видел короля на приеме во дворце по случаю его приезда, состоявшемся 14 марта, а затем имел у него две аудиенции для представления ему двух царских грамот. Из этих аудиенций первая — 4 апреля — была торжественная и публичная, а вторая — 6 апреля — приватная. На первой он представил королю царскую грамоту с просьбой о восстановлении почты на Вильну, так как направление на Ригу было по случаю военных действий невозможно; вторая заключала в себе просьбу о судьбе Цеперского православного монастыря, обращенного в унию. Судейкин не счел возможным представить обе грамоты на одной аудиенции, так как, по его мнению, в торжественном поезде во дворец везти одному подьячему сразу две грамоты было бы неприлично, а другой из находившихся при нем двух подьячих оказался болен. Торжественная аудиенция прошла по обычному шаблону; интереснее рассказ Судейкина о приватной. 6 апреля, за два часа до вечера, только что резидент окончил составление реляции в Москву о разных происшествиях и слухах, приехал к нему Ян Окраса и сказал, что король приказал ему, резиденту, быть тотчас же у себя «приватно» с царской грамотой, которую он желал подать. Немедленно Судейкин отправился к королю с Окрасою, «сев в карете, — как он отмечает, — он, посланник, с правую сторону, а Ян Окраса с левую сторону, а против посланника дворянин с грамотою». Когда он прибыл во дворец, вышедший «из покоевой», т. е. из комнаты короля, воевода мальборгский, встретив его, сказал, чтобы он шел к королю с грамотой один, и он, взяв грамоту, вошел в комнату короля. Войдя, поздравлял его «против наказу, а изговоря речь, поклонился рядовым поклоном», затем подал королю грамоту, обернутую и зашитую в тафту. Король, как рассказывает далее Судейкин, принял грамоту из его рук правой рукой «под самый испод», т. е. за нижний край, «и, взяв на столе ножичек, зашивку взрезал и распечатал сам и, развернув тое грамоту, спрашивал… у него, посланника, немецким языком про здоровье великого государя». Переводчиком с немецкого на польский язык был воевода мальборгский: Судейкин знал польский язык. Август сказал далее, чтоб он, посланник, «не подивил, что он, король, сам титл царского величества не может выговорить», сенаторов, кто бы мог эти «титла» говорить, никого теперь нет, потому он и велел посланнику быть у себя приватно. Когда грамота будет переведена, он, «выразумев» ее содержание, укажет «учинить респонс». Затем он спрашивал, что у посланника через последнюю почту из Москвы есть нового, где теперь находится царское войско. «И, посмотря на него, посланника, также и на воеводу мальборгского, всмихнувся, спросил: что теперь у войск царского величества под Нарвою и в Лифлянтах чинится? Чтоб он, посланник, о том объявил, не скрывая». В Варшаве подозревали намерение Петра овладеть Нарвой, боялись и не желали этого и почему-то в апреле 1700 г. думали, что царские войска уже стоят под Нарвой. Может быть, насмешливый вопрос короля имел целью вызвать Судейкина на откровенные сообщения. Но посланник ответил, что с последней почтой из Москвы им, кроме двух представленных королю грамот, никаких ведомостей не получено, а на предложение короля доложить ему о делах, которые он имеет до него, доложил о предметах, которых касались полученные царские грамоты, т. е. о возобновлении почты через Вильну на Кенигсберг, о Цеперском монастыре и о некоторых пограничных делах между подданными обоих государств. Обещав дать ему по этим заявлениям скорый ответ, король ушел в свою «покоевую», откуда принес чертеж «и показывал посланнику, какова Рига крепостию и в которых местех фертеция Динеминды отобраны». Посланник высказал по этому поводу несколько комплиментов и пожеланий, «выхваляя, говорил, что помощью всесильного Бога и заступлением Пресвятые Богоматери, также и его королевского величества счастием и храбростию войск его… такая твердая фортеция Динеминды отобрана. Даруй той же всемогущий Господь Бог отобрать под свою королевскую державу и самую Ригу». В заключение аудиенции король просил, если посланник получит какие-либо новости из Москвы и из других мест, объявлять ему. Судейкин выразил готовность и, «поклонясь его королевскому величеству… поехал к себе на двор»[725].

Как видно из этого разговора, Августу II взятие Динаминде доставляло удовлетворение, которым он поделился с русским посланником, хотя он и сожалел о тяжелых жертвах, принесенных под Динаминде. Как передает тот же Судейкин в другом своем донесении, король, получив через нарочного курьера ведомость о взятии Динаминде, «с одной стороны, утешился и был весел, а с другой стороны, печален о своих знатных кавалерах, которые побиты и поранены»[726]. Однако в потере этих знатных кавалеров, среди которых ближайшим к нему был генерал Карлович, король вскоре утешился. Весной и в начале лета в Варшаве перед отправлением на войну шла та же веселая и беззаботная жизнь, какую перед тем Судейкин наблюдал в Лейпциге и Дрездене. «Королевское величество, — доносил он в Москву в середине апреля, — забавляется по вечерям на операх и на комедиях… а в день по часту изволит ездить на Беляны»[727].

Среди таких забав должны были происходить приготовления к дальнейшим военным действиям под Ригой. Август очень рассчитывал на московскую помощь и ждал выступления царя, которое согласно договору предполагалось начать не позже апреля 1700 г., когда в Москве надеялись уже заключить мир с турками. Известия о событиях в Москве привозились в Варшаву приезжавшими туда людьми и получались только через три недели после этих событий. Вследствие этого возникало множество неверных слухов и неправильных толков, преждевременность которых еще увеличивалась нетерпением, с каким в Польше ждали выступления Москвы. По реляциям Судейкина видно, что слухи о 30 000 московского войска в Лифляндии и о 80 000 на границах Ингрии и Карелии носились еще тогда, когда московские войска благополучно стояли в Москве. В Варшаве говорили, что царь обещал послать 60 000 человек под Ригу, что сам он своею особою идет под Нарву и под Ригу[728]. Единственным источником верных вестей из Москвы мог быть только русский резидент. 18 апреля король присылал к Судейкину одного за другим сначала полковника Паткуля, а затем своего духовника Воту. Паткуль спрашивал, где находится царь, заключен ли уже мир с турками и посланы ли московские войска к Нарве и в Лифляндию. Резидент на первый из этих интересовавших короля вопросов дал чисто формальный, шаблонный ответ, что великий государь находится на своих великих и преславных Российского царствия государствах в царствующем граде в Москве в добром здравии, тогда как Петр был в то время еще в Воронеже, а на вторые два вопроса о мире с турками и о русских войсках под Нарвою отозвался неведением и неполучением известий из Москвы. Надо сказать, что он на редкость был неосведомлен о московских делах. Посольский приказ держал его совершенно без известий, на что он неоднократно жаловался в Москву, указывая, что его неосведомленность возбуждает при польском дворе и недоверие, и насмешки; паны ему говорили: «Зело-де мы удивляемся, что ты здесь живешь при дворе королевского величества на резиденции, а ведомостей-де никаких с Москвы чрез почту у себя не имеешь, а почта-де бывает звычайная по вся недели. А у иных-де резидентов всякие ведомости чрез почту бывают непрестанно»[729]. И Паткуль, приехав 18 апреля, выразил ему удивление от имени короля по тому же поводу: король весьма удивляется, «что к нему, посланнику, из Москвы ведомости никакой нет». Когда в Москве был на резиденции Карлович, через него король получал частые известия. Впрочем, вскоре король на место Карловича посылает в Москву на резиденцию генерал-майора Лангена. Ланген действительно в начале июня выехал в Москву. С теми же вопросами приезжал к Судейкину и духовник Вота, но должен был вернуться с таким же ответом. От Воты резидент мог разузнать гораздо больше, чем Вота от него. Духовник на вопросы Судейкина сообщал, что король после сенатус-консилиума, который состоится в Варшаве с 10 мая по новому стилю, отправится под Ригу, куда наперед поедет генерал Флемминг с дополнительными саксонскими войсками. О числе конного и пешего войска под Ригой, чем интересовался Судейкин, Вота точных сведений дать не мог, но заметил, что если уже царские войска стоят теперь под Нарвой и идут в Лифляндию, то шведам будет «не без страху». Если же царских войск под Нарвой еще нет, то саксонским войскам будет «не добро», потому что шведский король идет под Ригу со многим войском. О помощи саксонцам от поляков говорят разно, разве что решится на сенатус-консилиуме. К царю от короля посылается герцог де Кроа с набранными им знатными офицерами[730].

10 июня Паткуль опять был у Судейкина за вестями и в свою очередь сообщил ему, что король вскоре отправится на театр военных действий через Литву, где ему было бы желательно видеться с царем, двигающимся, как думали в Варшаве, в Лифляндию. Действительно, король выехал из Варшавы, направляясь к Риге, 22 июня. В начале июля отправился туда же Судейкин, получивший из Москвы предписание быть при короле в его лагере[731]. В отписках в Посольский приказ он сообщает происшествия и свои наблюдения по дороге. Официально Польша в войне не участвовала, но не возбранялось желающим полякам наниматься в армию за плату в качестве жолнеров. Таких жолнеров Судейкин встретил по дороге в Гродно, куда прибыл 6 июля; они произвели на него самое жалкое впечатление: «…которые жолнеры из Варшавы немногие похотели ис платы итить под Ригу до обозу, дорогою бредут человек по пяти и по шести и по десяти зело непорядочно, и то самые убогие, чуть что не наги и босы. А у иных, кроме дубинок, в руках ружья нет. А платы обещали им дать, кто из них придет в обоз». 11 июля он приехал в Вильно. Здесь в тот же день приходил к нему игумен виленского православного монастыря Сошествия Св. Духа Исаакий с братиею и с некоторыми православными людьми и с великим плачем жаловались на гонение от иезуитов, которые держат православных людей в тюрьме на цепях, принуждая их к унии, и просили содействовать освобождению заключенных. На другой день Судейкин передал эти жалобы литовскому гетману Сапеге, и тот сделал распоряжение освободить их. Русский посланник в Польше становится силою, на которую возлагает надежды православное население и от которой оно начинает ожидать помощи и защиты. Такое значение он будет иметь в течение всего XVIII в., вплоть до разделов Польши. Продолжая путешествие, Судейкин прибыл в королевский обоз под Ригу 21 июля[732].