Петр I. Материалы для биографии. Том 3, 1699–1700

«Когда так бывало, что блистательная Порта начинает слушать татарского вымыслу?» Они, посланники, знают подлинно, что татары никогда не желают покоя и благоденствия между государствами, они заинтересованы в набегах и похищении пленных и «разлитии крови христианской». Вот и недавно «тайным обычаем» похитили близ Азова на Дону нескольких человек русских людей и сюда привезли, и, может быть, эти пленники, не зная подлинно, сказали, что царские ратные люди делают вновь около Азова городки, а татары эти слова приняли за правду и за подлинные ведомости султану донесли. Если туркам хочется о том ведать подлинно, то они, посланники, объявляют им самую правду, что великий государь ныне «резидует в городе Воронеже (Петр был уже в это время в Москве), которой город лежит положением своим на пути между Москвою и Азовом, и управляет там морской воинский караван». А в Азов присланы ратные люди для починки и обновления города Таганрога и других старых городов, а не для постройки новых. Государь указал «те прежние недостроенные города достроить и в совершенство ко укреплению привесть» в ожидании продолжения войны «для того, что двухлетнего Карловицкого перемирья остается уже малое время, а о заключении нынешнего мира у царя еще ведомости нет. И в той починке и во обновлении Таганрога и иных прежних городов никому возбранить невозможно; вольно и салтанову величеству порубежные свои старые городы починивать». Здесь посланники сделали промах, произнеся слова, от которых им потом пришлось отказываться: «А если при нынешних договорех построены будут с стороны его царского величества около Азова где вдали вновь кастели, и те могут оставаться и разориться». В этих словах все же заключалось обязательство разорить те вновь строящиеся городки, о которых возвещали татары. «А которые кастели, — продолжали посланники, — до сего времени построены, и тем быть в своем существе безо всякого разорения». Воинские корабли приготовляются также по той причине, что Карловицкое перемирие истекает. Когда царю станет известно о заключении нынешнего мирного договора — «и то корабельное строение отставится». И эти слова также заключали в себе обязывающее и не особенно осторожное обещание. На реплику турок: «Правление здешнего государства рассуждает так: когда между обоими государствы быть дружбе, то никакого неприятельства вмещать не надобно; а те-де азовские три городка Таганрог, Павловской и Миюс будут всяким ссорам предначинание; и того ради должно их, конечно, разорить и запустошить и об них никакого воспоминания не чинить» — посланники горячо возражали: «То-де дело не статочное! Лучше им здесь смерть принять, нежели на такое разорение новых городков поступить! Знатно по всему, что еще не пришла Божественная воля, чтобы быть миру! И статочное ль то дело, что царскому величеству, восприяв великие убытки, как в городовом, так и в корабельном строении и в пристанех, да без всякого принуждения то испровергнуть и разорению предать! Еще-де такого удивительного предложения никогда нигде они, посланники, не слыхали! Да оно и разуму человеческому зело противно! И чтоб они, думные люди, в разорении тех городов никакие надежды не имели и больше о том не труждались!»

В заключение этой патетической речи посланники в упор поставили туркам вопрос: «Чтоб они, думные люди, учинили подлинной им ответ, совершать ли им на договоренных и постановленных артикулах с ними, посланники, мир или нет?» Турки ответа не дали, обещали донести визирю и ссылались на то, что говорили «не собою, но повелительным указом здешнего правления». Посланники вновь решительно сказали: «То-де доношение (великому визирю) да будет на волю их, думных людей. А у них договоренному и постановленному делу никогда никакой ни в чем перемены не будет»[1124].

Стороны обменялись еще коротенькими замечаниями о поправках в статьях 2 и 5. Затем турки уже в смягчающем тоне говорили, что видят они и сами, что «пришло у них сегодня такое дело, какого никогда еще не было»; только из-за этого не надо ни той ни другой стороне от договоренного и постановленного отказываться, и если бы какая-нибудь из сторон стала из-за каких-либо трудностей от мирного дела отставать, то другой стороне надобно ее удерживать, «потому что в том мирном деле с обеих сторон положено много трудов и таких трудов напрасно терять не надобно». Посланники вновь повторили свое ходатайство об освобождении 35 полоняников, снятых с русского корабля и сидящих под арестом; турки обещали об этом деле «радеть». Подан был шербет и благовонное курение. Затем, встав, посланники принесли поздравление Маврокордато с бракосочетанием его сына, «чтоб ему видеть у того сына своего сыны сынов его и дщерей и умножение фамилии своей». Отец и сын благодарствовали. На прощание посланники еще раз убеждали турецких уполномоченных приложить старание к заключению мира и «не вчинать» новшеств: «А притом посланники говорили думным людем, чтоб они в том настоящем деле приложили труды свои и радение безо всякого лишнего толмачения, а нового б не вчинали. А когда то дело при помощи Божией совершится, и тогда все разные толкования и сумнения истребятся и престанут». Турки ответили, что «они всем сердцем своим то дело ради приводить к совершенству и надежда-де в Бозе, что тое все благо и счастливо совершится. И простясь, они, думные люди, с посланники остались в ответной палате»[1125].

На следующий день, 13 июня, посланники отправили к Маврокордато переводчика Лаврецкого и подьячего Протопопова сказать, что вчерашний съезд их удивил и опечалил, потому что после стольких чуть не годовых трудов по постановлении и написании согласных с обеих сторон артикулов произошло такое неожиданное «по ненависти некоторых злых людей предложение и толкование, которое привело их в великое сомнение!». Посланные должны были повторить Маврокордато вчерашние аргументы против всяких изменений в тексте договора и привести еще один новый: о соглашении и именно по азовской статье посланники писали государю с гонцом, которого отправили 1 мая, и поэтому никакие перемены в этой статье уже недопустимы. Действительно, 1 мая был отпущен в Москву сотник Дмитрий Нестеренко с отпискою, в которой посланники давали отчет о переговорах на XVII–XX конференциях[1126]. Посланным поручено было также возобновить поставленный туркам накануне решительный вопрос — будут ли они заключать перемирие на постановленных и написанных артикулах. Для ответа на этот вопрос посланники просили назначить последнюю конференцию на следующий день, в пятницу 14 июня[1127].

Маврокордато в ответе соглашался, что мирные статьи у них были договорены, «на мере постановлены» и доложены султану и визирю, однако тогда еще подлинного и прямого султанского указа на те статьи не было. Этот указ теперь состоялся: его-то именно они и передали во вчерашнем своем предложении. Изменения, предложенные вчера с турецкой стороны о трех азовских городках, незначительны, и посланникам сомневаться и печалиться не стоит, потому что мирный договор во всем остальном остается неизменным. Турецкие уполномоченные выступили вчера со своим предложением «по приятству и по любви, как бы тому делу учинить учтивое и благоволительное решение», потому что турецкое правительство очень тревожится относительно трех новых азовских городков; а что здешний народ говорит, что договор уже заключен и что иноземные послы присылают с поздравлениями по поводу заключения мира — «и то-де самое доброе дело, и от того не отговаривается и он, Александр, что то есть самая правда».

Переводчик и подьячий повторили, что никаких перемен в договоре допущено не будет, у посланников того и в мыслях нет. Хотя Маврокордато «то свое вчерашнее предложение ставит легко», однако для посланников оно тягостно и несносно. Ведь именно из-за тех новых азовских городков царь сделал султану уступку относительно городков на Днепре. Как он, Александр, думает: такая большая уступка султану, как разорение славной крепости Казыкерменя на Днепре с тремя близлежащими городками, — большая еще от какого христианского государя сделана? Им известно, какие малые уступки сделаны были с цесарской и венецианской стороны. «И чтоб они, думные люди, о тех азовских городках больше не упоминали и разорение их из мысли своей отставили и тем их, посланников, не труднили, а учинили бы завтра неотложной съезд», на котором объявили бы, будет ли мир или не будет. Больше посланникам ждать невозможно, давно уже они замечают, что «в том деле, кроме проволоки, ничего доброго не является и мочно дознаться всякому, какое куда намерение и к какому поведению идет». Маврокордато поймал посланных на словах о том, что разорение Казы-керменя — большая уступка: «Всегда-де на свете таково содержится поведение, что от кого больше в чем кому уступки, то с тем больше и дружбы». Если царь сделал султану такую большую уступку, то за то будет у султана с ним больше и дружбы. Посланникам нечего беспокоиться, «мир учинен и постановлен на тех статьях, каковы они есть». Для большей убедительности Маврокордато прибег к сравнению, что он часто делал в своей речи: «Постановленные статьи пребывают ныне в таком состоянии якобы церковный алтарь новопостроенный совсем украшен и убран, которому и двери растворены, только войтить и благодарение Господу Богу принесть. Даст Бог, то дело примет свое окончание на будущей конференции»; они отыщут такое среднее решение об азовских городках, такой «угодный и невредный обеим сторонам средок», которым все дело будет улажено[1128].

14 и 15 нюня посылки с просьбой о конференции были повторены. 15 июня рейз-эфенди присланным к нему переводчикам Семену Лаврецкому и толмачу Полуэкту Кучумову в ответ на такую просьбу сказал, что 16 июня будет у них заседание дивана, «однакож то их, посланничье, предложение донесет он великому везирю, и по окончания дивана после полудня мочно будет им съехаться»[1129].

Последняя, XXIII конференция состоялась действительно 16 июня. Посланникам на этот раз не пришлось ждать в прихожей палате, и они сейчас же по приезде были проведены в ответную, где уже находились турецкие уполномоченные, обратившиеся к ним с приветствием: «Бог да подаст общее здравие служащим обоих государств!» За поданным кофе турки спрашивали посланников, почему они не переезжают на отведенный им для летнего пребывания загородный двор на берегу Черноморского гирла. «А время-де такое ныне теплое и в том-де дому, где ныне живут, для великих жаров жить опасно». Посланники ответили, «что-де им на том дворе по се число никакой большой нужды нет и все при них люди обретаются милостию Божиею здравы». Перешли затем к делу. Турки объясняли значение своего предложения, с которым они выступили на прошлой конференции: «предложение их показалось посланникам противно», о чем они, посланники, тогда же заявили и потом после конференции присылали своих «нарочно посланных выговаривать» уполномоченным «бутто с некакою жалобою». А между тем «они, думные люди, говорили тогда по приятски, а не в досаду», так же как будут говорить и теперь. А такого намерения, чтобы нарушить постановленные статьи, у них не было. Статьи эти прочитаны в диване, приняты без спора и «стоят неотменно». Только в диване было такое рассуждение, что «в тех артикулах является опасность от новопостроенных трех азовских кастелей: от Таганрога, Павловского и Миюса». Поэтому и велено им, думным людям, переговорить с посланниками, что от этих городков будет «вящая вражда и ссора»; татары, зная о малолюдстве в тех городках, будут предпринимать на них частые набеги и грабежи, а к Азову таких набегов не будет, потому что этот город многолюдный и стоит «в крепких местах». Вот почему они, думные люди, просят посланников в деле о разорении этих городков поступить с ними «склонно и согласно, без всяких отговорок», чтоб от этого разорения могла возрасти между обоими государствами «наивящая дружба и безопасность». Время договариваться еще не ушло, статьи еще не подписаны, и в них не только одно это слово (новые городки), но и целую статью можно переменить.