Хозяйка болот

63

Одиннадцать месяцев спустя

Реки, что бесконечно движутся… в итоге приходят в собственное русло, и что унесли прочь их волны, то они возвращают назад. Аделард Батский. Quaestiones naturales seu physicae

Садик под моим окном источает острый запах суринамских вишен, которые только что начали плодоносить, привлекая стайки скворцов. Они тарахтят, свистят на все лады. Я сижу за чертежным столом, который купила почти год назад, в начале творческого отпуска. Работаю над новым изображением моей матери под бельевой веревкой, пытаюсь передать в полутонах линию дождя, приближающуюся, как простыня, через болото.

Думаю, я наконец-то сумела ухватить ее лицо. Я изменила перспективу – больше не с высоты птичьего полета. Она стоит в профиль, мой отец открывает сетчатую дверь, идет к маме по ветру.

В течение последних одиннадцати месяцев мои личные рисунки уравновешивали оплачиваемую работу. Поскольку мне не терпится усовершенствовать собственные навыки, я меньше откладываю на потом работу по естественной истории и быстрее улавливаю мякотку. Я по-прежнему упрямая перфекционистка, просто более плодовитая. У меня еще остались более глубокие вопросы, до которых нужно добраться, и ответы, которые я могу получить только от своей рисующей руки.

На стене рядом с чертежным столом я повесила прямоугольник серой волокнистой плиты, пористую панель вроде доски объявлений, только намного больше.

Туда я прикрепляю рисунки, идеи и этюды. Большинство ночей я провожу у Адлая, поэтому эта квартира стала больше студией, чем жилым помещением. Но прошлым вечером я начала эту картину и не хотела останавливаться, поэтому Адлай остался ночевать и для разнообразия осчастливил меня в собственной постели. Я часто хожу с ним на работу, рисую с живых птиц, а не с мертвых шкур. За эти последние одиннадцать месяцев он видел мою вспыльчивость, мое упрямство и все неудобства, связанные с моим характером, но по-прежнему желает оставаться рядом. Что касается меня, то я выслушала поразительное количество сведений о системном загрязнении подземных вод Флориды и узнала несколько новых ситуаций, где абсолютная правда может быть недостатком. Но почти каждую ночь мы делимся друг с другом, как прошел наш день. Если я требую честности от своих рисунков, то Адлай ждет ее от всего в своей жизни, включая меня. Это нелегко, но дает мне ясность, которая бывает только у самого источника.

Во время суда над Элбертом Перкинсом часто упоминалось имя моего отца.

Папа был бы горд услышать, что о нем думают его друзья и соседи. После одного из тех дней в галерее зала суда, когда я вернулась домой, меня захлестнула боль от потери.

– И чего я тогда уперлась? – спросила я у Адлая. – Папа лишь хотел научить меня рыбачить, а я не пожелала.

– Еще не поздно, – успокоил он, убрав волосы с моих влажных висков.

Самые убийственные показания дал Марвин Рабидо.

– Дэнни Уотсон был не дурак, – сказал Марвин. – Как только Фрэнк и Элберт подошли к нему, Дэнни нажал кнопку «передачи» на своей рации. – Марвин, диспетчер, слышал весь неприятный спор и громкий гул, которым тот закончился. – Мы с Джолин уехали из города в ту же ночь. Иначе стали бы следующими.

Я поворачиваюсь к картине, над которой работаю, к той, что у бельевой веревки.

Дом и двор, целебные травы, топь, а за ним болото. На рисунке мама с папой вот-вот встретятся. Я брызгаю на картину гуашью, изображая дождь и краски.

Пол у моих ног усеян этюдами. Не скомканными, не выброшенными, а просто замененными. Мне никогда не давался коллаж, но я начинаю брать и рвать воспоминания, чтобы в каждом кусочке был только один элемент. Большие пальцы отца с порезами от рыболовных крючков, его грязные сапоги, блестящее от щетины лицо. Пухлые ручки маленького Филиппа. Этот процесс не разрушает, а приносит удовольствие. Я прикрепляю каждый фрагмент к серой доске, перемещаю их, играю с пространственными отношениями, затем отступаю. Передвигаю ручей, дерево, болото, сопоставляю старый набросок рыбацкой стоянки, птичье гнездо, цаплю. Я тихо смеюсь про себя.

На моей стене беспорядок, но у него есть форма и направление. Это похоже на головоломку с плитками, которые перемещаются внутри рамки, пока не встанут на свои места, все, кроме одного пустого квадрата. И поэтому я оставляю пустое место – для потерянного ребенка. Ее утрата привела к появлению дневника «САД», вбила клин между нами, подтолкнула меня к отцу.

А что до девушки в окне? Я все время держалась в стороне, но этот коллаж требует моего присутствия. Рисую пару узких плеч и свисающий между ними длинный хвост. Рву бумагу по краям и приклеиваю картинку на место.

Означает ли это, что я поворачиваюсь к зрителям спиной? Может быть, но только затем, чтобы пролить свет на главных действующих лиц. Смешанный свет – где-то яркий и прямой, где-то с пятнами теней. Он будто зовет: «Следуй за мной, вот сюда».

Адлай выходит из спальни, мягко закрывая за собой дверь.

– Я на работу, – говорит он.

Я почти не отвожу взгляд от стены.

– Хорошо. – Дарю ему на прощание сухой поцелуй и возвращаюсь к коллажу.

Но только дверь квартиры захлопывается, как я хватаю шляпу, свой альбом и тонкий томик стихов Уитмена с отрывком, который я могу прочитать позже, может быть даже наизусть, своей маме. Я выбегаю за дверь.

– Погоди! Я с тобой!

Адлай уже на полпути к тротуару, но оборачивается на мой крик.

Я мчусь на полной скорости, обгоняю его и выскакиваю на улицу первой.

Бросаю свои вещи в кабину его грузовика и оборачиваюсь. Он улыбается, немного сонный и медлительный, все еще шагает метрах в десяти от меня. Мой всплеск энергии сбил его с толку.

Я завожу обе руки за левое плечо и закидываю в сторону Адлая невидимую леску. Затем подтягиваю добычу, быстро вращая правой рукой. Может быть, он – моя почти невыполнимая задача. Может быть, вся эта жизнь – условие исполнения желания.

Строки Уитмена плывут ко мне, точно пар из болота, и я замедляю рукоятку невидимой катушки.

– Что ты делаешь? – спрашивает Адлай.

– «Теперь открылся мне секрет, как лучше стать: есть на земле, спать на земле, ветром дышать», – декламирую я.

– Есть и спать на земле, – повторяет любимый, обнимая меня за талию. – Я за.

Я наклоняюсь ближе, вдыхаю его запах и знаю, что я дома.