Хозяйка болот

19

Сижу в больнице, пытаюсь сделать мирную зарисовку, но мама все твердит:

– Ты зачем меня сюда привезла? Я же как в тюрьме! А разве сделала что-то дурное?

Пытаюсь ее отвлечь – подсовываю кроссворды, книги – но ничто не утешает. Наконец заглядывает Мариама.

– А, вот вы где! Рут, ланч готов, сегодня – просто объеденье. – Она с уговорами уводит мать.

Неужели только обед? Из-за раннего подъема мне кажется, будто я уже сегодня прожила тысячу жизней. Выезжаю на дорогу с соснами и чуть не засыпаю за рулем.

Адлай достает мне лодку, сухожилия на его предплечьях напрягаются. Когда я наклоняюсь помочь ему подтолкнуть каноэ к воде, он хмурится, будто обиделся. Но как только я усаживаюсь в каноэ, Адлай говорит: «Надеюсь, на этот раз ты ее найдешь» и слегка кивает.

Я что, рассказывала ему о султанке?

Заплываю глубоко в болото и гадаю, далеко ли отсюда до дома мистера Барбера. Почему я не спросила его о Генриетте?

Я выхожу из узкого прохода между деревьями в открытую воду и сильно гребу против ветра. Мужчина, удящий рыбу с маленькой лодочки, поднимает два пальца – минимальный знак уважения. У него длинные рукава, шляпа и солнцезащитные очки, но бакенбарды, как у официанта из бистро «Мать-Земля». Вдруг это Гарф Казинс?

Я быстро гребу к боковому проходу и достигаю зарослей тростника. Но там замедляю каноэ, потому что наконец вижу птицу, которая столько времени ускользала от меня. Подобно акробату на ходулях, султанка цепляется за камыши своими ярко-желтыми лапами. Она не замечает меня, выглядывает улитку, которую собирается съесть.

Положив весло поперек колен, я подпускаю каноэ к берегу так близко, как только могу, и медленно тянусь за своим альбомом. Кукурузный клюв султанки – желтый на кончике и оранжевый ближе к глазу – указывает на ватерлинию, а синие и зеленые перья блестят на солнце.

Я набрасываю светло-голубую шляпку и овальное тело с намеком на переливы.

Птица резко сует голову в воду, сглатывает и начинает извиваться. Она шагает по плавучим лилиям, а затем уходит в камыши, и я больше не вижу ее, как бы ни крутила каноэ.

Смотрю на свой рисунок и радостно пищу, делая еще несколько быстрых штрихов, чтобы запечатлеть движения и напряженность взгляда, наметить глубокий синий тон головы и груди, бирюзовый оттенок спины и крыльев, переходящий на кончиках в оливковый, и чернильно-черный хвост.

Жаль, не с кем разделить этот момент. В аспирантуре некоторые из нас иногда отправлялись в экспедиции и походили на мисс Джейн Хэтэуэй из Беверли-Хиллз, только не в хаки, а в рипстоповом снаряжении. У нас было много радостных моментов.

Я отталкиваюсь от камыша и гребу дальше, зная, что могу легко заблудиться, несмотря на эту диаграмму в форме головного мозга. «ПОТЕРЯЛАСЬ В БОЛОТЕ!» – кричал недавний заголовок в «Таллахасси-Демократ»: маленькая девочка ушла в глушь со своей собакой. Немецкая овчарка пролежала на хозяйке всю ночь, чтобы та не замерзла.

Однако чаще люди, «заблудившиеся» в болоте, оказываются там намеренно. Как Нельсон Барбер. Что он задумал? И от чего бежит? Огромная топь всегда была хорошим убежищем для мошенников вроде тех парней, сбрасывающих с самолетов тюки, о которых говорил мой отец и его друзья. И негодяев, которые приходили за контрабандой.

Однажды мы с папой ехали на его маленькой лодке к рыбацкому лагерю, где он держал свое каноэ. Моторка – чтобы добраться на место, каноэ – для рыбалки. «Нельзя подкрадываться к рыбе на тарахтелке», – любил говорить мой папа. Мы были недалеко от лагеря, когда нам попались двое мужчин на новеньком катере. Обычно мой папа улыбался и спрашивал: «Ну как клев?» – отчасти затем, чтобы получить отчет о рыбалке, а отчасти просто для того, чтобы отдать дань рыбацкому братству. Но на сей раз он не улыбнулся, а лишь коротко кивнул.

Папа оглянулся на них, когда мы проплыли мимо, и они тоже смотрели на нас. Он высадил меня в лагере, запер дверь и сказал: «Лони, оставайся здесь. Я скоро вернусь». Затем ушел.

Я подошла к той части дома, где он парил на сваях над водой. Затем обратно, к той части, что закопана в песок, а дубовые ветки заслоняют окна. И снова к сваям.

Я все бродила и бродила. Вот плеснула рыба, заскрипела ветка дерева. Внизу я слышала лягушек и сверчков, ветер и воду. Когда папа был рядом, эти звуки казались колыбельной. Но в тот день я остро поняла, как далеко от дома. Я коснулась сеток и обветренных стен. И осознала – я не смогла бы выбраться из болота, даже если бы от этого зависела моя жизнь.

Спустя долгое время я услышала крики, но в трясине звуки казались близкими, когда были далеко, и далекими, когда раздавались близко. Воздух прорезал голос отца: «Руки вверх!»

Затем примчалась еще одна лодка, и послышалось еще больше криков. Наконец, после, казалось, бесконечной тишины, маленькая папина моторка с жужжанием вылетела из-за поворота, и я побежала к двери. Отец открыл ее, весь в поту и ухмыляясь.

– Ну что, ты наконец-то готова порыбачить? – спросил он, как будто это я заставила его ждать.

– Что случилось?

– Да просто ребята устали от тюрьмы и решили взять отпуск. Я попросил капитана Шаппеля помочь мне вернуть их туда, где им место.

– Те парни, которых мы обогнали?

Он кивнул.

– Как ты понял?

– Просто догадался.

– Как?

– Ты заметила татуировку? Иисус на руке?

Нет.

– Вечно они Иисуса в тюрьме обретают. – Он ничего не объяснил, только покачал головой. – Не трать время зря, девочка, давай ловить рыбу!

На следующий день в газете написали, как папа заметил беглецов из тюрьмы на украденной лодке и отправился за подкреплением. Он и капитан Шаппель произвели арест. Папа говорил, что его работа редко интересная, но бывают и исключения.

Солнце уже низко стоит в небе, и, насколько могу судить, я почти доплыла до магазина каноэ. Прохожу через темный туннель мангровых зарослей и проскальзываю под особенно низкой веткой. Она падает в лодку. Стоп, на этой ветке нет листьев, она движется!

Мне нужно прямо сейчас прогнать эту коричневую блестящую тварь обратно в воду. Либо это большая безобидная водяная змея, либо щитомордник, и единственный способ узнать… дерьмо! Большая белая пасть приближается ко мне для удара. Я бью змею веслом по голове, может, даже удалось оглушить ее, но нет времени думать – подцепляю тварь веслом, как лопатой, и выбрасываю тело змеи прочь так быстро, как только могу. Невероятно, но змея снова вскидывается, я вздрагиваю и наклоняюсь влево, а она бьет правее. В этот момент остальная часть ее тела падает назад в коричневую воду, голову утягивает следом. И тогда я гребу как ненормальная.

Оказываюсь в доке, даже не понимая, как сюда попала.

Подхожу к столу, и Адлай улыбается.

– Как все прошло? – спрашивает он.

– Божечки. Вы не поверите, что сейчас произошло.

Он смотрит мимо меня, проверяет, не разбила ли я его каноэ. Взахлеб начинаю расписывать ему змею, слова вырываются наружу, а от адреналина покалывает кожу.

Улыбка скользит по сомкнутым губам Адлая.

– Думаете, это смешно? – спрашиваю я.

– Нет, мне просто нравится, как вы рассказываете. Так… оживленно.

– Эй, не время шутить!

Он моргает.

– Я не… я просто… – Адлай вспоминает про огрызок карандаша в руке. – Я должен выписать вам чек.

Последние несколько минут проносятся у меня перед глазами.

– С вас восемь долларов, – наконец говорит он и поднимает взгляд от квитанции.

– Да просто снимите с карты. Стойте. Который сейчас час? – Я смотрю на часы. – Я же до полудня плавала. Разве за полдня не восемнадцать долларов? – Кладу альбом на прилавок.

– Все в порядке, мэм.

Мэм?

– Что ж, сэр, я оплачу все время, которое отсутствовала.

Он кривит рот, как будто съел плохой грецкий орех.

– Пожалуйста, не называйте меня «сэром».

– А…

– Зовите меня Адлай, – просит он.

– Если не будете звать меня «мэм».

Он ждет.

– Лони. – Я протягиваю руку.

– Я знаю. – Он сжимает кисть так же крепко, как когда помогал мне взойти на причал.

– Чудненько. А почему с меня всего восемь долларов? Я что, сотый клиент?

– Смешная шутка, – говорит он без тени улыбки. – Вы приходили несколько раз подряд в будние дни, а это мертвое время. Так что считайте, даю вам оптовую скидку. Вам и вашему пассажиру. – Адлай кивает на мой альбом. – В любом случае сегодня вы заслуживаете награду за храбрость и сообразительность! – Он поднимает брови.

Его веселье раздражает, но я наконец вижу, что скрывается за всем этим «мехом».

Он моложе, чем кажется из-за бороды.