Хозяйка болот

14

В вестибюле больницы работает телевизор, показывает местный канал. Зависаю перед экраном, ведь когда я росла, мать была против телевидения. Я принесла коробку с ее вещами и теперь ставлю ее на стойку, чтобы просмотреть ролик с записью звонка в 911. Женщина кричит оператору: «Пол в спальне только что рухнул, и мой шурин там! Он под домом!» На экране виден небольшой бетонный дом, окруженный полицейской лентой. Желтоволосая журналистка с ямочками на коленях идет к камере, рассказывая:

– Вот человек спит в своей постели, и вдруг гигантская воронка проглатывает его без следа. Брат зовет его, но бедняги уже нет.

Камера показывает брата с искаженным горем лицом. Он говорит:

– Только эхо моего голоса из ямы. И всё.

Прикосновение к плечу вырывает меня из телевизионного транса. Это Мариама, одна из нескольких западноафриканских женщин, что работают в больнице. Она примерно на десять лет старше меня и на несколько сантиметров выше. Мариама мягко улыбается, не разжимая губ.

– Как поживаете? – спрашивает она. Мариама – заведующая отделением для больных деменцией, я познакомилась с ней вчера, когда маму перевели из реабилитационного крыла в это. Сегодня на Мариаме практичная темно-бордовая униформа и кроссовки, а волосы убраны назад, чтобы подчеркнуть высокий лоб. Она говорит со сьерра-леонским акцентом, округляя гласные и смягчая «р».

– Ой, ну вроде ничего. А тут как дела?

Заведующая устремляется в сторону маминой палаты, я подхватываю коробку и иду следом.

– Ваша мать не желает ни с кем взаимодействовать. Это нормально. Для нее все в новинку.

– Она просто растеряна, – говорю я. – До сих пор не поймет, почему живет здесь.

– Да, и вдобавок она моложе прочих. Я бы тоже на ее месте растерялась. – Мариама улыбается. – Как только она начинает оглядываться – мол, не понимаю, где меня держат, – мы ее отвлекаем. Но нам надо знать, что ей нравится.

– Ну, мама играет на фортепиано – или играла. Думаю, пока запястье не заживет, ничего не выйдет. Но ей по душе классическая музыка. – Что еще любит моя мать? – Она разгадывает кроссворды. Любит книги. Могу принести побольше ее книг.

– Хорошо, – отзывается Мариама. – Спасибо. Вы даете нам настоящий арсенал. – Она произносит «асенал».

– О, еще садоводство, – вспоминаю я. – Мама разбирается в травах.

– Правда? Полезная информация. – Небольшие золотые полумесяцы сияют в мочках Мариамы.

Внезапно ее окликает женщина с ходунками. Смотрю на заведующую, но решаю не вмешиваться. Она поднимает бровь.

– А, это наша Юнис. – Мариама резко сворачивает влево и подходит к женщине.

Когда я захожу к маме, она обходится без всяких любезностей.

– В этой комнате все неправильно. И я не могу найти свои вещи.

Я ставлю коробку на пол и достаю сверток кремового цвета.

– Правильно, поэтому я их принесла. Вот твое покрывало. – Я откидываю с ее односпальной кровати полиэстеровое коричнево-золотое одеяло и разворачиваю шенилл поверх простыни. Затем поднимаю глаза и вижу, что мать смотрит на меня с крайним разочарованием.

– Ну, немного великовато, – говорю я, – но оно такое мягкое и все в узелках.

Она скрещивает руки.

– Оно будет волочиться по полу и станет грязным через день. Ему тут не место, и ты это знаешь.

Я замираю, затем складываю шенилл обратно.

– Мама, ты, наверное, хотела сказать: «Спасибо, Лони, что позаботилась обо мне, но, кажется, эта вещь не подойдет».

– Вообще не подойдет.

Вспыхиваю как спичка.

– Ну и ладно, спи под некрасивым. – Комкаю шенилл, хватаю сумку и вылетаю в двери, проносясь по коридору мимо Мариамы. Она меня окликает, но, боюсь, если открою рот, оттуда вырвется пламя.

Бросаю покрывало в свою горячую машину. Ничто не мешает мне уехать. За исключением того, что я бросила коробку посреди комнаты, и мама, скорее всего, о нее споткнется. Я стою минуту, вдыхая теплый воздух, а потом возвращаюсь.

На экране в вестибюле все та же желтоволосая девушка сидит и болтает с ведущим. Неужели до сих пор обсуждают провал? Большая история в маленьком городе.

Мариама стоит в коридоре с кучей чистого белья в руках.

– Извините, что не отозвалась, – говорю я.

Она раскладывает полотенца.

– О, вы просто торопились. Я понимаю. Но я забыла спросить, есть ли у вас фиблет?

– Извините?

– Те-ра-пев-ти-чес-кий фиб-лет, – произносит заведующая по слогам.

Может, дело в акценте, но я понятия не имею, о чем она говорит.

– Позвольте мне объяснить, – продолжает Мариама. – Некоторые семьи говорят своим близким что-то, что не совсем соответствует действительности, но помогает резиденту успокоиться. Не все семьи так делают, но, если вы согласны, мы хотели бы придерживаться той же версии.

– А, выдумка?

– Да, небольшая. Фиблет.

Оглядываюсь и понижаю голос:

– Моя невестка требует, чтобы я говорила матери, якобы в доме проводка не работает…

– А, история со светом, – расслабляется Мариама. – Да, это хорошая версия.

Только не говорите, что Тэмми была права.

– Просто так странно – лгать матери, – признаюсь я.

Мариама шагает по коридору, и мы проходим мимо вазы с цинниями.

– Знаю. Ведь именно Рут учила вас не лгать.

Я киваю.

– Но теперь ваша задача облегчить ей жизнь. И выдумки помогают.

Мужчина в дверях пытается встать с кресла-каталки.

– О нет, Майрон! – Мариама с легкой досадой вскидывает руки и поднимает к потолку глаза. Но затем она спешит к пациенту и усаживает его обратно. – Вы же упадете.

Возвращаюсь к матери, и она спрашивает, указывая на коробку на полу:

– Что там?

Уже забыла и про одеяло, и про мою вспышку.

– Пара твоих любимых вещей. Прямо как в песне.

Мать лишь фыркает в ответ:

– И наверное, что-то лишнее. Поэтому давай посмотрим и решим.

Я достаю грелку, мочалку и штук восемь расчесок.

– Что из этого ты хочешь оставить?

– Ну, из этого – все!

Я подтаскиваю коробку к виниловому стулу, на котором она сидит, и пробую применить логику.

– Нет, я имею в виду, что нельзя же расчесываться несколькими расческами одновременно, так какая тебе больше нравится?

– Они все мне нравятся.

На дне бутылка аспирина двухлетней давности. Выбрасываю ее в мусорку.

– Не выкидывай! – велит мама. – Их еще можно использовать.

Я поджимаю губы и вынимаю папиросную бумагу, отделяющую туалетные принадлежности от одежды. Достаю платье, которое видела на ней много раз.

– Это вообще не мое! – кричит она. Когда я опускаю голову, мать говорит: – Ты все напутала.

Она так привыкла искать у меня ошибки, что ей для этого даже рабочей памяти не требуется.

Ее внимание переключается на окно, и я вешаю платье и кое-какие другие вещи в шкаф. На дне коробки лежит еще один предмет, который я не заметила под одеждой. Я разворачиваю папиросную бумагу и вижу, что это… кобура? Застежка проржавела, а кожа покоробилась, как будто вещь долго пролежала в воде. Кобура отца. О боже. Она что, была на нем в тот день? Мама оборачивается и смотрит на нее, потом на меня. Быстро заворачиваю кобуру и кладу обратно в коробку.