Хозяйка болот

37

Я ожидаю ощутить запах консервантов, как в задних коридорах Смитсоновского института, но вход в глубины похоронного бюро приводит меня в простой офис, заваленный бумагами. Мистер Хэпстед в рубашке с короткими рукавами что-то пишет на доске – полагаю, свое расписание «событий».

Его тело похоже на слегка изогнутую тощую жердь.

Грустное дело эта старость. Моя мать и ее ровесники кажутся словно меньше ростом, и мне интересно, чувствуют ли они это внутри. Те, кто не болен и придерживается своего распорядка, у кого есть очки под рукой для выполнения важных дел и кто не задерживается у зеркала, возможно, не осознают, насколько они постарели. Может, это касается и мистера Хэпстеда, который ходил в нашу церковь и был другом семьи, всегда немногословным и тактичным.

– Мистер Хэпстед, здравствуйте! Вы, наверное, меня не помните.

Он поворачивается, щурится.

– Ты – Лони Марроу. – Хэпстед делает паузу. – Когда ты успела так постареть?

Я смеюсь. Вот вам и такт. Интересно, что еще ушло со временем. Ему, должно быть, так же неприятно видеть меня в тридцать шесть лет, как мне лицезреть сутулого старика. Но если он может быть откровенен, то и я могу.

– Мистер Хэпстед, как ваша память?

Он опирается тощим бедром на стол.

– Острая, как стекло, а что?

– Я хочу спросить вас о своем отце.

– Хм. А я думал, ты пришла из-за того, что я такой красавчик, – язвит он и делает паузу. – Твой папа был очень порядочным парнем.

– Ага, – говорю я. – Вы организовали его… похороны.

– Почему все говорят «похороны» так, будто это плохое слово? Похороны, похороны, похороны. Но я очень сожалею о твоей утрате, – добавляет он, вспоминая о манерах.

– Было ли что-нибудь… необычное? – Я веду к информации, которую, возможно, не хочу слышать.

– Необычное? Надо подумать. – Он смотрит на молдинг короны. Через минуту говорит: – Это были очень хорошие похороны. Все по высшему разряду.

Хэпстед не приглашает меня сесть.

– Да, капитан Шаппель сказал мне, что заплатил немного… сверх.

– Да? Насколько я помню, то были деньги, собранные женами сотрудников рыболовства. Фрэнк, должно быть, внес свой вклад. – Хэпстед глядит куда-то вдаль, возможно просматривая данные в своем мозгу. – Ага, в том году было двое больших похорон, оба раза офицеры отдела дикой природы. Оба первоклассные. – Кажется, он резко отключает память и садится открывать почту.

Я тоже сажусь.

– Мистер Хэпстед, возможно, вы не помните, но…

Он бросает на меня взгляд, говорящий: «Осторожно, мисси».

– Было что-нибудь странное в том, как умер мой отец? – Я очень надеюсь, что старик не знает подробностей.

Он вздыхает.

– В нашем деле память, подобная моей, – проклятие. Людям в основном не нужны подробности. Так что все должно оставаться здесь. – Хэпстед постукивает себя по виску.

– Конечно, я понимаю. Просто мой брат инициировал… гм… Вы помните что-нибудь о следствии?

– Насколько я помню, твоя мама не хотела его проводить, и кто мог ее упрекнуть?

Старик останавливается.

Мое сердце сжимается. Он знает. Я продолжаю:

– И все знали, что он утонул, так что…

– О да, это было утопление, все в порядке. – Он снова смотрит из-за очков. – Но пришлось закрыть рану, знаешь ли, жидкость, бальзамирование… – Старик поворачивается ко мне. – Что ж, вряд ли ты хочешь…

– Рану?

– На голове.

Стоп. Что он такое говорит? В мозгу вспыхивает крошечный огонек, и все мои детские теории возвращаются обратно. Папа запутался в леске, упал спиной вперед с каноэ прямо на кипарисовый корень. Я почти кричу вслух: «Верно! Он ударился головой!» На краткую секунду картина кажется такой очевидной. Все остальное было ошибкой.

– Мистер Хэпстед, Дэн Уотсон написал отчет, где говорилось…

– А вот Дэн Уотсон был другим покойником, о котором я упомянул. Тот же год. Гроб премиум-класса, роскошный памятный венок и все такое прочее.

Хэпстед вспоминает, сколько денег он загреб. А я здесь, в стране своих фантазий, с несчастным случаем, когда без слов знаю, что у моего милого отца выдался такой черный день, что даже болото не могло поднять ему настроение. Он набил грузов в карманы, отшвырнул бумажник, упал с неустойчивого каноэ, ударившись головой, и ушел, даже не сказав: «О, черт, я же отец, и мне не следует так делать». Желчь бурлит у меня в желудке.

Хэпстед бормочет:

– С Уотсоном у меня была настоящая проблема. Дробовик с близкого расстояния в основном взрывает лицо, в отличие от утопления, когда все равно придется иметь дело с кожей, пробывшей так долго в воде…

Мое горло обжигает, и я выбегаю, хлопнув дверью. На стоянке наклоняюсь и блюю, громко и долго. Не следовало приходить сюда. Я делаю глубокий, судорожный вдох, выпрямляюсь и иду к своей машине. Мне нужно убраться к черту из этого города.

Я проношусь мимо нашего дома, а затем дома Джолин Рабидо, куда кто-то начал сбрасывать старые бочки, как будто развалин дома самих по себе недостаточно.

Почти без четких мыслей я направляюсь к магазину каноэ. Уже поздно, и времени на греблю нет. Но я должна заменить эти ужасные картинки другой. Чем – болотом или видом самого Адлая? Он точно не захочет слушать о моих бедах, а я не хочу ими делиться. Мистер Хэпстед, взорванное лицо Дэна Уотсона, раздувшаяся кожа моего отца и сочащаяся рана на голове. Я должна стереть их из воображения.

Все еще жарко, но солнце уже низко висит в небе. Я споласкиваю рот водой из бутылки, выплевываю ее на гравий, жую жвачку. Прохожу через пустой магазин и выбираюсь на док. Адлай сидит у сарая, чистит и ремонтирует каноэ из стекловолокна. Он сгорбился ко мне спиной, в одном комбинезоне, без рубашки, открытые бока демонстрируют хорошо сложенное тело. Даже если мужчина мне совсем не подходит, я могу им повосхищаться.

И что, я за этим сюда пришла? Следовать своим худшим наклонностям? Прыгнуть в аттракцион, который отвлечет меня от смятения и ужаса? Я делала так раньше, и ничего хорошего не вышло. Он в паре метров от меня, а я не сказала ни слова. Если тихонько вернусь к своей машине, Адлай и не узнает, что я приходила.

Но он, наверно, чувствует мое присутствие, потому что оборачивается. Вид у него мальчишеский. Он сбрил бороду. На лице крошечные пятна краски.

– Привет! – говорит он.

– Привет.

Адлай краснеет, идет ко мне.

– Прости мой формальный наряд. – Он не улыбается, пока я не смеюсь.

Его чисто выбритое лицо худощавое, и я еле сдерживаюсь, как хочется дотронуться до гладкой щеки.

– Что случилось с усами?

– Мой приятель сказал мне, что они не нравятся дамам.

– И сколько дам собираешься впечатлить?

– Всего одну. – Он не отводит взгляд. А вот я отвожу.

– Я тут подумала… в смысле, ты не разрешишь мне покататься на каноэ сейчас, всего полчаса или около того.

– Уже почти закат.

– Ага. – И зачем я только приехала.

– Извини, – говорит он. – Просто, если что-нибудь случится…

– Да нет, все в порядке, я понимаю. – Я засовываю руку в карман, и мои пальцы касаются чего-то мягкого. Вытаскиваю червяка, которого купила в «Спорттоварах Нельсона». – Вот, я, гм… принесла тебе подарок. – Вкладываю ему в руку неоново-розовую приманку. – Он пережил стирку, поэтому очень чистый.

– О, червяк. Как трогательно.

– Люблю такие вещи. – Я глупо щелкаю передними зубами. – Текстура.

Адлай наклоняет голову набок.

– Что ж, увидимся. – Поворачиваюсь и иду обратно через здание к парковке. Я уже почти у своей машины, когда слышу шаги по гравию и оборачиваюсь. Адлай движется быстро и останавливается, чтобы не столкнуться со мной.

– Э… ну вообще, есть один вариант. – Он делает шаг назад, чтобы не стоять так близко. – Только не думай… То есть если бы я поплыл с тобой, ты могла бы… Не возникло бы проблем. С… правилами.

Я оцениваю его. Ладно, он симпатичный. Конечно, некоторые серийные убийцы тоже поначалу вызывают симпатию. Но, черт возьми, Адлай мне слишком нравится.

Он ждет моего ответа, нервный, бесхитростный, словно подросток, приглашающий меня на танец. В гребле на каноэ с любым парнем есть свои опасности, не так ли?

– Хорошо, – говорю я.

Он откидывает голову назад на долю сантиметра.

– Хорошо! Тогда ладно. Мы можем взять мое каноэ.

Мы возвращаемся через магазин, и Адлай бросает мне неоткрытую бутылку спрея от комаров.

– Сейчас с ними худшее время дня. Да ты и сама знаешь.

Он идет отпереть сарай, а когда возвращается, я вижу, как ко мне приближается перевернутое каноэ на красивом голоруком теле в комбинезоне. Адлай достигает берега, ставит каноэ и улыбается мне.

– Берестяная кора, – говорит он, указывая на лодку.

– Да, – отвечаю я. – Таких теперь больше не увидишь.

– Плесень и гниль съедят его, если не поостеречься. Сущий ад в плане обслуживания, но в воде настоящее чудо.

Этот мужчина держится одновременно по-мальчишески и решительно, обладает ясной уверенностью, устойчивый, как сигнальная лампа. Я заканчиваю со спреем от насекомых и отдаю бутылку Адлаю. Он мажет руки, шею, уши, грудь. Затем бросает бутылку в каноэ и держит лодку неподвижно, пока я забираюсь внутрь.

Сидений нет, поэтому встаем на колени. Я впереди – не слишком рада, хотелось бы точно знать, как ведет себя береза. Но это его каноэ. И я знаю, как быть фронтменом.

Несмотря на то что я сказала Эстель о плавании на каноэ с парнем, возможен и другой сценарий. В лучших обстоятельствах это может быть похоже на медленный танец, когда ты реагируешь на движения другого человека. Сейчас я Джинджер, а Фред ведет сзади. Тем не менее это лучше, чем танцы, потому что в гребле на каноэ мы можем поменяться местами и один и тот же человек не всегда главный.

По мере того как мы удаляемся от дока, становится ясно, что Адлай не шутил. В балансе между передней и задней частью я чувствую его доверие – наши гребки хорошо согласованы, и мы легко движемся по воде.

Адлай следует моему ритму и опускает весло, когда это делаю я. Я чувствую, как он держит постоянное, равномерное давление между веслом и водой и тонко ведет нас по течению. Поверхность спокойная, но я чувствую, что нам будет хорошо вместе даже в более трудных условиях, например при пересечении озера на ветру или беге по порогам. Нам не нужно даже говорить.