Петр I. Материалы для биографии. Том 3, 1699–1700

XXXI. Культурные преобразования 1699–1700 гг.

«Журнал, или Поденная записка Петра Великого», как мы уже видели выше[445], говоря о реформах, предпринятых Петром в 1699 г., перечисляет, между прочим, целый ряд преобразований, направленных к распространению просвещения и к изменениям в формах быта, преобразований, которые можно назвать культурными. Сюда относятся: устройство школы, устройство типографии, перевод с иностранных языков и печатание книг, посылка русских людей для науки за границу, перемены во внешнем облике подданных, вызванные указами об обязательном брадобритии и о ношении платья нового образца, наконец, перемена в обычае празднования Нового года. Следуя за «Поденной запиской», рассмотрим каждое из этих нововведений.

Мысль о школе должна была возникнуть у Петра задолго до 1699 г. Ее с особенной силой должны были возбуждать введенные им перемены в вооруженных силах страны. Создание большого азовского флота, как самое кораблестроение, а затем и мореплавание, ставило вопрос, во-первых, об инженерах и техниках, знающих основы математической науки, необходимые при кораблестроении, во-вторых, о морских офицерах, умеющих пользоваться картой, компасом и всякими другими употребляющимися при кораблевождении инструментами, для чего также необходимы были математические знания. Грамотности, умения читать и писать, и даже той книжной начитанности, какая тогда в иных случаях встречалась, было совершенно недостаточно. Для кораблестроения, для навигации, для артиллерии и постройки крепостей необходимы были математические науки: арифметика, геометрия, тригонометрия. При организации флота и устройстве регулярных войск выдвигался вопрос также о медицинской науке, так как новые военные части должны были снабжаться медицинским персоналом. Можно сказать, что на каждом шагу своей все расширяющейся организаторской деятельности Петр неизбежно сталкивался с нуждой в знающем человеке. За недостатком своих знающих людей приходилось обращаться к иностранцам, искать инженера, морского офицера, артиллериста, врача и всякого другого специалиста за границей, нанимать этих специалистов плохого качества, платя им дорогую цену. Все это не могло, конечно, не наводить Петра на мысль о подготовке нужных специалистов из своих путем посылки их для обучения за границу или посредством создания школы у себя дома. Заграничное путешествие должно было также подтвердить его мысли о значении науки и школы. Он увидел здесь и развитие науки самой по себе при посещении научных учреждений: университетов, музеев, обсерваторий, лабораторий, и значение прикладной науки в приложении к жизни в различных ее областях: и на корабле, и в войске, и на заводе, и в госпитале. Мысль о необходимости собственной школы, устроенной на манер западноевропейских школ, повела во время заграничного путешествия к некоторым шагам, направленным к ее практическому осуществлению. В Англии Брюсу давно было поручено обозреть английские школы и представить о них отчет. В Англии же в 1698 г. Петру были представлены трое преподавателей, согласившихся вступить на русскую службу и ехать в Москву, чтобы учредить там математическую школу[446].

С тех пор мысль о школе не покидает Петра. В 1699 г., вскоре по возвращении в Москву из Керченского похода, посещая 4 октября больного патриарха, он разговаривал с ним о школе. Патриарх записал или приказал записать происшедший разговор.

Записка, озаглавленная словами: «Во имени Господни извещение. Изволил великий государь царь святейшему патриарху глаголати, быв у него октоврия месяца в 4 день ради посещения от немощи его» — показывает нам, что Петр думал тогда о школе[447]. Царь, по свидетельству записки, прежде всего выразил недовольство по поводу необразованности духовенства; затем перешел к критике существующей школы, указывал причины ее недостатков, наконец, сообщил патриарху, какую школу ему хотелось бы иметь в России. Священники, говорил Петр, ставятся малограмотные. Их надо бы обучать и тогда уже ставить в тот чин; надо назначить человека, да и не одного, для наблюдений за этим делом и устроить место, где быть обучению духовенства. Образованное духовенство нужно как для вразумления православных христиан, так и для обращения в христианство «зловерцев»: татар, мордвы, черемисы и других народов, не знающих «Творца Господа». Для такого образования хорошо бы послать человек десять в киевские школы. Есть школа и в Москве, и можно бы порадеть об этом деле; но в школе этой мало учатся, потому что никто о ней, как подобало бы, не заботится. Нужен для такой заботы человек знатный «в чине и во имени» и богатый, чтобы мог оказывать поддержку и учащим и учащимся[448]. А такого человека нет! Действительно, московская Славяно-греко-латинская академия, которую подразумевал здесь царь, открытая при царевне Софье в 1685 г. братьями Лихудами, после их удаления в 1694 г. стала падать. Патриарх, видимо, проявлял к ней мало интереса; да к тому же последние годы своего правления все время болел. Лица, которые вели дело без патриаршего надзора и попечения, не стояли на должной высоте. Ученики, числом 150, бедствовали. Даже и по внешнему виду школа пришла в полный упадок; здание, отведенное ей в Заиконоспасском монастыре, разрушалось, потолки и печи обвалились, как свидетельствовал дьяк Оружейной палаты А. Курбатов, осматривавший школу 25 октября 1700 г., вскоре после смерти патриарха[449]. Дав отрицательную характеристику состояния Заиконоспасской академии, Петр далее в разговоре высказал взгляд на цели той школы, которая была бы ему нужна и которая бы его удовлетворяла, и развил ее программу. В этой школе прежде всего, конечно, следует преподавать евангельское учение — это свет и «знание Божеское», больше всего надобное людям в жизни.

А затем такая школа должна обучать знаниям, необходимым не только для церковной службы, но и для гражданской, а именно: воинскому делу, инженерному и врачебному искусству: «воинствовати, знати строение и докторское врачевское искусство».

«Многие, — продолжал царь, — желают учить детей своих свободным наукам», — под этим названием, бывшем в ходу и у нас в XVII и в начале XVIII в., подразумевались знания, входившие тогда в состав общего образования на немецких философских факультетах, а именно словесные науки: грамматика, диалектика, риторика; математические: арифметика, геометрия, астрономия и, наконец, музыка, — и для обучения свободным наукам отдают детей иноземцам или держат учителей-иностранцев в своих домах; иностранцы же эти русского языка не знают, да к тому же еще иноверцы и при обучении малым детям «ереси своя знати показуют». Отсюда детям вред, православной церкви может быть «спона велия», а речи русской от них неискусства повреждение. «А в нашей бы школе при знатном и искусном обучении всякого добра училися». И тогда бы люди, имеющие начатки знаний, заглянув в царскую школу, захотели бы продолжать свое образование, — «и кто бы где в науке заправился, в царскую школу хотя бы кто побывать пришел, и он бы пользовался. И сего смотрети же надобно и прирадеть тщательно зело!» Но как вера без дела и дело без правой веры мертвы, так и не приносит пользы и слово без деятельной заботы, без правильного распорядка и без надлежащих средств — «тако слово без промысла, а труд без чина и без потреб не успеет пользовати». Свое рассуждение о школе царь закончил указанием на великую злобу, которую питает против школы дьявол: дьявол — враг школы, старается, чтобы где-либо не завелась настоящая наука, и строит ей всякие козни и препятствия — «еще же велия злоба от Диавола и козни его на люди, еже бы наука благоразумная где-либо не возымела места; всячески бо препинания деет в той. Господь же Бог во всем помощь да сотворит людем спасительну»[450]. Слова о том, что дьявол — враг настоящей науки, злобствует на нее и противодействует ей, а Господь Бог окажет ей помощь, были очень смело сказанными для того времени, когда провозглашалось, что «мерзостен пред Господом всяк, любяй геометрию», и когда таблицы логарифмов считались «черною книгой», через которую человек вступает в сношение с дьявольской силой.

Московская академия, видимо, не удовлетворяла Петра не только потому, что она оставалась без попечения, была запущена и заброшена, но и потому, что он желал школы с более широкой программой, такой, где давалось бы не только богословское и словесное образование, но где ученики подготовлялись бы к воинскому делу, к инженерному искусству и к врачеванию. Иными словами, он хотел иметь в Москве университет, каким должна была быть московская академия по замыслу ее учредителей и по данному ей в 80-х гг. уставу, от которого она отклонилась на практике, усвоив характер словесно-богословского училища. Но, критикуя существующую школу и высказывая пожелания относительно будущей, царь хорошо, конечно, понимал, что от старого и больного патриарха исправления недостатков существующей школы и создания будущей ждать невозможно. Поэтому к достижению намеченных целей приходилось искать иных путей.

В то время как происходил приведенный разговор с патриархом, в Москве уже жили нанятые в Англии преподаватели, которые и организовали здесь школу желательного для Петра типа. Это были: профессор шотландского эбердинского университета Фарварсон (Henry Fargwarson) с двумя своими товарищами Гвином (Stephen Gwyn) и Грейсом (Richard Gries). «Поденная записка» в перечне нововведений Петра за 1699 г. относит учреждение школы этих учителей — Навигацкой, как ее стали называть, — именно к этому 1699 г.; так, по крайней мере, можно заключить из слов записки: «Тогда же (под 1699 г.) почалась школа Навигаторская, также и прочих наук школы начало свое восприимать по малу стали, тако ж и разные художества; и приумножены школы латинские и вновь заведены немецкие и других языков»[451]. И князь Б. И. Куракин в своей автобиографии относит заведение математических школ к времени между 20 июля 1699 г. и 20 июля 1700 г.[452] В нашей старой литературе открытие Навигацкой школы относилось почему-то даже к точно определенному дню, именно к 19 августа 1699 г., что повторяется иногда и теперь[453]. Однако последующие разыскания Веселаго выяснили, что трое названных выше англичан по приезде в Москву осенью 1699 г. более года оставались без дела. Возможно предположить, что они прибыли в Москву 19 августа 1699 г., день, к которому и стали затем приурочивать открытие школы. В ожидании занятий они поселились у своего земляка, англичанина Андрея Кревета, переводчика Посольского приказа, жили втроем в одной тесной комнате, или, как они писали в своем челобитье, «палатченке», и терпели нужду. Кревет довольствовал их чем мог, однако не всем: «сподоблял их всякими нуждами: питьем, и людьми, и лошадьми, и прочим, только кроме харча, и платья». Захваченный другими делами, Петр на время как бы забыл об их существовании, а они не могли добиться толку в московских учреждениях, чтобы двинуть дело, для которого их вызвали, и чтобы выхлопотать себе обещанное им жалованье[454]. В декабре 1700 г. они подавали прошение об отводе помещения под их школу на Мясницкой или на Покровке[455]. Только 14 января 1701 г. последовал указ об открытии школы математических и навигацких наук, в которой велено быть преподавателями «англинские земли урожденным: математической науки Андрею Данилову сыну Фархварсону, навигацкой — Степану Гвыну да Рыцарю Грызу». Школа отдавалась в ведомство Оружейной палаты. Контингент учеников для нее предписывалось набрать из «добровольно хотящих», иных же отдать туда «и со принуждением», причем ученикам устанавливалось содержание, смотря по успехам в учении, по 15, по 10 копеек и меньше в день. Для помещения школы этим указом предписывалось взять Большой Полотняный двор в Кадашевской слободе, об очистке двора снестись с постельничим Гаврилой Ивановичем Головкиным, управлявшим Мастерской палатой, в ведении которой находилась Кадашевская слобода, деньги на всякие нужды по устройству этого двора отпускать из доходов Оружейной палаты[456]. Однако устроить школу на Полотняном дворе оказалось по каким-то причинам неудобным, и 23 июня того же 1701 г. велено было поместить ее в незадолго перед тем (1692–1695 гг.) выстроенной над Сретенскими воротами башне, получившей название Сухаревой, где школа и находилась во все время ее существования с 1701 по 1715 г.