Петр I. Материалы для биографии. Том 3, 1699–1700

Оружейная палата из тех же его, курфирствова, дому великая, и ружье всякое пребогатою рукою вельми чисто и уборно сделано, где поставлены и бердыши московские, пансыри, доспехи, латы, седла немецкие, польские, русские и турецкие. В большой и зело длинной палате стоят лошади, сделанные из дерева, против живого их подобия, разставлены по обеим сторонам и убраны богатым нарядом, на которых прежде сиживал отец его, курфирст, и прежних курфирстов подобии ж и его в латах и при них верных и храбрых их генералов седящие; убор на тех лошадях весь тот, который прежде имели оные особы и на каких они ездили и на боях бивали. В нижних под теми ж палатах кореты, коляски, сани изрядной работы золоченые и живописные и великим богатством в них и в шорах учрежденные. Из тех нижних полат вверх по круглой гораздо пространной башне такой свободной в каретах и в санях есть проезд, что там седчи, как вверх, так и вниз безо всякой трудности путем учрежденным и безопасности легким мочно ехать.

Картин живописных во всех палатах премногое множество, подобенство бывших и ныне обретающих великих и знатных персон древнего италианского, брабанского и французского и преизрядного славных живописцев художества, высокою ценою купленые, есть же и простые на потеху писаны разными виды. Между ими ж органы небольшие сами о себе различные играют штуки. И во многих его, курфирстовых, палатах серебреные зеркала, столы и высокие шанданные поддоны, паникадила и иные пребогатые обитья, кровати и прочие многоценные и бесчисленные уборы ему, послу, показываны были.

Он же, посол, в королевской карете везен был на пушечные дворы, которые называются по-немецки цейгаузы, и на тех изрядные палаты построены великою архитектурою и в них показыва-ны были медные пушки и мортиры во многом числе, проставлены вельми стройно и чисто по своим местам, и из тех пушек несколько было медных вновь вылитых под гербами и под именем его, курфирстовым, чрезмерной величины, токмо для красоты и чрезвычайного в ядрах калибра и станка под всеми уборные и крашеные и многие из них французского и свейского полону с надписьми лет видятся из мимошедших случаем военных. В прибытие на гранатном дворе для приезду его, посольского, по указу курфирстову пусканы гранаты верховые да оказывано было ядро, сделанное в смоле и пеньке, округлостию якобы например, аршина 3, которое было положено в выкопанной яме глубиною сверх того ядра на аршин, и около той ямы приготовлено было земли, песку и снегу гораздо много, и как то ядро зазжено, и, горев с минуту, сорвало с него верх и великое пламя из себя выдало, тогда его приготовленною землею и песком и снегом засыпали человек с 10, но не могли его никако утушить и что его больше засыпали, тем наипаче пламя огненное из него сильно отражалось, которого смотрев больше часа, отъехал он, посол, а оное еще в великом пламени осталось.

Потом показываны ему, послу, были на конюшне его, курфирстовой, изрядные лошади и чистые во многом числе от различных шерстей и родов. И для приходу его ж, посольского, поставлены в стойлах извне головами; у четырех лошадей по конюху стояло. В то же время был он, посол, на зверином дворе изрядно устроенном якобы замок четвероугольно, и в стенах звериных поделаны места на то пребывание их, дверьми и выходом внутрь на площадь того замка, где из зверей были медведи, волки, зубры и кабаны дикие.

В Берлине в то присутствие его, посольское, для розных наук были москвичи из оставльших от великого посольства, а именно: князь Осип княж Иванов сын Щербатов, Семен Григорьев сын Нарышкин, Аника Гаврилов сын Щербаков, Данил Дмитреев сын Новицкий. Да по своей воле: Матвей Андреев сын Виниус, иноземец генерала Андреев сын Цея Яков Цей, Посольского приказу подьячего Михайла Ларионова сын его Петр Ларионов. И ездили за ним, послом, те вышепомянутые, кроме подьяческого сына, к курфирсту повсевременно, коли он, посол, ни был позван к его пресветлейшеству.

Лакеи его, курфирстовы, человек по 8 для провожанья, а в вечернее время с великими восковыми свечами присыланы были и кареты с цугами его ж, курфирстовой, конюшни, куды бы ему, послу, выехать при той бытности его ни приключилося. В ту ж его, посольскую, бытность в Берлине ествы и питье все были от его, курфирстова, двора с премногим во всем удовольством с самого приезду по вся дни и до его, посольского, отъезду. К тому столу повседневно для потчивания его, посла, к обеду и к ужину приезжали от курфирстова пресветлейшества к нему, послу, на двор: шлос-гофман господин фон Принцен, церемониймейстер и переводчик фон Берген. При тех столах по вся ж дни, переменяяся, служили ему, послу, его, курфирстовы, лакеи по 6 человек. Бытности той его, посольской, у курфирста было четыре, и в том числе трижды ужинал он, посол, у него и у курфорштрыни при столе с ними вместе вышепоказанным порядком.

При отпуске его, посольском, курфорштрыня, в своих каморах учиня бал, приказала при нем, после, танцовать сыну своиму кур-принцу и дочери марграфине по француску, в котором танцу брат его курфирстова пресветлейшества марграф Альбрехт с прочими честными дамами танцовал. А музыка играла тихо для того, что в то время при том брандебургском дворе печаль была о смерти дацкого короля по ближнему свойству, и тот бал чрезвычайно учинен был ради особливой чести ему, послу, и токмо с дамами и кавалерами придворными. И потом пели по нотам итальянские девицы предивным согласием розных мелодий. По отправлении того курфирст пришел сам в ее, курфорштрынины, каморы и его, посла, взял к себе, и, побыв несколько времени, он, посол, у него, курфирста, просил о своем отпуске в надлежащий путь свой. И по желанию его, посольскому, его курфирстово пресветлейшество соизволил и при отпуске с премногим прошением требовал, чтобы его царское высокодержавное величество в любви своей к нему, курфирсту, непременно всегда соизволил быть, а он, курфирст, до исходу жизни своей с своей стороны то непременное свое намерение и высокую дружбу к его царскому величеству свято содержать будет, в чем и он, посол, его, курфирста, от стороны его царского величества совершенно обнадежил. После всего того, взяв его, посла, поцеловал и проводил до дверей другие каморы, а оберкамергер, первый его министр, до крыльца, а до двора иные его камергеры.

На завтрее его, курфирстово, пресветлейшество соизволил прислать к нему, послу, с шлос-гофманом господином фон Принценом великие не якобы в подарок, но на память, пять медалей золотых, весом около четырех сот золотых червонных, на которых персоны его курфирстова и курфорштрынина и курпринца сына его изображены были тиснением, да арапа, который по-арапску называется Леви, 25 лет; за которые его курфирстовы подарки от него, посла, он, шлос-гофман, церемонийместер и переводчик и секретарь фон Берген довольными подарками были одарены. Такъ же и лакеи, которые при столе курфирстове ему, послу, всегда служили и возницы дачами денежными полными удовольствованы были ж»[625].

За время пребывания Петра в Воронеже с курфюрстом шла переписка и официальная, и частная. К первой относятся три грамоты официального характера с полными титулами и со всем набором пышных дипломатических фраз. Все они помечены как данные «в царствующем нашем велицем граде Москве», хотя, конечно, рассмотрены и одобрены в Воронеже. В грамоте от 29 февраля царь сообщает курфюрсту о перемене в направлении заграничной почты, которая будет ходить теперь через Вильну на Кенигсберг, и просит о соответствующем распоряжении кенигсбергским почтмейстерам, чтобы они «всякие письма, связки и грамотки из-за моря», т. е., из западноевропейских стран, пересылали в Москву на имя заведовавшего тогда почтами стольника Матвея Андреевича Виниуса, сына Андрея Андреевича; следующая за пересылку заграничной почты в Россию плата будет неукоснительно выплачиваться соответственно весу почты[626]. Во второй грамоте от 6 марта содержится поздравление курфюрсту по поводу двух радостных для него событий, о которых он извещал Петра в своей грамоте: во-первых, по поводу благополучного окончания так называемого Эльбингского дела, т. е. спора с Польшей из-за города Эльбинга, заложенного Польшей Бранденбургу в обеспечение сделанного Польшей у бранденбургского курфюрста займа; во-вторых, по случаю обручения дочери курфюрста Луизы-Доротеи-Софии с наследным герцогом Гессен-Кассельским[627]. Наконец, в третьей грамоте от 7 марта Петр уведомляет курфюрста о посылке в Берлин капитана Меера для найма на русскую службу иноземных офицеров, «ученых и довольно во всем искусных людей», знающих притом польский язык, и просит позволить Мееру приглашать таких офицеров во владениях курфюрста, оказать ему помощь и отпустить без задержания тех, которые будут наняты[628]. На этом эпизоде несколько остановимся.

Отправление капитана Преображенского полка Кондратия Меера в Берлин для найма офицеров было задумано еще до отъезда Петра из Москвы. Ф. А. Головин в докладных статьях, посланных в Воронеж в начале марта, писал Петру, что «капитан Меер, которого велено отпустить для призыву начальных людей, отпустится вскоре. Жалованье велю выдать из Оружейной палаты, хотя от себя. Для того что бурмистры (из Ратуши) без указу не дадут. Только он говорил, чтобы написать его маеором для лутчего призыву, чтоб не капитаном капитаны призывал, а в даче жалованья и впредь в чине его — воля великого государя». Петр под этой статьей подписал резолюцию: «Учини по прашенью». Вторая статья доклада касалась того же Меера: «Просит на иждивение тамошнее и чем приемных кормить и довезти до Москвы 2000 ефимков или сколько изволишь». Петр ответил: «Буде мочьно вѣрить, выдать»[629].

Меер в чине майора выехал из Москвы в половине апреля 1700 г.[630] и 6 июня к вечеру прибыл в Варшаву. Явившись к русскому резиденту в Варшаве Любиму Судейкину, он рассказал ему о постигшем его в дороге злоключении: «…сказывал, что де в дороге, в местечке Бочках в корчме, где он стоял, возница его украл у него 582 червонных золотых и, покрадчи де те золотые, тот возница ушел». Заподозрев в соучастии в краже каких-то, вероятно, бывших в той корчме трех лиц, майор заарестовал их и привез с собою в Варшаву. Об этой же покраже Меер писал из Варшавы Ф. А. Головину, титулуя его «высокородным князем» и «высококняжескою милостью» и донося ему, что «я, бедный, от человека моего ограблен есмь ибо он золотые, которые его царское величество на дорогу дать указал, увез и меня без одной копейки оставил»[631]. Любиму Судейкину майор не внушил доверия и показался человеком малоосновательным и болтливым. Некоторые его поступки резидент нашел предосудительными. Майор, между прочим, возвестил ему, что уже в Вильне набрал 20 начальных людей на русскую службу и дал им письма, чтоб ехали в Смоленск. Из расспросов же резидента оказалось, что он не имел никаких полномочий на набор офицеров в Польше, так как ему не дано было никакой грамоты об этом к польскому королю и дана была только проезжая грамота через Польшу и наказ о найме офицеров в Берлине, о чем Судейкин и вразумил майора. Он показался ему не в меру словоохотливым, много рассказывал резиденту о московских делах, о местонахождении царя, о заключении мира с турками, о наборе и дислокации войск и о движении войск в будущих военных действиях: «…поехал-де он с Москвы после Святой недели спустя неделю. А как-де с Москвы поехал, и в то-де время великий государь… изволил быть на Воронеже, где стоят военные морские окренты[632], а ожидали-де его царского величества пришествия к Москве вскоре. И с турком-де покой учинен, только не на много, а на сколько лет, того он подлинно не ведает. А ныне-де на Москве и в городах набрано войска изо всех чинов со 120 тысяч и стоят-де те новоприборные ратные люди для учения во Твери и в Торжку, в Вязьме и в иных городех, и учат-де их непрестанно. А которые-де полковники и начальные люди прежние были полковому военному делу незаобычны, многие отставлены, а иные написаны в солдаты, а вместо их велено призывать иных офицеров из иноземцев, которые военному делу заобычны. А которое-де войско стоит подо Псковом и над тем-де войском полководцем некоторой Шереметев, а кто именем, того он не знает. А пойдет-де то войско для войны на шведа под Инфлянты и под Ригу. Да и сам-де великий государь… в тот намеренный путь изволит идтить потому же вскоре, чтоб того шведа обще воевать с королевским величеством польским нынешним летом. Он же сказывал, что-де на Москве пожары частые». Резидент опровергал слишком решительные заявления майора относительно будущих военных операций: ежели б о войне такое намерение было, то бы прислана была царская грамота к польскому королю да и к нему, посланнику, было б о том написано, как такие извещения бывали и прежде к нему и к прежним резидентам. «И чтоб он, Кондрат, — наставительно заметил в заключение беседы резидент, — чего ему не наказано, прежде времени здесь о том умолчал и от здешних людей в словах, о чем будут его спрашивать, имел осторожность, а исполнял дело свое, зачем он послан».